Голосование
Кабинет восковых фигур (Густав Майринк)
Это изданное литературное произведение — повесть, рассказ или фрагмент книги.

— Телеграфировать Мельхиору Кройцеру — мысль, конечно, отличная! Но, Синклер, ты действительно думаешь, что он примет наше предложение? Если он успел на первый поезд, — Себалд посмотрел на часы, — то с минуты на минуту должен быть здесь.

Синклер встал и вместо ответа постучал указательным пальцем по оконному стеклу.

Высокий сухощавый человек поспешно поднимался по улице.

— Повседневные события кажутся иногда — на мгновение — какими-то устрашающе незнакомыми, необычными… Синклер, тебе никогда не приходило в голову, что такие мгновения обычно проскальзывают мимо нашего сознания? Как будто внезапно просыпаешься и, прежде чем тут же заснуть вновь, успеваешь между двумя ударами пульса заглянуть в странный, неожиданный мир, наполненный каким-то загадочным смыслом.

Синклер внимательно посмотрел на своего друга:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Этот кабинет восковых фигур… Какое-то тревожное чувство охватило меня, когда я туда вошел… — Себалд вдруг запнулся. — Уж очень я сегодня чувствителен. Вот только что: я заметил Мельхиора еще издали, и чем ближе он подходил, тем выше и выше становилась его фигура, и в этом было что-то мучительнее для меня, что-то — как бы это сказать — антитаинственное. Да, пространство способно поглотить любую вещь, будь то тело или звук, мысль, фантазия или событие. Издали мы видим их крошечными, но постепенно они растут — всё, всё, даже то, что невещественно, чему нет необходимости преодолевать пространство. Но я не нахожу нужных слов. Понимаешь, что я имею в виду? Тот же самый закон, видимо, распространяется и на слова!

Синклер задумчиво кивнул.

— Ну, а некоторые события и мысли подкрадываются к нам тайком, словно «там» есть что-то, напоминающее неровности почвы, за которыми они могут спрятаться. Из своих укрытий они выскакивают всегда внезапно и предстают перед нами страшными, загадочными исполинами.

Открылась дверь, и в кафе вошел доктор Кройцер.

— Мельхиор Кройцер — Кристиан Себалд Оберайт, химик, — представил своих знакомых Синклер.

— Догадываюсь о причинах, побудивших вас телеграфировать мне, — сказал доктор. — Давнее горе госпожи Лукреции?! Меня тоже всего передернуло, когда я наткнулся во вчерашних газетах на имя Мохаммеда Дараша-Кога. Вам уже удалось что-нибудь выяснить? Это тот самый?

Посреди немощеной рыночной площади возвышался балаган кабинета восковых фигур, из множества маленьких зеркальных осколков, укрепленных на парусиновом фронтоне, слагалась розетка:

Восточный паноптикум

Мохаммеда Дараша-Кога

под управлением мистера Конго-Брауна

На розетке отражался последний розовый отсвет вечернего неба. Паруса балаганных стен, пестро размалеванные диким воображением ярмарочного зазывалы, тихо колебались и, когда кто-нибудь из работавших внутри облокачивался на них, вздувались, как гигантские щеки.

Две деревянные ступеньки вели ко входу, над которым, под стеклянным колпаком, стояла натуральной величины восковая фигура женщины, одетая в трико с блестками.

Женщина медленно поворачивала свое бледное лицо и обводила мертвым взглядом стеклянных глаз собравшуюся внизу толпу; достигнув крайнего положения, она ненадолго замирала, словно ожидая какого-то тайного приказа от сидящего за кассой темнокожего египтянина, потом резко, так что разлетались длинные черные волосы, в три приема разворачивала голову в противоположном направлении, чтобы ровно через пятнадцать секунд медленно вернуться в исходную позицию и, обреченно глядя перед собой, повторить все сначала.

Время от времени руки и ноги фигуры судорожно выворачивались, голова запрокидывалась, и она, изогнувшись назад, касалась лбом пяток.

— Вот откуда эти отвратительные корчи, — сказал вполголоса Синклер и указал на стоявший с другой стороны входа четырехтактный механизм, который работал с каким-то тупым чавкающим звуком.

— Electrissiti, жизнь, да, все живое, да, — монотонно пробубнил египтянин и сунул программку. — Через полчаса начало, да.

— Неужели вы думаете, что этот цветной что-нибудь знает о местопребывании Мохаммеда Дараша-Кога? — спросил Оберайт.

