Однажды погожим апрельским утром на узкой улочке Харадзюку я повстречался со стопроцентной девушкой…
Харуки Мураками
Вступление
— Что у вас болит? – спросила она меня нежным голосом.
Я обернулся к ней. Мои глаза болели так, будто в них попало мыло. Я слышал своё тяжёлое дыхание, чувствовал, как ладони вновь становятся мокрыми. Сердце бешено колотилось. Наконец, откуда-то из глубины моей памяти медленно, словно пузыри из болота, всплыли нужные, необходимые слова. Вспомнить бы ещё, как меня зовут… что-то вроде…
— Платонов болит, — я с облегчением вздохнул. – Вы ведь меня любите? – спросил я негромко, и лицо её вздрогнуло. – Любите? – Она попыталась уйти, но я взял её за руки и притянул к себе. – Откровенно… Я ничего не хочу… Вы только скажите мне, любите?
— Да… — она, наконец, кладёт голову мне на грудь, и я прижимаюсь губами к её волосам. – Да…
— Все любят, — говорю я ей, и мои губы кривятся в горькой, безупречно выверенной усмешке. – Когда выздоровею – развращу. Прежде хорошие слова говорил, а теперь развращаю…
Она вскинула голову и посмотрела мне в лицо, как будто хотела что-то в нем найти, что-то, что появлялось на нём лишь на одну секунду – и вновь пропадало. Я не дал ей такой возможности.
— Мне всё одно, — заговорила она вдруг быстрым полушёпотом. – Мне ничего не нужно… Ты только и… человек. Не хочу я знать других! Что хочешь делай со мной… Ты… ты только и человек!
Сказав это, она спрятала дрожащее лицо на моей груди и сразу же разрыдалась, вздрагивая плечами. Я взял её за эти плечи и постарался отвести их от себя.
— Понимаю я царя Эдипа, выколовшего себе глаза! Как я низок, — я, наконец, смог высвободиться. Она всё ещё плакала. – И как глубоко познаю свою низость! Отойдите, — сказал я ей. – Не стоит… Я болен. – Я отошёл от неё и, покачиваясь, вышел на самый центр. Неожиданно меня стала бить дрожь.
На центр чего?
И как её имя?
— Я еду сейчас… Извините меня, Марья Ефимовна! – кажется, у меня поднялась температура. — Я с ума схожу! Где Трилецкий?
Я обернулся на чьи-то шаги, надеясь про себя, что это и есть тот самый Трилецкий. Или, быть может, что-то случилось, и они всё остановят, пока…
Это была она. Софья Егоровна. Не смотря в мою сторону, она прошла по дощатому полу по направлению к столу и, подойдя к нему в плотную, стала выдвигать из его нутра ящики, один за другим, не произнося при этом ни единого слова. Я попытался вспомнить, что именно лежало в этом столе, но моя голова заболела вдруг сильнее, чем когда-либо, и я застонал сквозь сжатые зубы.
— Тсс, — зашептала Марья Ефимовна и схватила меня за руку. Как и я, она напряжённо всматривалась в спину Софьи Егоровны. Та, кажется, что-то нашла, потому что вдруг перестала рыться в столе и замерла с напряжённой, одеревеневшей спиной. Я попытался рассмотреть, что она держит в руках – но не смог.
Затем она повернулась, и я увидел бледное, истощённое лицо, с поджатыми губами и капельками пота на лбу, и с глазами, которые, казалось, смотрели мне прямо в душу, и её рот раскрылся, будто она что-то хотела мне сказать, и вновь закрылся, и тут я подумал, что, наверное, зря она ничего не сказала, потому что позже уже ничего не получится, и она подняла руку, и я увидел револьвер, и Марья Ефимовна тоже увидала револьвер, и она вскрикнула, и Софья Егоровна бросила на неё один, всего один взгляд, а потом посмотрела на меня, и увидела меня, и выстрелила в меня. Пуля, просвистев недалеко от моей головы, врезалась в посудный шкаф и, кажется, разбила в нём что-то дорогое и красивое.
Мария Ефимовна, опять вскрикнув, кинулась между нами.
— Что вы делаете? – Она раскинула руки, не давая Софье Егоровне прицелиться. – Сюда! – закричала она в сторону. – Скорее, сюда!
— Пустите… — Софья Егоровна вдруг обежала вокруг моей защитницы, и, в следующий миг, ствол её револьвера упёрся прямиком мне в грудь. Я посмотрел ей в лицо, стараясь поймать взгляд, но наткнулся только на закрытые глаза и сжатые зубы. Я открыл рот, чтобы сказать вслух её имя, но понял, что опоздал.
Она выстрелила мне прямо в грудь.
Мне показалось, что во мне что-то застряло. Что-то торчало из моей груди, но, наклонив голову, я увидел одну только кровь. Сзади, на моей спине, я знаю, было то же самое – одна лишь вытекающая из меня кровь.
— Постойте, постойте… — пробормотал я, наблюдая, как пол рядом с моими ногами становится красным. – Как же это так?
Я поднял взгляд – и увидел её глаза. Она плакала. «Прости меня» — прошептала она одними губами, и вновь зажмурилась, и вновь нажала на курок, и вновь нажала на курок, и вновь нажала на курок.
Я понял, что я лежу. Левая рука моя не шевелилась. Приподняв голову, я увидел красную от крови штору… или это занавес? Занавес – такое слово, которое… И ведь это я её попросил! Я попросил, да, помню… «стреляй трижды» — вот, что я сказал. Меня взяли за голову, и в мой рот потекла вода, но вся она вылилась обратно. Я чувствовал, как она холодным ручейком побежала по моей шее, и дальше по груди, где уже текло горячее, но горячего было несравнимо больше. Голоса, голоса… почему же нет врачей? Где техники, где Егор? Мне нужна инъекция, иначе я…
Задыхаясь, я с трудом приподнялся на локте и обвёл взглядом всех присутствующих. Я хотел попросить инъекцию, попросить спасти мою жизнь, вот, например, вон тот, Трилецкий – он же врач? Где же Егор? Куда увели Егора, он должен быть сейчас здесь, со мной, он же всегда оказывается…
Я столкнулся взглядом с каким-то человеком, едва мне знакомым, но его лицо вдруг всколыхнуло мою память, и я двинул-таки левой рукой, и, вытянув её вялым куском плоти, указал всем на этого человека.
