О своих студенческих годах я обычно вспоминаю с ностальгией и весельем. Незабываемые посиделки в баре общежития, напряженная подготовка к зачетам, которые в те времена казались такими сложными и такими сложными и такими важными, выживание на последние сто тенге и поиски студенческой подработки… Я люблю делиться воспоминаниями об этих временах, даже если они и не слишком радужные, ведь они сделали меня опытнее и в каком-то смысле сильнее. Но один случай я хочу навсегда забыть. Случай, о котором я могу рассказать лишь сейчас, я вынужден это сделать, ведь тот кошмар, что я пережил, может вернуться.
В те времена я только-только начинал постигать азы моей не будущей профессии, оканчивая первый курс переводческого ремесла, которое пригодилось в итоге мне лишь на бытовом уровне для разговоров с иноязычными людьми. Да, это было весьма скучным для меня занятием, но необходимым, ибо без знания языка я бы не выучился на желаемую мне профессию и не стал тем, кем я являюсь сейчас. Дни в ожидании сессии протекали вяло, но стремительно, меня заваливали все новыми презентациями и переводами, которые я с легкостью, хоть и нехотя, делал. Не забывал я, конечно, и о развлечениях, собираясь с соседями из другого блока посмотреть фильм или напряженно планируя поездки в ближайшие крупные города, потому что учился я в месте откровенно скучном, хоть и тихом и безопасном. Так я и коротал дни, занимаясь своими делами. Тихо, скучно и безопасно. Пока на нашем этаже не появилась она.
Честно сказать, сначала я подумал, что передо мной новая уборщица или комендантша, настолько она была стара на вид. Да и по ее манере речи, ее движениям не сразу можно было понять, сколько ей лет. Медленная, низкая сорокалетняя женщина, родившая не менее пятерых детей, настолько она была огромной. Одетая в бесформенную кофту в горошек с такими же невообразимых размеров джинсами, которые еле налезали на нее, габаритная дама кое-как вылезла из узкого лифта и тут же обратила на меня свой дружелюбный взгляд. Однако я уже тогда заметил, что этот взгляд не искренний, и за ним скрывается нечто неизведанное.
Она поздоровалась со мной на манер бабушек с подъездных скамеек, подойдя поближе, и в мой нос ударил слезоточивый запах недельного пота, протухшей грязи и настоявшегося под жарким июльским солнцем сала, который я уже никогда в своей жизни не забуду. Мне пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не скривиться от отвращения, по дурости спрашивая в как можно более вежливой форме, что она тут делает. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что она тоже двадцатилетняя студентка, которая просто-напросто переселяется на один со мной этаж. До сих пор я жалею, что не спросил, по какой же причине ее переселили и откуда. Возможно, это уберегло бы меня от дальнейших ужасающих событий.
Но в тот момент я не думал о том, что меня ждет. Я пытался задержать дыхание втайне от источника зловония, который о чем-то меня просил, а я, слишком сосредоточенный на поступании в мои легкие кислорода, ляпнул вялое «Ага», подписав себе этим самым смертный приговор. Оказывается, я согласился помочь этой, с позволения сказать, девушке перетащить коробки с ее вещами на нужный этаж, покоившиеся сейчас в коридоре у комендантши, то есть за один спуск на лифте, две лестницы и длинный коридор от моего местоположения. Тогда я понял, что помыть кружку мне сегодня не светит. Да и вообще это было плохой идеей. Но ее полные благодарности за помощь глаза вкупе с собственным воспитанием и зажатостью не позволили мне повернуть назад, и очень зря. Практически до вечера я проклинал эти коробки, наполненные книгами на иностранных языках, непонятными кремами, брелками, вышивкой, плакатами с героями комиксов и только в двух из них были реально необходимые вещи: провонявшая затхлым потом одежда и довольно дорогие, но даже не вскрытые средства личной гигиены. В конце моей небольшой работы грузчиком, по ходу которой, в отличие от хозяйки вещей, похудел килограмм на пять, я и узнал ее имя, до сих пор приходящее ко мне в страшных снах. Вероника. Хотя она сама называла себя Викой. Тогда я не предал этому значения, но кто знает, сколько еще имен носит это существо?..