Но Мельхиор Кройцер не слышал; целиком углубившись в изучение программки, он бормотал про себя особенно заинтересовавшие его места.

— «Магнетические близнецы Вайю и Дхананджайя (с пением!)». Это еще что такое? А вчера вы этот номер видели? — спросил он вдруг.

Синклер качнул головой:

— Живые исполнители вчера не выступали и…

— Доктор Кройцер, это правда, что вы были лично знакомы с Томасом Шарноком, мужем Лукреции? — перебил его Себалд Оберайт.

— Разумеется, на протяжении многих лет мы были друзьями.

— И не заметили, что он злоумышляет против ребенка?

Доктор Кройцер развел руками:

— Конечно, я видел, как душевная болезнь медленно разъедала его, но никто не мог предполагать такой внезапной вспышки. Он мучил бедную Лукрецию ужасными сценами ревности и почти не слушал нас, своих друзей, когда мы доказывали ему полную беспочвенность его подозрений. Ничего не поделаешь, идефикс! Когда на свет появился ребенок, мы думали, что теперь их супружеская жизнь пойдет на лад. И уже казалось, что так оно и есть. Однако его недоверие просто ушло вглубь, и однажды мы получили отчаянное послание, в котором сообщалось, что во внезапном припадке буйного помешательства он выхватил младенца из колыбели и скрылся.

Розыски ничего не дали. Кто-то как будто видел его вместе с Мохаммедом Дарашем-Когом на какой-то железнодорожной станции. А через несколько лет из Италии пришло извещение, что иностранец по имени Томас Шарнок, которого часто видели с маленьким ребенком и каким-то неизвестным мужчиной восточного вида, найден повешенным. И никаких следов — ни Дараша-Кога, ни ребенка.

Все наши поиски были напрасны! Вот почему я не могу поверить, что этот ярмарочный балаган имеет какое-то отношение к азиату. С другой стороны, снова это странное имя — Конго-Браун! Я не могу избавиться от мысли, что Томас Шарнок в свое время упоминал его. Однако Мохаммед Дараш-Ког — перс знатного происхождения, а его интеллект поистине не имеет себе равных. Каким образом он мог дойти до кабинета восковых фигур?

— Может быть, Конго-Браун был его слугой и теперь использует имя своего господина? — предположил Синклер.

— Может быть! Проверим и эту версию. Не думаю, что азиат только подстрекал Томаса Шарнока, — уверен: ему принадлежит сама идея похищения ребенка.

Лукрецию он ненавидел беспредельно. Она как-то обронила несколько слов, из которых можно было заключить, что когда-то он не давал ей прохода навязчивыми предложениями руки и сердца, хотя ничего, кроме отвращения, она к нему не испытывала. Однако за этим должна таиться еще какая-то, куда более глубокая тайна, объясняющая страшную месть Дараша-Кога! Но от Лукреции ничего не добьешься, стоит лишь вскользь упомянуть о тех событиях — и она уже на грани обморока.

Дараш-Ког был вообще злым демоном этой семьи. Томас Шарнок целиком находился под его влиянием и не раз в порыве откровения говорил, что считает перса единственным смертным, посвященным в кошмарные мистерии секретного проадамова искусства, которое позволяет разъять человека на множество составных частей, способных жить сами по себе. Цель этого мрачного ритуала была ему неизвестна. Разумеется, мы считали Томаса фантазером, а Дараша-Кога злобным шарлатаном, но доказать это нам так и не удалось…

Ну вот, представление, похоже, начинается. Египтянин уже гасит вокруг балагана фонари.

Закончился очередной номер — «Фатима, жемчужина, Востока», и зрители разбрелись кто куда. Одни через смотровые отверстия в красном занавесе смотрели на грубо раскрашенную панораму осады Дельф. Другие молча сгрудились вокруг стеклянного саркофага, в котором, тяжело дыша, лежал умирающий турок, в его обнаженной груди, простреленной пушечным ядром, зияла ужасная рана, обожженные края которой уже посинели.

Когда восковая фигура поднимала свинцового цвета веки, было слышно, как в ящике тихо потрескивает часовая пружина; кое-кто из зрителей, чтобы лучше слышать, прикладывал ухо к стеклянной стенке.

Мотор на входе сбавил обороты, и заиграл механический орган.

Обрывочная, запинающаяся мелодия; в ее звучании, звонком и одновременно каком-то приглушенном, было что-то странное, потустороннее, словно доносилась она сквозь толщу воды.