— Ему, – сказал я, и из моего рта потекла кровь. — Ему — три целковых!
Вроде всё.
Что теперь?
Я попытался вспомнить текст. Строчки плавали перед моими глазами, но, наконец, я уцепил одну и поднёс к себе.
«Падает на пол и умирает».
«Мне надо упасть», — подумал я, но вдруг понял, что я уже и так на полу. «Теперь надо умереть» — пронеслось где-то, но где именно – непонятно, потому что я уже…
Явление 1
— Не двигайся, Паша! Постарайся лежать спокойно, хорошо? Сейчас мы тебя…
Я кричу и пытаюсь высвободиться, но они держат меня крепко – не вырваться.
— Паша! Слышишь меня, Паша?
— Ему – три целковых! – говорю я. – Выздоровею – развращу!
— Это он шутит?
падает на пол и умирает
Резкая боль в глазах. С готовностью кричу.
— Зрачок реагирует, он в сознании! Паша! — надо мной склоняется лицо. – Эй, Паша, ты меня слышишь? Да или нет?
— Да, — пытаюсь сглотнуть. – Я слышу.
— Как тебя зовут?
— Платонов, — я пытаюсь встать. – Я – Платонов. Мне нельзя падать на пол, пустите…
— Вколите ещё, — тот же голос. – Ещё столько же. И ослабьте зажимы, пусть кровь разойдётся.
Чувствую укол в левой руке. В это же мгновение меня изнутри заполняет огонь. Я открываю рот и кричу, надеясь, что через него выйдет пламя, но оттуда течёт только кровь.
— Егор, кровь! – голос женский, знакомый. – У него кровь изо рта!
— Это его рвёт. Наглотался на сцене, пока лежал.
— Господи, почему же так много?
«Сцена? – думаю я, — Какая сцена»?
Чьи-то руки вытирают мой рот. Хрипло дышу.
— Егор? – спрашиваю я. – Ты – Егор?
— Я – Егор. – его лицо склоняется над моим. – Ты меня помнишь?
— Ты должен был сделать мне инъекцию…
— Уже сделал, чувак. Если бы не сделал – мы бы сейчас с тобой не говорили.
— Сделай… ещё одну…
— Нет, — он качает головой. – Я не думаю.
— Слишком много….
— Слишком много чего?
— Слишком много времени на полу… надо подняться, иначе упаду на пол… Егор, я опять падаю… — Я широко открываю глаза и смотрю на него. – Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну… — обвожу взглядом собравшихся вокруг меня людей. Один из них (Егор) подходит к ярко-белому… чему? Как оно называется?
Кто-то берёт меня за руку. Я оборачиваюсь, замечаю чьё-то знакомое лицо.
— С тобой всё будет хорошо, — шепчет она мне. – Прости меня.
Я качаю головой и пытаюсь ей что-то сказать, но губы еле шевелятся. Тогда она наклоняется, и её ухо почти прижимается к моему рту, а волосы теперь щекочут мои губы. Собираюсь с силами.
— Дело… в том, — шепчу я ей в ухо. – Что Константин Гаврилович… застрелился…
И в этот момент мои лёгкие новь наполняются огнём.
Явление 2
Когда меня, наконец, отпустило, они подняли спинку моей кровати и дали мне стакан «рассола», смешанного с горячим чаем. Всё вокруг, чёрт подери, было заляпано кровью. Даже не верилось, что она вся когда-то была внутри меня. Егор подкурил две сигареты, протянул мне одну и, когда я сжал её дрожащими губами, присел рядом.
— Н-да, чувак, — сказал он мне. – Чёрт знает, что это было.
— Правда? – я передвинул сигарету в уголок рта. – По-моему, меня только что на хрен пристрелили, я правильно всё понимаю?
— Не смешно, — сказала Джи-Джи. Она, как всегда, была недовольна. – Если бы третья инъекция не помогла…
— Мне бы вкололи четвёртую, — я хотел было погладить её, но она отдёрнула руку.
— Запачкаешь… — она улыбнулась. – Это же платье.
— А-а, — я посмотрел на Егора. – Долго ещё?
— Ну, часик полежать-то придётся, пока ткани не затянутся, а потом можешь быть свободен. Хотя ещё рука…
— Что рука? – спросил я. – Что там с рукой?
— Честно говоря, — он хохотнул, – я тебе её сжёг на хрен. Теперь придётся покопаться…
— Долго?
— А ты как думал, конечно долго. Сколько раз тебе вводили?
— Я думал, это ты считаешь.
— Ну так я не считал, — он увидел, как пепел с сигареты упал мне на грудь, и стряхнул его. – Джи-Джи надо было вначале посоветоваться со мной, знаешь ли. Четыре пули – это слишком. Надо было изначально тебе больше «рассола» давать…
— Я бы играть не смог, — я посмотрел на Джи-Джи. – Ты всё правильно сделала, милая. Всё, как доктор прописал.
— Я подумала, что ты совсем умер, — пробормотала она. – Я так испугалась…
Я смотрел на её руки, сжимающие платье, и думал, что, чёрт подери, мне с ней повезло. Мне вообще часто везёт с девушками, но с этой – особенно. Уже два с половиной года она палила в меня два раза в месяц, и ни разу не было, чтобы я проснулся – а она не сидела рядом. Мне с ней очень, очень повезло.