В любом случае, моя вежливость и мягкотелость сыграли со мной злую шутку, потому что после успешного заселения в одноместную комнату квартирного типа прямо напротив моей, Вероника из всего населения этажа, да и вообще общежития, общалась главным образом только со мной. С иноязычными студентами ей было сложно коммуницировать ввиду слабого знания языка, хотя, как выяснилось позже, она училась на переводчика, как и я. Странно, что я раньше не замечал ее среди толпы студентов, зато теперь ни на одной паре я не обходился без общества Вики, от которого пропадала тяга к дыханию и жизни в целом. Из всего многообразия будущих переводчиков она подсаживалась именно ко мне, видимо, потому что остальные сразу же подводили черту в общении с Вероникой, скрыто насмехаясь над ней или кривясь от запаха. В такие моменты мне было жалко девушку, ведь никто не застрахован от проигрыша в генетической лотерее и плохого метаболизма. Быть может, ее затравили, и Вероника совсем забросила себя и свое здоровье, не видя выхода из положения? Именно из-за жалости и веры в человечество я и позволял ей продолжать наше общение, терпел ее рассказы про погоду, про вышивку, про Геленджик и Гарри Поттера с героями «Марвел». Сходу была видна ее несоциализированность, порой мне казалось, что я разговариваю с комендантшей или бабкой с рынка, но я продолжал себя уверять, что делаю благое дело и помогаю человеку выйти из затравленного состояния, в которое ее ввели из-за склонности к ожирению. Вера моя пошатнулась, когда она впервые позвала меня готовить.
Я не был, конечно же, особым гурманом, да и готовить не умел, но что-то мне подсказывало, что такое количество масла сливочного, масла растительного и – самое главное – майонеза крайне нежелательно для обычного омлета с чесноком. Честно сказать, у меня в то время просто не было денег на нормальную еду, и я надеялся бесплатно покушать хоть что-то, не являющееся полуфабрикатом, но я лучше буду голодать, чем притронусь к этому жирному, хлюпающему, капающему хрючеву, которое Вероника уплела за две минуты, даже не отходя от плиты, сразу с плюющейся брызгами масла сковородки. Мои глаза со все большим удивлением лезли на лоб, когда я смотрел, как обычная смесь яиц и молока заливается на излитую двумя маслами агрессивно брызжущую сковородку, как на нее, слой за слоем, ложится майонез, потом тертая корейская морковь, потом еще майонез, превращая простой низкокалорийный завтрак в настоящую холестериновую бомбу. Это уже не был омлет с чесноком, это был жаренный в масле майонез со щепоткой омлета и запахом чеснока, который Вика положила в самом конце, совсем немного, прежде чем завернуть получившееся нечто в рулет и одним легким, отточенным годами движением затолкать себе в глотку, слизывая после «завтрака» масло с пухлых, коротких пальцев с зачем-то накрашенными, короткими, утопающими в жире ногтями. Я тогда впервые не смог сдержать всего отвращения, переполнявшего меня в процессе приготовления этого, с позволения сказать, блюда, и мою полную боли и омерзения гримасу заметила сама виновница торжества. Но она, к сожалению, неверно истолковала мои эмоции, сказав, чтобы я не расстраивался, и что она приготовила и для меня кое-что в честь нашей дружбы, хотя я бы это назвал испытанием терпения. В тот момент я почувствовал настоящий, животный, всепроникающий страх, когда Вика прошла к холодильнику, нагнулась и начала медленно, но верно выуживать что-то настолько же огромное, как и она сама. Меня скручивало от отвращения, пока я наблюдал огромные мокрые следы от пота на внутренней стороне ее бедер, имеющие свое начало прямо из-под еле налезающей на Веронику ткани трусов в горошек, проступающих сквозь натянутые черные лосины. Я не мог поверить, что такие люди существуют. Что ее состояние не было результатом плохой генетики. Что Вероника сама себя сделала такой, считая нормальным превращать еду в хрючево для свиней. Что она способна сжирать это хрючево за секунды, не чувствуя вкуса, еще и облизываться потом, как ненасытный маньяк слизывает кровь своей жертвы с топора.