В воздухе повис тяжелый запах воска и копоть масляных ламп.

— «№ 311, Обеа Ванга — магический череп Вооду», — прочел Синклер в программке и вместе с Себалдом принялся рассматривать три человеческих головы, выполненные с какой-то кошмарной точностью; широко раскрыв глаза и рты, они с отвращением взирали на посетителей со специального стеллажа.

— Ты знаешь, они не из воска, они — настоящие! — взволнованно сказал Оберайт и извлек лупу. — Только не пойму, каким образом препарированы. Обрати внимание, срез на шее сплошь покрыт кожей. Или зарос? И никаких следов шва! Словно они выросли сами по себе, как тыквы, и никогда не сидели на человеческих плечах… Если бы можно было немного приподнять стеклянную крышку!

— Все воск, да, живой воск, да, головы трупов слишком дороги и пахнут — фи… — Приятели вздрогнули, услышав голос египтянина, который незаметно подобрался сзади; лицо его подергивалось, словно он давился бешеным хохотом.

Им стало не по себе, они переглянулись.

— Как бы этот черномазый чего-нибудь не пронюхал, ведь мы только что говорили о Дараше-Коге, — сказал Синклер, когда египтянин отошел. — Доктор Кройцер сейчас там, снаружи, разговаривает с Фатимой. Может быть, ему все же удастся что-нибудь узнать у нее?! В противном случае нам придется приглашать ее вечером на бокал вина.

В это мгновение музыка смолкла, ударил гонг, и из-за занавеса раздался пронзительный женский фальцет:

— Вайю и Дхананджайя, магнетические близнецы, восьми лет от роду, величайшее чудо природы. Они сспоют!

Толпа напирала на подмостки, стоявшие в глубине балагана.

Подошел доктор Кройцер и, довольный, сжал руку Синклера.

— Перс в Париже, живет под чужим именем, — возбужденно прошептал он, — адрес у меня, вот он, — и тайком показал приятелям узкую полоску бумаги. — Ближайшим поездом едем в Париж!

— Вайю и Дхананджайя — они сспоют, — взвизгнул женский фальцет.

Занавес пошел в сторону, и на сцену, неуверенно покачиваясь, вышло существо поистине инфернальное.

Полуразложившийся труп пьяницы с лицом ребенка, в пестрых бархатных лохмотьях с золотым позументом, которые, по всей видимости, должны были изображать костюм пажа.

Волна отвращения прокатилась в толпе.

Руки, ноги, голова — все тело урода, даже пальцы — были по какой-то непонятной причине отечными, как тонкий раздутый каучук. Бесцветная, почти прозрачная кожа на губах и руках как будто наполнена воздухом или водой, глаза потухшие, без малейшего признака сознания.

На руках существо держало какой-то сверток и беспомощно осматривалось.

— Вайю, ссэтарший брэт, — представил фальцет на каком-то неведомом диалекте; из-за занавеса со скрипкой в руках вышла обладательница этого неприятного голоса в костюме дрессировщицы и в красных польских сапогах с меховой опушкой.

— Вайю, — повторила дрессировщица и указала смычком на урода. Потом раскрыла тетрадь и громко зачитала:

«Двое близнецов мужского пола, восьми лет, — величайшее чудо природы. Их связывает только прозрачная пуповина, длина которой составляет три локтя. Если ее перерезать, то оба умрут. Ученый мир в растерянности. Вайю не по летам крупный. Акселерат. Однако умственно отсталый. Зато интеллектуальные способности Дхананджайя повергают в изумление. Однако он родился бескожим и поэтому не может расти. Он совсем мал. Как грудной младенец. Дхананджайя плавает в особом питательном растворе, залитом в мочевой пузырь свиньи. Родители не установлены. Магнетические близнецы — величайшее чудо природы».

По ее знаку Вайю неуверенно приоткрыл сверток.

На свет появилась головка величиной с кулачок, злые колючие глазки буравили толпу.

Личико, подернутое голубоватой сеткой пульсирующих капилляров, было младенческим, тем отвратительнее оно казалось из-за старческого выражения, которое по непонятной причине присутствовало в нем, кроме того, оно было искажено злостью, коварной ненавистью и такой неописуемой порочностью, что зрители невольно подались назад.

— Мо-мо — мой блатиц Д-дха-нан-сай-я, — пролепетало раздутое существо и снова беспомощно уставилось в публику.

— Выведите меня отсюда, Господи, я теряю… сознание, — прошептал Мельхиор.