Я услышал, как позади меня открылась дверь и даже смог слегка повернуть голову –тело понемногу вновь возвращалось ко мне, нерв за нервом, мышца за мышцей. Приподнявшись, я увидел, как рядом с кроватью останавливается Михаил Васильевич. Я кивнул ему, и он расплылся в улыбке.
— Ну я же говорил, что всё хорошо будет! – пробасил он. Повернувшись к Егору, он шлёпнул его по плечу. – Говорил или нет? Зря вы, конечно, с этими выстрелами так переборщили, но вот вам моё слово – этот спектакль в историю теперь войдёт! Зал плакал! Я стоял и видел, как плачет зал – вот, что мне надо, вот! Не бывает другой такой похвалы для актёра, слышите, Павел?
— Слышу.
— Конечно, вы слышите! К вам даже девушки пытались пробиться. Семь штук юных созданий! Всё пытались убедиться, что вы живы – ну разве не чудо? Пришлось даже обещать им бесплатные билеты на следующий спектакль, чтобы они в этом убедились. Павел! – он погладил меня по голове. – Вы же гений, Павел! Вы заставляете зал бояться за вашу жизнь, многим ли ещё это дано?
— Я и сам боюсь за свою жизнь, — я приподнял подбородок. – Заберите у меня, я докурил.
Михаил Васильевич вытащил из моего рта сигарету и передал Егору. Я заметил, что фильтр испачкан кровью. Дрянное дело – выздоравливать после спектакля. Даже если в меня никто и не палил, ждать, пока выйдет весь старый «рассол» – то ещё удовольствие.
— Честно говоря, — сказал Михаил Васильевич и, взглянув на Джи-Джи, продолжил, — после сегодняшнего выступления я слегка подумываю сделать количество выстрелов постоянным…
— Нет! – Джи-Джи затрясла головой. – Даже не думайте. Я больше не буду стрелять в него столько раз.
— Ну не надо же всё так воспринимать… Мы же оставим только количество, а калибр можем и изменить…
— Я выстрелю в него один раз. И точка.
— Нельзя менять калибр, — сказал я. – Надо чтобы пуля прошла навылет, помните? Чтобы забрызгать занавес, это нравится зрителям.
— Можно оставить большой калибр только на первый выстрел…
— Я же сказала – нет! – Джи-Джи повернулась ко мне. – Ты говорил, что мне придётся сделать это только один раз, помнишь?
— Помню, — сказал я. – Тебе не придётся этого делать, если ты не захочешь.
Джи-Джи, улыбнувшись, посмотрела на смущённого Михаила Васильевича. Тот вздохнул.
— Ну, если вы уверены, Павел, то тогда…
— Поменяйте Джи-Джи с Резчиковой, — я старался не посмотреть на неё даже случайно. – Они роли друг у друга на зубок знают. И уменьшите калибр, кроме первых двух пуль. В шкаф тоже надо большим пальнуть, чтоб погромче…
Вокруг меня растеклась тишина. Я услышал, как Джи-Джи встаёт со стула.
— Милая, — сказал я, — не надо только думать, что…
Она изо всех сил ударила меня по лицу.
— Ты, — сказала она, — ты… такой ты урод! Ты просто… прикажешь играть Грекову, да? Думаешь, что я буду играть Грекову, а ты будешь… с Резчиковой?
— Киса…
— Заткнись! – она сжала кулаки и обернулась к Михаилу Васильевичу. – Я согласна, но при одном условии.
— Ну конечно, — он вновь расцвёл. – Что за условие?
— Калибр.
— Ну конечно же, мы уменьшим калибр, мы же сказали, что…
— Нет, — Джи-Джи посмотрела мне в глаза, затем, дёрнув плечом, отвернулась и направилась к двери. – Калибр должен остаться прежним. Иначе ищите себе новую Софью Егоровну.
Хлопнула дверь. Улыбаясь, я откинулся на спину.
— Паша? – спросил меня Михаил Васильевич. – Ты как, согласен?
— Либо так, — сказал я, – либо эти четыре пули она влепит в меня прямо в гримёрке. Лично я предпочитаю умирать только на сцене.
Егор подвинул «операционку», и она остановилась над моей грудью.
— Вначале, — сказал он, надевая перчатки, – сердце тебе к махине подключим, а то двинешь ещё коней, чё мне потом с тобой делать?
— На органы продашь.
— Думаешь, — сказал он, разминая ладони, – у тебя ещё что-нибудь нетронутое осталось?
— Ты, — сказал я ему, — жопа в халате. А я – совершенство.
— Сейчас увидим, — сказал он, опуская на меня «операционку». – Сейчас вот только вскроем – и посмотрим на твоё совершенство.
Явление 3
Когда, через четыре часа, я вышел-таки на улицу, была уже глубокая ночь. В лицо сразу же ударил холодный воздух, который я с наслаждением вдохнул. Моя левая рука, завёрнутая в пластик, висела в надетой на шею петле. Правой рукой я достал пачку сигарет и, подкурив одну, направился вниз по улице, к ярко горящим неоновым светом кэбам. Мимо прошла пара молоденьких «рассольщиков». Пахнуло немытой псиной.
— Эй! – крикнул кто-то позади меня. – Господин Самарин!
— Нет меня, — пробурчал я и поднял вверх правую руку. Один из кэбов включил дальний свет и, не спеша, поплыл в мою сторону.
— Господин Самарин! – голос был значительно ближе. Обернувшись, я увидел бегущего со всех ног в мою сторону низенького человека, на голове которого красовалась огромная ковбойская шляпа. Я остановился.
— Чего тебе, ковбой? – спросил я, когда он приблизился достаточно близко. – Я сегодня устал и автографов не даю.
— Я к вам не за автографом, господин Самарин, — он поклонился. По всей видимости, японец. – Меня зовут Тамуро Яманаси, я ассистент господина Сабуцимо. Он хочет с вами поговорить.
— Сабуцимо? – я напряг память. – Что-то знакомое…
— Господин Хироши Сабуцимо, — сказал мне Тамуро. – Он сын господина Хироку Сабуцимо.