Окончательно погрузиться в мысли и сбежать от леденящего душу кошмара мне не дал огромный таз, который Вероника поставила на еле выдерживающий такие нагрузки стол. От таза несло охлажденным жиром, майонезом и смертью, в объятия которой я с радостью бы сбежал в тот момент. Но передо мной были лишь таз и Вика, которая что-то увлеченно говорила про новогоднее настроение, и что этот новогодний салат она сделала специально для меня. Салатом это было назвать сложно. Это были залежи майонеза под масленым соусом, угрожающим слоем выступая из-под других продуктов, которых было критически мало. Майонез, словно холестериновый ужасающий океан, засасывал в себя кусочки сыра, моркови и дурно пахнущих рыбных консервов так же, как пожирала меня взглядом Вероника, ожидая, видимо, что я испробую ее мерзкое творение, которое мой желудок непременно извергнет обратно, о чем он и сообщил неприятным урчанием. Но Вика лишь улыбнулась в ответ на отчаянный протест моего организма, и, словно потерявшая голову мамаша, взяла из кухонного ящика ложку, зачерпнула этой мерзкой гадости и стала ужасающе медленно приближать ее к моему рту, приговаривая что-то про бабушкины фирменные рецепты, и как же она старалась над своим шедевром. Я не выдержал. Взяв остатки воли в кулак, я выдавил из себя слова о том, что мне нужно спешить доделывать презентацию к следующей паре и вообще я на диете. Я резко вскочил со стула в ответ на просьбу хотя бы попробовать и ощутить новогоднее настроение, и, чтобы отвязаться от этого масляного монстра уже, сказал, что лучше возьму салат с собой и съем его когда-нибудь потом. Мне пришлось тащить эту зловонную кашу к себе в комнату. Я запер ее на балконе, чтобы выбросить потом, но вплоть до окончания истории медлил с этим, кривясь от отвращения при одном лишь воспоминании о майонезе, о масле, о жирных пальцах и о Веронике, с необыкновенным рвением пытающуюся меня накормить. В ту ночь я не взял в рот ни кусочка хоть какой-нибудь еды. Да и спал тоже паршиво.
Но, в тщетных попытках упасть в желанное забытье, я понял, в чем проблема Вероники. Она сама себя сделала такой. Сама добавляет в свою еду неимоверное количество масла. Сама все время сидит в комнате, редко выбираясь разве что на пары. Сама из-за лени не может нормально подняться на лестнице и всегда при любой возможности использует лифт. Может, из-за родительской гиперопеки, может, из-за заедания стресса, я до сих пор этого не знаю. Но ожирение у нее приобретенное. А если оно приобретенное, значит, от него можно легко избавиться. Главное – начать вести здоровый образ жизни, больше ходить, нормально есть, и жир медленно, но верно рассосется. Той ночью в моей голове созрел план по излечению Вероники от ее недуга. Я чувствовал себя спасателем, протягивающим среди обломков и огня руку помощи бедной девушке. Во мне еще была жива вера в людей, в их стремление к совершенствованию. И в течение недели я начал действовать.
Я записался на подходящие под мое расписание спортивные секции в университете, а именно на плавание и джампинг. Спорт мне самому был на пользу: плавание помогало выносливости, а на джампинге можно было посмотреть на других, более привлекательных представительниц женского пола, а не только на нагибающуюся Веронику. Посетив пару занятий на обеих секциях и убедившись, что Вике здесь самое место, я стал каждый день ее звать с собой поплавать или попрыгать, благо оформить спортивный пропуск в университете было делом недолгим и недорогим даже для меня, чего уж говорить о дочке довольно-таки богатой матери, не менее странной, чем сама Вероника. Также я постоянно звал ее прогуляться до парка или до ближайшего торгового центра, именно прогуляться, а не проехаться на автобусе или такси, как она обычно делала. Естественно, я делал это мягко, стараясь не намекать на ее лишний вес и давить главным образом на здоровье, которое у Вики, что неудивительно, хромало на обе ноги. На словах она, несомненно, поддерживала мою инициативу, разглагольствуя о боевом настрое и о пользе спорта среди бесконечного прогноза погоды и кулинарных рецептов, от которых меня воротило, но на деле находила любые отговорки, лишь бы остаться вечером в комнате и посмотреть очередную серию «Дневников Вампира». У нее постоянно болела то голова, то нога, то она устала, то у нее дела, то она проспала, то она недоспала, все что угодно, но на спорт я всегда шел один, наблюдая по возвращении истории из ее инстаграмма, где она в полном здравии выпивает, вышивает, играет в компьютерные игры и занимается любым видом деятельности, не требующем физических нагрузок. Поначалу я возмущался, что она мне откровенно врет, но Вероника всегда находила еще одну отговорку и просила прощения, обещала в следующий раз прийти, а затем все начиналось заново.