Подозрительный взгляд египтянина был почти осязаем, когда приятели осторожно выводили доктора, который впал в полуобморочное состояние.

Дрессировщица вскинула скрипку, и они еще слышали, как она запиликала какую-то песенку, а пухлый урод умирающим голосом запел:

Бил у меня пли-я-а-тиль,

та-а-ких усь ни на-айти…

А младенец — не способный артикулировать согласные — пищал, словно царапал по стеклу:

И-ии-и ми — ия — ли — лиля-я — и

я-яа-а — и-и — ни ня а-а йи-и-и.

Опираясь на руку Синклера, доктор Кройцер жадно глотал свежий воздух.

Из балагана доносились аплодисменты.

— Это лицо Шарнока!! Кошмарное подобие, — простонал Мельхиор Кройцер, — как это только… нет, я не в состоянии — мой разум отказывается это понимать. У меня все вдруг поплыло перед глазами, и я почувствовал, что теряю сознание. Себалд, пожалуйста, возьмите мне извозчика. Мне нужно в жандармерию. Готовится что-то страшное! А вы оба сейчас же поезжайте в Париж. Мохаммед Дараш-Ког… Вы должны арестовать его с поличным.

Приятели снова сидели в пустынном кафе и смотрели в окно, за которым высокий сухощавый мужчина поспешно поднимался по улице.

— Все в точности как тогда, — сказал Синклер, — до чего же судьба скупа на декорации!

Хлопнула дверь, доктор Кройцер подошел к столику, и они пожали друг другу руки.

— Итак, за вами должок, и мы готовы выслушать ваш подробный отчет, — сказал Себалд Оберайт, когда Синклер закончил красочное повествование о том, как они битых два месяца безрезультатно охотились за персом в Париже. — Вы нам так редко писали!

— У меня очень скоро атрофировались все литературные способности, впрочем, речевые тоже, — извинился Мельхиор Кройцер. — Мне кажется, за последнее время я очень постарел. Жить в постоянном напряжении, в душной блокаде таинственного — как это выматывает! Большая часть людей даже и представить себе не может, что значит для человека быть пожизненно прикованным воспоминаниями к вечно неразрешимой загадке! Да еще ежедневные нервные срывы несчастной Лукреции!

Недавно, сломленная горем, она умерла — я вам писал.

Конго-Браун сбежал из следственной тюрьмы, и, таким образом, последний источник, из которого можно было почерпнуть какие-то сведения, иссяк.

Как-нибудь, когда время сгладит впечатления, я расскажу вам об этом более подробно.

— Понятно, но неужели нет ничего, за что можно было бы ухватиться в наших поисках? — спросил Синклер.

— Это был какой-то безумный калейдоскоп, факты, которым наши судебные врачи не могли или просто не хотели верить. Мрачное суеверие, патологическая ложь, истерическое самообвинение — только и было слышно от них, и тем не менее некоторые детали проступили устрашающе рельефно.

Нам тогда удалось арестовать их всех сразу. Конго-Браун признался, что получил близнецов, да и весь паноптикум, в качестве вознаграждения за верную службу от Мохаммеда Дараша-Кога. Вайю и Дхананджайя — искусственно созданное двойное существо, которое восемь лет назад перс препарировал из одного-единственного ребенка (сына Томаса Шарнока). С помощью известных ему одному тайных приемов он развел магнетические токи, которые циркулируют в каждом человеке, и потом, заменив какие-то органы на животные эквиваленты, добился в конце концов того, что из одного организма получилось два, с совершенно разными свойствами и независимыми сферами сознания.

Дараш-Ког, несомненно, владеет каким-то неведомым нашей науке искусством. Как выяснилось, те три черепа Обеа Ванга были не чем иным, как отработанным материалом предыдущих экспериментов; жизнь сохранялась в них в течение длительного времени. Это подтверждает Фатима, любовница Конго-Брауна, и весь остальной персонал кабинета, по своей природе безобидные люди.

В дальнейшем Фатима показала, что Конго-Браун был эпилептиком и в период определенных лунных фаз на него нисходило какое-то загадочное озарение, в котором он себя воображал Мохаммедом Дарашем-Когом. В этом состоянии его сердце останавливалось, дыхание прекращалось и черты лица менялись до тех пор, пока перед ней не возникал Дараш-Ког — сомнений на это счет не могло быть, так как раньше они неоднократно встречались в Париже. Но это еще не все, в таком состоянии он излучал настолько мощную магнетическую энергию, что без всяких приказов мог принудить любого человека повторять за собой всевозможные движения и самые невероятные позы.