— А кто такой Хироку Сабуцимо? – я посмотрел на кэб, который приземлился рядом со мной и теперь призывно мигал лампочкой «свободен». – Я должен его знать?
— Господин Хироку Сабуцимо – основатель компании «Ипанема Индастриз». А господин Хироши Сабуцимо – это его сын.
— «Ип-гай»! – вспомнил я. – Человек, который придумал «рассол»! Я же про него фильм смотрел!
— Именно так, господин Самарин.
— И что господину Сабуцимо от меня надо, а?
— Он хотел бы с вами поговорить…
Я покачал головой.
— Нет. Не сегодня. Сегодня был трудный день, и Егор посоветовал мне выспаться. Так что…
— Егор, — перебил меня Тамуро, — это же ваш техник?
— Ну да, он самый. Сказал, что всё должно срастись правильно, и лучше мне сейчас не двигаться…
— Вам и не придётся двигаться, господин Самарин. Вам надо просто посидеть в кэбе господина Сабуцимо. Позвольте нам довезти вас до дома, хорошо? – он вдруг наклонился и протянул в окошко такси какую-то крупную купюру. – Возьмите, пожалуйста, за беспокойство. Этот господин поедет с нами.
Таксист, естественно, схватил купюру и в тот же момент взмыл в воздух. Я покачал головой.
— А если бы вы были убийцей? – спросил я. – Он бы так и оставил меня с вами?
— Но я ведь не убийца, — заметил на это ковбой. – Я – Тамуро Яманаси, я ассистент господина Сабуцимо.
— Ну-ну, — сказал я. – И где же он?
— Отойдите, пожалуйста, немного… да, вот сюда… — Тамуро осторожно подвинул меня от края тротуара, и в тот же момент сверху опустился роскошный кэб. Тамуро распахнул для меня дверь.
— Это Роллс-Ройс? – удивился я. – Никогда не видел такой модели.
— Это всё потому, что эту модель сделали специально для меня, господин Самарин. – услышал я голос из глубин салона. – Будьте так добры, залезайте в кэб. У меня тут есть «Чивас», «Беллинтайнс» и «Дьюарс»… вы что предпочитаете?
— Я-то? – Я вздохнул и полез в кэб. – Я бы начал с «Чивас», конечно, но только, если у вас имеется лёд.
Тамуро захлопнул за мной дверь, и кэб поднялся в ночное небо.
Явление 4
Хироши Сабуцимо на вид было около тридцати, у него была прекрасная улыбка, удивительно чёрные прямые волосы и огромная косая чёлка, свисающая на лицо – за модой он, видимо, следил с большим старанием. Я прикинул про себя, что сейчас ему должно быть где-то около шестидесяти, ну или пятидесяти пяти, никак не меньше. Как говорится, если у тебя есть деньги – ты найдёшь, куда их потратить. Первые несколько минут мы молчали, дожидаясь, пока исчезнут перегрузки и приглядывались друг к другу. Затем господин Сабуцимо протянул свою ухоженную руку, провёл ею по спинке сидения, и то открылось, показав скрытый в нём мини-бар. Сабуцимо взял в руки бутылку «Чиваса» и посмотрел на меня. Я кивнул — отказываться от «Чиваса» было бы глупостью.
— Итак, господин Самарин, — сказал он, доставая бокалы, заполненные крупным льдом, — вы, насколько мне можно вас судить, актёр?
Я поморщился. Русский у него был безупречным, но опыта, видимо, не хватало.
— Вроде того, — я принял из его руки наполненный бокал и отхлебнул. – А неплохо, — похвалил я.
— Неплохо? – Сабуцимо тихонько рассмеялся и посмотрел на меня из-под безупречно чёрных бровей. – Вы знаете, в каком году выпущена эта бутылка?
— Нет, и не надо мне говорить, — я отхлебнул ещё немного. Мне полегчало. – Иначе я могу разочароваться.
— Скажем вот так: это «неплохо» стоило мне огромных денег, господин Самарин.
— Вы хотите, чтобы я сейчас феерически восторгался вашей синьке? – спросил я его. – Не дождётесь. Честно говоря, я с трудом отличу «Джонни Уокера» от «Джека Дэниэлса».
— Ну что ж, не всё коту масленица, — сказал Хироши, пригубил немного ледяного «Чиваса», и, прикрыв глаза, расплылся в улыбке. «Вот это, я понимаю, виски» — было написано у него на лице.
— Глупость, — сказал я. – Чип поменяйте.
Он открыл глаза и посмотрел на меня.
— Что? – спросил он.
— Я говорю – чип поменяйте. Пословица эта ни черта сюда не подходит.
— Ах, вы об этом! – он махнул рукой. – Всё зависит от страны-производителя. У вас нет достойных фирм, делающих переводчики, вот и пришлось установить японский чип… Хотя у вас самого, насколько я помню, чипов нет вообще, верно?
— Только парочка. «Рассол» выжигает их, знаете ли.
— Простите, что?
— «Рассол». Ну, эта ваша хрень, «солвокс».
— А-ах, «воск»… А вы его как называете?
— «Рассол».
— Это, наверное, сленговое просторечие, да?
Я пожал плечами.
— Да вроде нет. Все, кого я знаю, так его называют. «Рассол» — он и в Африке «рассол».
— Как грубейше. Почему бы вам не называть его «воск», как это делаем мы?
— Может быть, — ответил я, — именно потому, что так делаете вы?
Он напрягся всем телом и уставился на меня своими глазищами, только что зубами от злости не заскрипел. Я, не спеша, отхлебнул казённого «Чиваса».
— Я надеюсь, вы сейчас не имеете в виду нас – японцев, господин Самарин?
— Нет. Господи, нет. Я имею в виду вас – богатеев, господин Сабуцимо.
— Вот как? – он вроде подуспокоился. – Ещё «Чиваса»?