С прогулками в парк и торговый центр вообще было что-то невообразимое, это были не прогулки, а скорее просто посиделки на любом удобном для этого месте. Если я приглашал Веронику прогуляться до парка, она непременно направлялась к автобусной остановке, а когда я настаивал на пешей прогулке, говорила, что встретимся на месте, и все также направлялась к автобусной остановке, оставляя меня наедине с не таким уж и долгим путем до места назначения. Как только мы оказывались в парке среди деревьев и кучи дорожек для спокойной, медленной, но ходьбы, Вика просто присаживалась на ближайшую скамейку и, если не говорила со мной, то листала новостную ленту в телефоне и читала фанфики по «Гарри Поттеру» и «Марвел», а по возвращении на автобусе говорила, как мы хорошо с ней погуляли. С торговыми центрами было все еще хуже, потому что, приезжая туда, Вероника моментально оказывалась около ближайшего ресторана быстрого питания, заказывала себе самое большое ведро острых крылышек с газировкой и буквально сжирала их за пять минут, после чего была десятиминутная болтовня о погоде, а потом процедура повторялась.
Если сначала я поражался Веронике, потом злился из-за невыполнения своего плана, то, пройдя через все эти этапы, я достиг какого-то внутреннего спокойствия и просто начал смеяться над ней. Обсуждал ее отвратительный запах и сдвиг на погоде с друзьями, зазывал на спорт, чтобы услышать очередную отговорку и усмехнуться с нее, даже проводил некоторые эксперименты над этим интереснейшим экземпляром. На якобы полном серьезе спорил с ней, какое время года лучше, разбирал тексты ее любимых песен, среди которых были «Запах женщины моей» и «Чика-Чика, Вероника», играл с ней в «правду или действие», заставив все-таки пройтись по лестнице общежития без использования лифта и спрашивал у нее, каких парней она предпочитает. На этот вопрос она ответила мне не сразу, посчитав его слишком неприличным, но сказала, что если я так хочу узнать ответ, то мы можем созвониться в Скайпе этим вечером, после того, как разберемся со всеми делами. Я тогда пожал плечами, дав ей свой логин и, уйдя после пары в магазин, с удивлением обнаружил, кто ко мне хочет добавиться. Вероника наверняка создавала учетную запись очень и очень давно, и я до сих пор не могу успокоиться, вспоминая ее ник. Ко мне хотела добавиться Vika$ika. Vika. $ika. Вика, мать его, Сика. Смех мой, наверное, был слышен на весь магазин. Я не удержался и даже написал ей, почему она назвала себя так. После ответа угрюмый охранник хотел меня уже вывести, потому что Вероника начала возмущаться, что никто не умеет читать ее ник в Скайпе правильно. А читать надо было как «Вика Доллар Ика». Я даже не стал объяснять, что же в этом словосочетании не так, лишь похвалил Веронику за изобретательность, еле сдерживая смех, и напомнил, что сегодня после джампинга ей позвоню.
Ее ответ меня поразил не меньше, чем предыдущий. Первый раз в жизни она изъявила желание появиться на джампинге, хотя до этого говорила, что не любит батуты и вообще у нее больные ноги. Вика-Сика была полна сюрпризов, и даже спустя два месяца нашего общения могла удивить меня одной своей фразой. Так произошло и в этот раз. Я даже спросил, с чего вдруг она все же отважилась пойти со мной. Она ответила, что, наконец, заняться спортом ее заставила ее мать, и что эта самая мать очень хочет поговорить лично со мной. В итоге из магазина я вышел в смятении. Что ее мать хочет мне сказать? Почему она раньше не заставила свою дочь заняться собой, видя ее состояние? Что не так с этой сумасшедшей семейкой?! По дороге в свою комнату эти вопросы беспощадно одолевали меня. Воистину, Вероника была самым удивительным человеком на моей памяти. Но пусть лучше меня будут окружать посредственные обыватели, чем она. К сожалению, моему желанию не суждено было сбыться.