Это действовало на человека как пляска св. Витта — так же заразительно и непреодолимо. Он обладал фантастической гибкостью и в совершенстве владел дайя — традиционным мастерством дервишей, которые, выкручивая свое тело каким-то нечеловеческим образом — ни один человек-змея в мире не сумел бы повторить эти движения, — достигали определенных смещений сознания и вызывали различные паранормальные феномены. Всему этому его обучил перс.

Во время их совместных гастролей, переезжая из города в город с кабинетом восковых фигур, Конго-Браун не раз пробовал с помощью своей магнетической силы сделать из того или иного ребенка человека-змею. У большинства при этом ломался позвоночник, у других не выдерживал мозг, и слабоумие на всю жизнь становилось их уделом.

Выслушивая показания Фатимы, наши медики только качали головами, однако дальнейшие события должны были заставить их очень серьезно призадуматься. Конго-Браун сбежал из комнаты для допросов через соседнее помещение. Следователь рассказал, что он уже собирался было составлять протокол, но египтянин вдруг как-то странно уставился на него и стал делать руками непонятные пассы. Охваченный подозрением блюститель порядка хотел позвать помощь, но все его тело сковал паралич, а язык стал сам по себе выкручиваться таким образом, что он до сих пор не понимает, как это было возможно (это наваждение всегда начинается с полости рта). Что было потом, он не знает, сознание покинуло его.

— А нельзя ли узнать поподробнее о том, каким образом Мохаммеду Дарашу-Когу удалось создать близнецов, не умертвив при этом ребенка? — прервал Себалд.

Доктор Кройцер покачал головой:

— Нет, но моя память хранит многое из того, что в былые времена мне рассказывал Томас Шарнок.

Человеческая жизнь — нечто совсем иное, чем мы воображаем, говорил он, она состоит из множества магнетических токов, одни из которых циркулируют внутри тела, другие — вне его; наши ученые заблуждаются, утверждая, что человек, лишенный кожного покрова, обязательно погибнет от нехватки кислорода. Функция кожи состоит не в том, чтобы поглощать из атмосферы кислород, а совсем в другом. Она является своего рода решеткой, создающей поверхностное натяжение этих магнетических флюидов. Приблизительно как проволочная сетка — если ее резко погрузить в мыльный раствор, то на поверхности, от ячейки к ячейке, натянется пленка.

Душевные свойства человека тоже зависят от того, какой ток доминирует в данной личности. Поэтому, осуществив перевес какого-нибудь одного флюида, вполне можно создать такое порочное чудовище, какого наше воображение даже представить себе не может…

Отдавшись своим мыслям, Мельхиор помолчал.

— Эта теория находила страшное своей неопровержимой наглядностью подтверждение в патологических свойствах карлика Дхананджайя и олигофрена Вайю.

— Вы говорите о близнецах в прошедшем времени. Они умерли? — спросил удивленный Синклер.

— Несколько дней назад! И это для них лучший выход — раствор, в котором Дхананджайя проводил большую часть жизни, высох, и никто не знал его состава.

Мельхиор Кройцер нервно вздрогнул:

— Там было еще такое — настолько чудовищное и невыразимо кошмарное! Слава Богу, что Лукреция не дожила до этого! Она только взглянула на двойного гомункулуса, и ее материнское сердце разорвалось пополам.

Позвольте мне сегодня больше об этом не говорить! Образ Вайю и Дхананджайя… мой мозг до сих пор цепенеет… — Он тяжело задумался, потом вдруг вскочил и закричал: — Подайте мне вина — я больше не хочу об этом думать! Быстро, что-нибудь другое. Музыку, что-нибудь — лишь бы не думать! Музыку…

У стены стоял полированный музыкальный автомат: шатаясь, доктор подошел к нему, порылся в карманах.

Дзынь. Было слышно, как провалилась монетка.

Аппарат загудел. Сначала из него выскочили три каких-то беспризорных звука. Потом, после небольшой паузы, по залу забренчала песенка:

Был у меня приятель,

Таких уж не найти.

Автор: Густав Майринк

Всего оценок:0
Средний балл:0.00
Это смешно:0
0
Оценка
0
0
0
0
0
Категории
Комментарии
Войдите, чтобы оставлять комментарии
B
I
S
U
H
[❝ ❞]
— q
Вправо
Центр
/Спойлер/
#Ссылка
Сноска1
* * *
|Кат|