Он вновь достал бутылку. Я протянул стакан и почувствовал, как он начал тяжелеть от виски.
— Вам не надоело играть Чехова, господин Самарин? – спросил господин Сабуцимо, закрывая бутылку. – Всё это дворянство…
— А вам не надоело летать на Роллс-ройсах, господин Сабуцимо? Вся эта кожа…
— Роллс-ройс – наиболее лучшее, что можно купить за деньги, господин Самарин.
— То же и с Чеховым.
— Ну не скажите. Вы же – «восковый» актёр, а Чехов не писал ролей для таких, как вы…
— Ну как сказать.
— Только не надо идеалистничать, господин Самарин. Взгляните вот, — он указал в окно. – Вот посмотрите же!
Я посмотрел. Внизу, в паутине маячковых огней и неоновых вывесок лежал город. Я отвернулся.
— И что? – спросил я. – Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что Чехов, возможно, и знал, что все эти люди чувствуют, все эти переживания души, все эти сердечные томления, и так далее – всю эту психологическую чушь, на которую вы так падки…
— Вы — русские? – уточнил я.
— Вы – люди, — ответил он. – И, возможно, большая часть людей так и не изменилась за все эти… в каких временах жил Чехов?
— Давным-давно. Вы ещё тогда не родились.
— Ну-ну… Так вот, несмотря на то, что многие люди так и не изменились с тех пор, но некоторые всё-таки смогли это сделать.
— Например, вы?
— Например, я, — согласился он. – Или, например, вы.
— Вы – люди?
— Вы – лично вы. Я говорю про «воск». Про «рассол», если вы так хотите.
— Я не думаю, что «рассол» меня сильно изменил.
Господин Сабуцимо отвернулся к окну и долго молчал. Я продолжал пить.
— Все эти люди снизу, — начал он через некоторое время. – Они думают, что достаточно установить себе механику вместо рук, или забить голову чипами, чтобы измениться им, но ведь мы с вами знаем, господин Самарин, что это совсем вовсе не так. Даже когда они вбивают чип себе в голову – они не меняются ни одной капли. Они остаются те же придурки, только теперь к ним плюсуются какие-нибудь разные знания, или возможности… но при всём при этом – все эти придурки будут действовать одинаково в одинаковых ситуациях. Никаких изменений у них, — он повернулся ко мне, – но только не у вас. «Солвокс»… или «рассол», как угодно, действительно вас изменяет. На какое-то время процессы в вашей голове перестают идти по одной и той же дороге… одной и той же колее. Вы становитесь другой человек. Никто больше не может предугадать, что вы сделаете в экстремальной ситуации. Это ли не искусство? Вы перевоплощаетесь в другого человека не только физически, но и душевно. Как будто вызываете его из мёртвых, понимаете меня?
— Боюсь вас разочаровать, — ответил я ему, — но большинство Чеховских персонажей никогда на самом деле и не жили.
— Это правда, — сказал господин Сабуцимо. – Но, как я и говорил, Чехов никак не мог предвидеть всего.
Некоторое время мы молчали. «Чивас» в моём бокале всё больше терялся в тающем льде.
— Я принимаю «рассол», — сказал я, — только для того, чтобы меня смогли откачать после смерти.
— Да-да, таково одно из его свойств, — кивнул Сабуцимо. – Но оно отнюдь не основное. «Рассол» на несколько часов заменяет все жидкости у вас в голове – думаете, это ничего не значит?
— Только то, что под конец у меня ломит голову, — пробурчал я.
— Ломит голову? Ну конечно же, он ломит вам голову, ведь он же грязный, — Сабуцимо придвинулся ко мне. – То, что вы потребляете – грязь. Как белый шум на экране, как ничто, как множество хаотических движений, множество ничего не значащих всполохов – вы чувствуете усталость, головную боль, вам тяжело думать… Но зато, если даже пуля пробьет вам голову, у вас останутся шансы выжить, так?
— Ну, — сказал я. – И что дальше?
— А дальше – это, — он запустил руку в карман и вытащил из него небольшую пробирку, наполненную прозрачной жидкостью. – Это – чистый «рассол», господин Самарин. Знаете, сколько он стоит?
— Много? – рискнул я.
— Не то слово. Он стоит уймы денег, господин Самарин.
— Уйму, — сказал я. – Уйму денег.
— Пусть так. Это не важно.
— И что будет, если я его приму? – спросил я. – Я стану суперменом? Научусь летать?
— Нет, конечно же нет. Суперменом вы, конечно, не станете. Зато чистый «рассол» может продержаться в вашем организме до трёх лет – и вы при этом ничего не почувствуете…
— Какое полезное изобретение, — похвалил я его. — Я имею в виду – для человечества в целом. Всё лучше, чем атомная бомба.
— Всё шутите, — покачал головой Сабуцимо. – А зря. Эти три года, пока вы ходите, едите, пьёте, занимаетесь с любовью, – всё это время ваш мозг будет заряжать «рассол», в котором он плавает, понимаете? Как будто плёнку будет засвечивать. Только плёнка в данном случае будет не двух, и даже не трёхмерная. Через трое суток «рассол» будет хранить в себе всю личность человека, начиная с «А» и до «Я». И затем, если ввести ему другому человеку… — он многозначительно замолчал. В его бокале тихонько постукивали кубики льда.
— Что? – не выдержал я. – Что будет, если ввести её другому человеку?
— Всё зависит от того, что это был за человек, господин Самарин. Например, если это был супермен… — он вновь замолчал.
— Что будет, если он супермен? Я гуманитарий, я ни черта не смыслю в этих ваших заморочках, перестаньте, наконец, говорить с такими паузами!