За двадцать минут до начала джампинга я в боевом спортивном облачении и таком же боевом расположении духа вышел из своей комнаты и постучался в дверь напротив, готовый ко всему, что может выкинуть Вика-Сика. Выкинула она то, к чему я готов не был. Открыв мне дверь с телефоном, зажатым между широким плечом и свисающей щекой, она вдруг радостно провозгласила собеседнику на той стороне провода о моем приходе, а затем впихнула мне под ухо свой навороченный гаджет, измазанный в телесном жире и воняющий маслом. Поборов очередную волну отвращения, из трубки я услышал голос, очень похожий на голос самой Вероники. Это была ее мать. Разговаривать с родителями своих знакомых было делом неловким, но от разговоров с матерью Вики кровь стыла в жилах, а сердце от ужаса сжималось в тугой ком. Она говорила абсолютно с теми же интонациями и речевыми оборотами, что и Вероника. Она спросила меня, действительно ли я лучший друг ее дочери. Этот вопрос поверг меня в шок. Она считает меня своим лучшим другом?! Неужели у нее нет других хотя бы знакомых? Еле как шевеля языком, я произнес неловкое «Да» и на меня тут же посыпался поток немыслимых предложений и умозаключений. Мать радовалась, что наконец-то у Вики появились друзья, предлагала мне поехать на лето к ним домой, работать в ее туристической конторе, хотела сделать мне какие-то скидки и, самое главное, накормить меня блюдами, приготовленными по фирменному рецепту их семьи. У меня возникало ощущение, что я разговариваю с самой Викой-Сикой, только на пять-десять лет старше, не более. А взгляд мой не мог не упереться в эту плотоядную улыбку и этот радостный взгляд исподлобья самой виновницы торжества. Мне вновь пришлось пересиливать себя, чтобы выдавливать из себя слова. Я буквально проскрипел какую-то белиберду о том, что не переношу летнюю жару и работник туристической конторы из меня так себе, и вообще я очень спешу на занятия спортом. При упоминании хоть чего-то спортивного мать разразилась очень странными благодарностями за то, что я помогаю ее дочери, и что я наверняка слишком худой, одни кожа да кости, меня бы откормить, и в этот момент внезапно взволновавшаяся Вероника вырвала у меня из рук скользкий от жира телефон и на удивление быстрым движением сбросила звонок.
Я стоял в полной прострации. Хотелось просто провалиться сквозь землю и не видеть больше ни Вику-Сику, ни ее мать, ни масла, ни жира, ни майонеза в принципе больше никогда в жизни. Подлила этого масла в огонь и сама Вероника, предлагая мне пройти в ее комнату и посмотреть фильм вместо занятия спортом, потому что у нее вдруг резко пропало настроение куда либо идти. Пока я не мог прийти в себя, она взяла меня за руку и утащила за порог, и тут мне в нос ударило отвратительное, концентрированное зловоние, царствовавшее в обители Вики-Сики. Здесь невозможно было дышать. В легкие, словно вода, закрадывался запах нестиранного белья, разлитого оливкового масла, протухшей еды из ресторанов быстрого питания и удушающий, всепоглощающий запах пота. Меня словно пытались отравить, одурманить, обездвижить и подчинить, но именно эта отвратительная мерзость привела меня в себя.
Я одернул свою руку, на которой остался след от масла, и возмущенным, злым взглядом уперся в недоумевающую Веронику, спрашивающую, нравятся ли мне советские комедии. В тот момент я высказал ей все. И про ее внешний вид, и про запах, и про бесконечные разговоры про погоду, и про наши «прогулки», и про ее еду, про ее мать, про все, что не давало мне покоя с самого момента нашего знакомства. Я признался, что последнее время просто смеюсь над ней, что все ее интересы сводятся к погоде и еде, что она просто сумасшедшая, тупая как пробка толстуха, что мне отвратительно ее общество и что завтра я просто съеду, чтобы больше никогда ее не видеть в своей жизни. Моя гневная речь, наверное, была слышна на всех этажах общежития, а Вероника стояла, как вкопанная, выслушивая всю правду, что я на нее вывалил в тот вечер. Успокоился я лишь в тот момент, когда со всей силы хлопнул дверью и ушел на джампинг, сублимируя всю злость и омерзение к такому отвратительному существу, как она.
