Запахи. Они окружают меня постоянно. В полной темноте, когда лишен ею зрения, когда я обездвижен, оглушен, у меня остаются они — запахи.
С детства большая часть моих воспоминаний связана с теми или иными ароматами. Запах бабушкиного дома, родной квартиры, вкусной еды, маминых духов, горелой каши в детском саду, ароматы цветущей сирени и черемухи, прелой осенней листвы, хрусталь морозного воздуха — я отчетливо помню их все и могу моментально воспроизвести в памяти. Я мысленно разделяю их на категории — приятные, неприятные, необычные, которые обонял всего раз или два в жизни, и исключительные — самые яркие, связанные с чем-то особенным. В последней категории я бережно храню запах корвалола, машины скорой помощи, затем — сырой земли, еловых веток и легкий сладковатый смрад остывшего тела бабушки в дешевом гробу.
Я коллекционировал ароматы еще до того, как познал страх. Я ведь рос обычным мальчишкой, совсем простым, жизнерадостным пацаном, и ничто не предвещало беды. Беда пришла после — она пахла подтаявшим мороженым, нагретым асфальтом и речными водорослями. Детский смех утонул в зеленоватой воде, когда я нырнул, разбежавшись по высокому берегу. Потом в мою коллекцию добавился калейдоскоп больничных запахов — спирта, хлорки, лекарств и дух болезни. Последний больше меня уже не покидал.
Лечение не помогло. Я оказался прикованным к кровати без надежды на восстановление. Затхлое амбре нездоровья преследует меня уже долгие 10 лет. Жизнь превратилась в череду унылых беспросветных дней. Со мной рядом осталась лишь моя мать — отец, не выдержав трудностей, ушел из семьи. Я не буду рассказывать, каково было тринадцатилетнему подростку остаться без отца, без возможностей контролировать собственное тело и без надежд на будущее. Мне предстояло дожить столько, сколько мне было отмерено, имея возможность только моргать и слегка двигать челюстями, пялясь целыми днями в телевизор и изнывая от тоски и душевной боли. Я даже не чувствовал, когда мать мыла мое бесчувственное тело.
Я видел, что год за годом ей становилось все тяжелее перетаскивать и переворачивать меня, ухаживать за мной, выживать на копейки, назначенные государством. Мать моя состарилась безобразно за эти годы, и я почти перестал узнавать в ней ту, которую знал и помнил. Даже запах, исходящий от нее, изменился. Теперь она пахла не духами, свежестью и любовью, но отсыревшим бельем, потом и кислым привкусом дешевого вина. Мать становилась все раздражительнее, непримиримее, резче. Она вскипала из-за любой мелочи и при первой возможности направляла свой гнев на меня. Говорила, как устала, вопрошала, за что ей посланы эти муки, мечтала вслух, как бы она жила, если бы я не стал причиной ее страданий. Я молча купался в чувстве вины за происходящее, хоть это и не было на самом деле справедливым. Лишь по ночам я мог позволить себе плакать, кляня свою жизнь, но все же желая прожить ее всю хотя бы так.
Сегодня я впервые почувствовал миазмы страха. Они пробивались сквозь слишком сильный запах лекарств и вонь алкоголя. Мать ходила из комнаты в комнату, не глядя на меня. Острая нота сердечных капель донеслась до меня из кухни. Еле ощутимый нюанс металла добрался до моих ноздрей, когда мать принесла из гаража ящик с инструментами. Я восстановил в памяти его содержимое — молоток, небольшой топор, гвозди, гайки, отвертки и что-то еще. Ужас накрыл меня холодной волной, обнимая неотвратимо и крепко. Воображение подсказывало мне, каким образом можно воспользоваться молотком и топором, чтобы выместить кипучую ярость, разрывающую душу.
Ящик с инструментами звякнул, раскрываясь. Мое сердце неистово забилось, гоня кровь к лицу. Пот выступил на лбу россыпью капель. Паника захватила меня. Никогда прежде я так не желал вновь обрести возможность двигаться. Я огромным усилием воли пытался пошевелиться, сдвинуться, хоть на миллиметр подвинуть это чертово чужое тело! Послышался звук шагов. Мать медленно шла в мою комнату. Я зажмурился и ощутил, как горячие слезы бесконтрольно текут по моему лицу, искаженному гримасой ужаса. Шаги приближались, неотвратимые, как траурный набат. Им вторил бешеный стук моего сердца, и я почти потерял сознание от страха. Прости меня, мамочка! Прости, что я выжил…
Тишина. Кажется, я все-таки отключился от реальности. Неизвестно, сколько я пробыл в забытьи. Сознание постепенно возвращалось. В доме не было слышно ни единого звука. Весь день я пролежал, прислушиваясь, но так ничего и не произошло. Назавтра я проснулся с сильным чувством жажды. На улице, видимо, стало совсем жарко, как тем самым летом, когда моя жизнь разделилась на до и после. Мой нос уловил зловоние человеческих испражнений. Я пытался выдавить из себя хоть слово, тщился позвать на помощь, но из моего горла вырывалось лишь тихое сипение.
Из-за истощения и жажды мое сознание спуталось и покрылось патиной дереализации. Мысли тяжело ворочались в гудящей жуткой болью голове. Страх пах, вонял, бил в меня удушливыми струями. Что-то протяжно поскрипывало в соседней комнате. Я вспомнил, что еще было в том ящике с инструментами — веревка. Отличная, прочная веревка.
Нотки смерти медленно плыли в мою сторону с каждым скрипом, подгоняемым дуновением теплого ветра.