— Вы станете суперменом, чёрт побери, — Сабуцимо элегантным движением поправил чёлку. – Вы станете кем угодно, хоть живым, хоть мёртвым, хоть кем. Полное совпадение электрических импульсов мозга, теперь понятно? Если мы сольём «рассол» из какого-нибудь президента и перельём его в другого человека – этот человек и станет каким-нибудь президентом. Мы проводили опыты. Копируется всё – нервная активность, реакция, скорость мышления, образ мыслей – сто процентов всё, понимаете? Не белый шум, как в грязных, а сигнал, чистый и верный сигнал!
— Предположим, я понял, — я выглянул в окно. – И что теперь? Что вам надо от меня?
— Вы, господин Самарин. Вы нам нужны.
— Зачем? – я отпил ещё виски и поморщился. Весь лёд растаял. – Можно мне ещё льда?
— К сожалению, нет. Тут весьма небольшой ледогенератор, приходится ждать. – Сабуцимо одним глотком допил свой виски и убрал стакан в мини-бар. – В общем, так, господин Самарин. Недавно наша дочерняя компания проводила здесь опыты с «солвоксом» нового поколения, и возникли определённые проблемы…
— Проблемы? Какого рода?
— Просто проблемы. Кое-какие затруднения… в общем, мы выбрали фокус-группу, и ввели им «рассол», прошедший некоторую электрическую обработку…
— Я вам, пожалуй, напомню, что я – гуманитарий, господин Сабуцимо.
— Это значит, что мы сдублировали, то есть, откопировали некоторые процессы, те, которые мы посчитали полезными, а затем зарядили ими «рассол».
— Отлично. И что это значит?
— Это значит, господин Самарин, что мы внесли в базу данных несколько тысяч людей, а затем попытались вычленить процессы в их мозгу, так или иначе могущие быть полезными. Например, реакция… это оказалось простым. С интуицией посложнее, но мы и с этим справились… А потом мы зарядили чистый «солвокс» чем могли, подровняли где надо – и закачали его в фокус-группу из двенадцати человек.
— И все они стали суперменами, да?
— Да, — сказал Сабуцимо. – Все они стали суперменами.
Мы помолчали.
— Ну предположим, я вам верю, — сказал я. – Что дальше? Они, видимо, все поумирали?
— Нет, даже наоборот. Они чувствовали себя абсолютно отлично. Мы периодически снимали с них пробы «солвокса» – все весьма отлично чувствовали себя, были в прекрасном расположении духа, у некоторых был даже подъём творчества… творческий подъём.
— А потом?
Сабуцимо вздохнул.
— А потом один из них съехал с катушки и перебивал почти всех остальных. В живых остались только одни трое из них, а может, и того меньше – мы не можем точно об этом говорить. Некоторое время ещё один находился в офисе нашей дочерней кампании, но он был совершенно спятивший. Совсем неадекватный.
— А вы не пробовали слить с него «рассол»?
— Пробовали. Но это оказалось бессмысленно. Мы даже пробовали залить в него другой «рассол», но это его почти чуть не убило. Он не мог остановиться сходить с катушек. В этом и есть проблема их, понимаете? Они не могут заглушать сигналы, не могут остановиться. Они – невозвращенцы, господин Смирнов. Вы никогда не думали, чем вы отличаетесь от «воксменов»?
— Кого?
— «Воксменов». «Рассольщиков», если будет по-вашему.
— Они не сливают «рассол», — сказал я. – Тем и отличаются.
— Это верно. Но вы когда-нибудь с ними разговаривали?
— Ну и?
— Как вы думаете, они бы смогли играть на сцене в таком состоянии? Например, в «Дяде Ване»?
— Не говорите глупостей.
— А почему тогда можете вы? Вы никогда не думали, почему, даже с активным «рассолом», когда он пытается заделать в вас множество дырок, вы находите в себе силы играть дальше?
— Потому что я чертовски хороший актёр? – рискнул я.
— Потому что вы – шизофреник, господин Смирнов. Мы проводили опыты. Одни лишь шизофреники проявляют способность к творческому мышлению под действием «солвокса». Лишь они одни могут сохранять свою личность… ну то есть, не позволять ей разбиться на больше частей, чем она уже разбита.
Мы начали снижаться. Я допил виски.
— И что дальше? – спросил я.
— А дальше – вот что, — Сабуцимо наклонился ко мне. – Мы выбрали вас для того, чтобы найти нашего сбежавшего агента. Как я и говорил, мы периодически снимали пробы, и у нас накопилось достаточно для полноценной порции. Если бы мы ввели её кому-нибудь другому, у нас бы всего лишь был ещё один свихнувшийся агент, но, если мы дадим её вам, то вы, пожалуй что и справитесь, учитывая весь ваш предыдущий опыт... в «рассоле». Естественно, мы вам за это хорошо заплатим.
— Ну нет, — сказал я. – Я пас. Я актёр. Можете считать, что я шизофреник, или чего там, но я-то знаю, кто я такой. К тому же, вначале у вас была «фокус-группа», а затем уже пошли какие-то агенты… Я не буду ничего принимать. Высадите меня у… — я посмотрел в окно. – А где мы?
— Мы рядом с той местностью, где нашего агента видели в последний раз, — сказал Сабуцимо. – А вы, господин Самарин, уже приняли всё, что нужно.
Я посмотрел ему в глаза. Затем я посмотрел на пустой стакан в своей руке.
— Но мы пили из одной бутылки, — сказал я. – Я же сам видел. Вы себе вначале наливали.
— Честно говоря, господин Самарин, — сказал Сабуцимо, наполняя свой бокал крошёным льдом, — лёдогенератор в этой машине – просто потрясающий. Это же «Роллс-ройс» как-никак! К сожалению, пришлось замораживать «солвокс» в крупных кубиках, а так бы и вы смогли оценить…
Я почувствовал головокружение и выронил бокал. Наш кэб плавно опускался на посадочную платформу.
— Я обращусь в полицию, — сказал я. – Меня многие знают. Я успешный актёр, это сразу же будет в новостях.