Да, возможно, я тогда погорячился, но я довольно долго терпел ее присутствие рядом со мной. Я действительно хотел съехать подальше от Вики-Сики, потому что даже дышать в ее присутствии было сложно, да и после моей тирады она тоже наверняка не захочет меня больше видеть. Так я думал, пока шел по темной лестнице в свою комнату после спорта, пока пил на ужин чай, доделывая очередной доклад на ноутбуке, пока залипал в телефоне перед сном и не погрузился, наконец, в забытье.
Этот сон я не забуду уже никогда. Это вопиющее, обескураживающее непотребство не могло мне присниться просто так. Вероника, абсолютно голая, с хищным, плотоядным взглядом ползла ко мне. Ее обезображенные жиром конечности еле передвигались по полу моей комнаты, но ее остервенелое желание добраться до меня заставляло эту разросшуюся тушу забраться на мою кровать. Я не мог пошевелиться от сковавшего мое тело ужаса, не мог оторвать взгляда от столь фантастического в своей тошнотворности зрелища. Изо рта приближающейся Вики, словно пена у бешеной собаки, капал майонез, он смешивался с ее слюной и стекал к ее маленькой, свисающей груди. Она села на мои ноги, прижимаясь скрытым за целлюлитными бедрами мокрым, воняющим салом влагалищем к моим коленям, и начала размазывать смешанный со слюной майонез по своей груди, по своим сальным волосам и шее, он продолжал вываливаться из ее рта на мое одеяло, на мои ноги, из ее глотки вырывались слова о любви, о дружбе, о том, что ее сердце теперь принадлежит мне, о том, как она заберет меня к своей семье и будет кормить, откармливать меня для удобоваримого состояния, как мы будем вместе, вместе в одном теле, в ее теле, она тянула свои майонезные руки к моим рукам, к моему телу, к моему лицу, пытаясь засунуть зловонные пальцы мне в рот, она пыталась утопить меня в своих выделениях…
Я закричал. Проснулся в холодном поту, вскочил с кровати, как ужаленный, извивался, пытаясь скинуть с себя ее прикосновения, ее жир с майонезом, ее сладостные в своей мерзости слова, я уверял себя, что это всего лишь сон, который мне уже никогда в своей жизни не забыть. Я хотел пойти к соседям, чтобы справиться с ужасом, поразившим меня этой ночью, но ужас тогда только начинался.
Я до сих пор не знаю, были ли следующие события галлюцинацией, дурманом или происходили на самом деле. Я о них никому не рассказывал, потому что боялся в какой-то момент оказаться в психушке. Я с трудом рассказываю о них только сейчас, спустя столько лет, надеясь на понимание читателя. Когда я хотел встать с кровати и отправиться к соседям, я ощутил на своей простыне странную скользкую субстанцию. Принюхавшись, я понял, что это. Масло. Я тут же судорожно поднялся с кровати, отойдя на всякий случай на два шага от нее. В кромешной темноте мое воображение рисовало мне поистине зловещие неописуемые картины, все это могло оказаться не просто сном. Я гнал прочь от себя такие мысли, и, чтобы ощутить хотя бы толику безопасности, взял со стола телефон и включил фонарик. Увиденное заставило меня вжаться в угол, прижимая к себе гаджет. Вся кровать была смазана маслом, словно готовая к жарке сковородка. С простыни стекали растаявшие куски желтого сливочного продукта, образовывая на линолеуме вязкую, хлюпающую жирную лужицу. Часть этого масла была и на мне, словно меня пытались приготовить к чему-то, смазать как следует перед…
Я не успел закончить свою мысль, как вдруг мой телефон завибрировал. На экране я увидел леденящую душу надпись. «Вам звонит Vika$ika». Пальцы меня не слушались, глаза судорожно метались в поисках спасения. Кое-как, через силу, я нажал на кнопку сброса, но это все равно не помогло. Она начала мне писать. Зловещая вибрация ознаменовывала приход нового сообщения. «Я слышала, как ты кричал». «У тебя все норм?». «Я сейчас к тебе зайду». Последние слова вселили в меня настоящую панику. Быстро, насколько был способен, я побежал в коридор запирать входную дверь. Судорожно звеня ключами в замочной скважине, я слышал по ту сторону