— Вы актёр театра, — Сабуцимо сделал знак водителю, и моя дверь распахнулась. – Всем плевать на театр уже давно как много лет. К тому же, того, что мы вам дали, даже не существует в природе, господин Самарин, не забывайте этого. Заряженного «рассола» вообще не может быть. А теперь прощайте.
— Хрен там, — я вцепился в подлокотники, — я с места не сдвинусь. Отвезите меня обратно.
— Господин Самарин, вы, наверное, не поняли меня, — Сабуцимо указал пальцем на открытую дверь. – Куда бы вы ни пошли, чем бы вы ни занимались – вы всё равно окажетесь там же, где и наш беглый агент. Вы сейчас перестанете быть в себя и станете наш агент. Прямо как на сцене. Я лишь надеюсь, что для этого вам не придётся покупать билет, например, в Африку, хотя, признаюсь, всё возможно. Мы больше ничего не можем сделать для вас, мы можем только наблюдать.
В открытой двери показались несколько силуэтов, и, в следующий момент, крепкие руки вытащили меня на платформу. Я попытался было сопротивляться, но быстро понял, что это бесполезно. Моё тело стало вдруг вялым, перед глазами стоял туман. На секунду мне показалось, что всё это – часть какого-то спектакля, и мне срочно надо вспомнить свои реплики, но это ощущение почти мгновенно пропало, уступив место единственной мысли – «бежать». Я понял, что если промедлю хоть секунду, то они меня пристрелят. Без дураков. Как только они что-нибудь заподозрят, вон тот, толстый, достанет из кармана своего пальто небольшой шестизарядный револьвер и выстрелит мне в лицо.
Тяжело переставляя ноги, я бросился бежать ко спуску с платформы, а смех господина Сабуцимо летел мне вслед.
— Вы чувствуете это, господин Самарин? – кричал он. – Бегите, спасайте свою жизнь! И до скорой встречи!
Я добрался, наконец, до лестницы и бросился по ней вниз.
Явление 5
С паникой мне удалось справиться только ближе к утру. Почему-то для этого мне приходилось прятать свои руки в карманы, чтобы они даже случайно не попались мне на глаза. Если я всё же замечал их, то вначале даже не понимал, чьи они, а затем, с нарастающим ужасом узнавания, долго их разглядывал. Моё сердце начинало биться сильней, на лице выступал пот. Люди косились на меня, и мне пришлось скрыться от них в блоках – было пять утра, и на улицах никого не было, только пара «рассольщиков» на детской площадке говорили о чём-то своём. Я подёргал несколько дверей в подъездах, обнаружил одну незапертую, но, услышав из открывшейся двери чей-то разговор, решил пройти дальше. Ещё через несколько блоков мне вновь повезло, и я, забравшись по бетонной лестнице на шестой этаж, осторожно выглянул в окно. Никого.
Со вздохом облегчения я опустился на ступеньки. То, что от меня всё-таки отстали, доставило мне какое-то почти забытое удовольствие, сродни тому, которое я чувствовал в детстве, когда получалось решить какой-нибудь сложный пример. Я достал сигарету, подкурил и хорошенько затянулся. Мимоходом я обнаружил, что где-то ночью я сорвал со своей больной руки пластик но, кажется, обошлось без осложнений.
«Так. А от кого я бежал»?
Я чертыхнулся, и, затоптав сигарету, вновь подошёл к окну. На улице никого не было. А кого я, чёрт побери, ожидал? Кто должен был меня преследовать? Почему я вообще не пошёл в полицию?
«Потому что полицейские расстреляют меня ещё на подходе. У них мои фото».
Я встряхнул головой. Какие к чёрту фото? С чего бы они меня расстреляют? Это глупость. Это не мои мысли.
Несколькими этажами выше открылась дверь, и я задержав дыхание, вжался в стену. Просто ничего не мог с собой поделать. Затем мимо меня медленно прогромыхал лифт, остановился на восьмом и вновь двинулся вниз. Я подошёл к окну, и, выглянув, увидел мужчину, выходящего на улицу. Тот закурил сигарету и двинулся к выходу из блоков.
«Домой. Мне надо домой».
Я побежал вниз по лестнице, но остановился уже на пятом этаже.
«А если дома тебя уже ждут»?
Я обдумал эту мысль с разных сторон. Потом вспомнил всё, что со мной произошло. Меня подвёз миллиардер. Засунул мне в башку агента-психопата. А теперь я паранойю по любому поводу, просто потому, что так делал этот агент. И главное сейчас – не поддаваться панике. Нужно просчитать все варианты. Например, положа руку на сердце, какова вероятность того, что дома меня действительно ждут? И кто? Люди Сабуцимо? Но они же ясно сказали, что мне можно идти куда угодно. Кто ещё? Чего я так боюсь? Это даже не мой страх.
Я расслабился, вновь закурил сигарету и спустился ещё на этаж ниже.
«Всё нормально. Просто какой-то параноик у тебя в голове хочет, чтобы тебе было страшно. Но ведь ты же умнее его, правда? Ты же можешь различить, где твои настоящие чувства, а где – паранойя, навязанная тебе «рассолом»? У каждой эмоции есть объяснение. Есть своя подоплёка. Беспричинный страх – удел психопатов».
Но Сабуцимо сказал, что у меня шизофрения…
Мне вновь стало страшно. Я попытался отогнать панику, но понял, что в этот раз она принадлежит мне самому.
Шизофрения же вроде лечится?
Я услышал, как внизу, у подъезда, загудел, останавливаясь, кэб. Затем – ещё один. И ещё. Уверяя себя, что это просто такси, и сдерживая подступающую паранойю, я осторожно выглянул в окно. Внизу, из трёх машин с яркой раскраской полиции, вылезали вооружённые люди. Затем один из них вскинул руку и указал остальным прямо на меня. Я отскочил от окна, бросился к лестнице, но затем замер.
— Тебе это кажется, — сказал я себе. – Это всё галлюцинации. Спустись вниз. Там никого нет. Просто проверь это.