грузные слоновьи шаги, становившиеся все громче, вместе с нарастающим зловонием, от которого уже просто хотелось умереть. Я не хотел сталкиваться с Викой-Сикой в одиночку, а потому стремглав помчался в комнату к соседям, но она предательски оказалась закрыта, а за ней никто не отзывался на мои мольбы о помощи. Зато отозвалась Вероника. Пару раз постучав в дверь, она спросила, почему я опять кричу. Я не стал ей отвечать, забившись в угол около закрытой двери, словно ощетинившееся животное, с напряжением смотря на закрытую входную дверь. Она не отставала, продолжая стучаться и говорить, что, несмотря на всю мою неприязнь к ней, она готова мне помочь. Но мне не нужна была ее помощь. Я крикнул ей, чтобы она убиралась отсюда, но охватывающий дрожью сердце стук не утихал. Она признавалась мне в любви, просила начать все заново, звала меня на кухню, обещала мне приготовить какой-то там медовик. Я пытался не слушать. Пытался отвлечься, пытался набрать соседям, друзьям, хотя бы родителям, но мой телефон при наборе номера выскользнул у меня из рук. Он был весь в растительном масле. Дрожь в моих руках было не унять. Ее тон за дверью сменился на дружелюбно-угрожающий, она просила не звать никого лишнего, ведь у нас личный разговор. Также прекратился и стук. Вместо него послышался оглушающий скрежет накрашенных ногтей по деревянной поверхности двери. Она пыталась выцарапать дверь, проделать в ней дыру, лишь бы добраться до меня. И я не сомневался, что ей удастся добиться своего. Нужно было бежать. Но куда?
В принципе, я жил не так уж и высоко. Перспектива оказаться со сломанными ногами мне казалась привлекательнее майонезных объятий Вики-Сики. С ключами наперевес, я собрался с силами и побежал обратно в свою комнату, стараясь не обращать внимания на звуки трескающейся ДСП и летящих во все стороны опилок. Я запер стеклянно-деревянную дверь в свою комнату, как последний рубеж, последнее препятствие между мной и масляным монстром, и одним, полным надежды движением, открыл дверь балкона.
Тогда-то я и вспомнил про таз с салатом. Я боялся к нему подходить, и совсем не зря, потому что на этот таз слетелись голуби. То, во что они превратились, попробовав это месиво, было настолько мерзко, настолько неописуемо отвратительно, что у меня пропал дар речи. По всему балкону валялись изнемогавшие от переизбытка жира птицы, еле передвигающиеся на не выдерживающих такие нагрузки сломанных лапках. Они не могли летать, не могли нормально ходить, но они хотели еще салата, тратя последние силы на то, чтобы добраться до майонезной смеси и упасть в нее. Новогодний салат поглощал бедных животных, топил их в своих темных, неизведанных недрах, на поверхность всплывали лишь обломанные перья да полные застывшего ужаса и жажды глаза. Эти голуби были так похожи на Вику-Сику. Раздувшиеся, отупевшие, они лишь могли отдать свою жизнь холестериновой бомбе, ранее лишь один раз, по незнанию подлетев и попробовав странно пахнущую субстанцию на вкус.
Мои ноги перестали меня слушаться, и я с глухим стуком упал на пол, не в силах выдержать ужаса, сковавшего мое тело и разум. Мне не давала покоя мысль, что Вероника хотела накормить меня этой мерзостью. Хотела, чтобы я стал таким, как она. Слова ее матери об откорме крутились у меня в голове. Плотоядные порывы самой Вики-Сики во сне обретали смысл. Она с самого начала имела на меня планы. Медленно, но верно, она склоняла меня к откорму. Она хотела стать со мной единой. Она хотела меня сожрать, как чесночный омлет!
За своей спиной я услышал гулкий шум падающей входной двери. Наверняка не выдержала веса, когда этот майонезный монстр пытался пролезть в образовавшуюся от его же ногтей дыру. Снова эти грузные шаги. Снова этот мерзкий запах пота и сала. За стеклом огромный, зловещий силуэт. Я, абсолютно беззащитный, полуобернувшийся в лицо опасности, холодно сжимал ключи и молил всех мыслимых и немыслимых богов о том, чтобы эта дверь выдержала. Ведь стекло ногтями просто так не расцарапаешь.
Она медленно, вкрадчиво просила меня впустить ее. Сказала, что я первый мужчина репродуктивного возраста, заговоривший с ней, и теперь она обязана быть со мной до конца своих дней. Что она хочет троих детей от меня и дом на берегу моря. Что мне необходимо принять ее любовь, или ей придется сделать все самой, как делала ее мать, и ее мать, и ее мать… Я агрессивно, еле поворачивая язык, шипел, чтобы она убралась отсюда, что она мне отвратительна, что она чудовище-людоед, что она хотела меня откормить словно свинью. Тогда она дала мне выбор. Либо я даю ей второй шанс добровольно, либо она делает все сама. Я сквозь слезы страха послал ее к черту, уповая на прочность двери общежития. И действительно, она не смогла разодрать стеклянную поверхность преграды, хотя этот оглушающий скрежет до сих пор вызывает у меня судороги, стоит мне лишь подумать о нем. Вместо этого она сделала то, отчего у меня и сейчас, словно в первый раз, стынет кровь в жилах. Я долгие годы пытался забыть этот момент, пил успокоительные, антидепрессанты, но эта чудовищная рана на моей психике навсегда останется со мной. В ту ночь, в свете луны из-под жалюзи, моя дверь начала блестеть от струй сливочного и растительного масла, которые зловеще стекали на линолеум. С каждой мучительной секундой масла становилось все больше, и дверь поддавалась. Деревянная поверхность становилось мягче и податливее, стеклянная часть истончалась, являя моему взору темный силуэт пожирающей саму материю Вики-Сики. Ее нечеловеческие, хищные глаза сверлили дыру прямо в моей душе, ее открытая пасть всасывала в себя умасленные кусочки опилок и стекла, разрастаясь все больше, желая поглотить все, до чего только дотянется. Я не мог оторвать взгляда от этой чудовищной картины, я всерьез думал, что так и закончу свою жизнь. Меня поглотит зловонное чудовище, скрывающееся за человеческой личиной. Смажет, растворит в себе, переварит и на основе моих генов создаст еще одно, еще более прожорливое существо. Я не мог допустить такого конца. Я должен был остановить Вику-Сику. И я остановил, иначе бы меня здесь не было.
Ее нога сорок шестого размера уже перешла порог моей комнаты. И я начал отжиматься. Дрожащими руками я оперся на пол и начал громко, но сипло от переполняющих меня эмоций считать подходы, отжимаясь снова и снова. Я считал и говорил, что если она хочет быть со мной, то обязана заниматься спортом. Обязана ходить не только до холодильника. Обязана отказаться от масла и майонеза. Я худой. Я ем мало. Одни кожа да кости. И я буду вести активный образ жизни, несмотря на всю обманную привлекательность бургеров и куриных крылышек. Я повторял это раз за разом, снова и снова, уперев взгляд в пол, без конца отжимаясь, пока просто не потерял сознание от истощения и страха, продолжая неосознанно двигать конечностями даже в глубоком сне без сновидений. Только истощившись и впав в беспамятство, можно защитить свое подсознание от Вики-Сики.
Разбудили меня только навязчивые лучи утреннего солнца на следующий день. Я очнулся на полу, с больными головой и мышцами, с глубокой раной, оставленной где-то внутри, в самом сердце моего подсознания. Но обе двери были на месте. На моей кровати спокойно оседала пыль. Таз с новогодним салатом и голубями бесследно исчез. И сама Вероника тоже пропала. Злосчастная дверь комнаты напротив была закрыта, потому что, оказывается, в ней никто и не жил. Ни соседи, ни комендантша не помнили об огромной девушке с плотоядным взглядом. Ужасающие, захватывающие дух воспоминания остались только у меня. У того, кто хотел избавиться от них больше всего. Завтра был первый день сессии.
С тех пор много воды утекло. Я съехал из той злосчастной комнаты, окончил два университета, стал больше заниматься спортом, нашел работу себе по душе, переезжаю жить в другую страну. Так почему я решил рассказать о Вике-Сике только сейчас? Дело в том, что недавно я заказал перевод моих документов, как раз для переезда. Мне должен был позвонить переводчик для уточнения всех нюансов. Тогда-то я и услышал этот голос вновь. Мои документы переводила Вероника. Сперва я хотел отказаться от услуг и подать документы в другую контору, но оказалось, что вся работа уже сделана, надо только забрать бумаги. Завтра я иду к Веронике за ними. Я пишу это, чтобы вы знали, что со мной может случиться. Если я не вернусь, не ищите меня. Не связывайтесь с Викой-Сикой.
ОНА
ВАС
СОЖРЕТ