Окно, из которого я несколько секунд назад выглядывал, взорвалось от автоматной очереди. На пол посыпались крупные куски бетона, заложило уши. В воздухе запахло цементом.
«Это всё не по-настоящему. Это всё не по-настоящему».
Внизу хлопнула об стену дверь. По лестнице забухали сапоги.
— Эй!
Я поднял голову. Этажом выше стояла девушка. Чёрные джинсы, чёрная куртка, чёрные волосы, лишь чёлка у неё была выкрашена в кислотно-красный цвет. Она ткнула пальцем вниз.
— Ты убегать от них думаешь? Или здесь подождёшь?
— Что? – спросил я. – Ты кто?
— Я – Эби, — сказала она. – И ты меня сильно подставил. Ты же «образ», да?
— Что?
В стену за моей спиной врезалось несколько пуль. Не выдержав, я бросился бежать вверх. Девушка опережала меня ровно на этаж. Я бежал, задыхаясь от усталости, перепрыгивая через три ступеньки, и единственное, о чём я думал – это что тем ребятам внизу, со всеми их бронежилетами, автоматами и запасными рожками, наверное, приходилось сейчас похуже, чем мне. Спустя этажей десять они действительно начали отставать.
Девушка вдруг бросилась в сторону и, распахнув дверь, побежала по коридору.
— Куда ты? – закричал я. – Надо бежать вверх!
— Думаешь, их на крыше нету? – она рассмеялась. – Дурак ты.
Помедлив секунду, я тоже бросился в коридор. Мимо меня мелькали двери с номерами квартир. Я перепрыгивал через скутеры, коляски, через мешки, набитые мусором, и даже через один почти разобранный взлётный двигатель. Я вновь начинал задыхаться.
— Погоди, — взмолился я. – не так быстро, а?
Она обернулась и сбавила шаг.
— Двадцать третий этаж, — сказала она. – Соединительный этаж у всех блоков. Сверху нас сейчас – парковка для кэбов. Вылезем на неё блока так через четыре и попытаемся уйти, окей? Как зовут?
— Меня? Паша.
— Паша, ты мне сегодня очень сильно поднасрал, окей? Я должна была встретиться здесь с одним человеком, а вместо этого приходишь ты, а с тобой ещё сотня этих уродов в полицейских нарядах. Тебе не стыдно?
— Я не знал… а ты должна была встретиться здесь с тем спятившим агентом, да?
— Спятившим? Это что, они так сказали?
— Про спятившего агента? Ну да.
— Он врут.
Несколько секунд мы бежали молча.
— И что? – спросил я. – Ненавижу, чёрт побери, когда фразу на середине обрывают.
Она посмотрела на меня, скривила губы и сплюнула на пол.
— Они врут. Агент не спятил. Тебя кинули, окей?
— Меня? Как?
— Они тебе «рассол» залили?
— И что?
— А то, что вылить его теперь не получится. Они тебе не сообщили? Если они сольют «рассол», то ты до конца жизни будешь слюни пускать на детское питание. Полное отсутствие электрической активности мозга, окей?
— Нихрена подобного. Я десятки раз сливал «рассол»!
— Заряженный? – она вдруг остановилась рядом с щитком пожарной безопасности и, быстро набрав на панели код, открыла его. Внутри щитка лежал какой-то свёрток. – Давай, бери его!
— Это что? – спросил я. – Я ничего не буду брать. Что это?
— Это оружие. Японское производство. «Вульфвуд» ноль-семдесят два, с четырьмя обоймами, совсем новый. Теперь бери его, потому что сейчас вон из-за того угла выбегут люди и будут в тебя стрелять, окей?
Я протянул руку и, взяв тяжёлый свёрток, раскрыл его. Внутри был небольшой автомат странной формы, что-то вроде не совсем ровного креста.
— Сверху – дополнительные обоймы, окей? Предохранитель – под правым большим пальцем, ещё один – снизу, чуть ниже курка.
— А себе? – спросил я. – Почему ты не взяла ничего себе?
— Потому что, мой милый, если они узнают, что я здесь, они не станут за нами гоняться, а просто подорвут весь этаж, — она обернулась и пошла дальше по коридору. – Третья дверь налево, окей? Заходи, как сможешь.
— Но я не буду стрелять в них! Это же полицейские!
— Это не полицейские, — закричала она через плечо. – Это люди «Ипанемы» в форме полиции. И они знают, что ты по уши накачан рассолом и переживёшь даже очередь в живот, да и внутри них самих тоже далеко не водичка плавает. Старайся бить в голову, а то выживут. И постарайся побыстрее!
Она завернула за угол и пропала.
— Постой! – сказал я. – А мне что, в них действительно стрелять?
Я вновь посмотрел на оружие в своих руках. Оно выглядело весьма реальным. Я попытался убедить себя, что стоит положить его на место, а затем выйти с поднятыми руками, и всё сразу встанет на свои места, но ничего у меня не получилось.
«У них моё фото. Меня ждут. Они убьют меня. Надо бежать. Они знают, где я. Они меня ищут».
Где-то открылась дверь. Полицейские, или люди «Ипанемы» — не знаю, громыхая ботинками и громко перекрикиваясь, направлялись в мою сторону.
Я услышал, как стучат мои зубы. Кто-то внутри меня был жутко, до смерти испуган, но я даже не знал, кто именно.
— Давай, давай… — прошептал я, поворачиваясь и поднимая автомат. – Ты должен знать, как это работает, ведь так?
«У них камеры. И спутник. У них камера прямо в панели этого чёртового пожарного щита, они видят тебя и видят, что у тебя есть».
Но ведь не сразу же?
Какая задержка при передаче? Секунды две-четыре? Какая у них техника? Если русская, то все семь. Но у них японская, без сомнения. Значит, две, максимум две с половиной секунды.
«Зачем они так стучат ботинками? Они же должны понимать, что я их слышу»?
Я сглотнул и попытался унять дрожь.
«Или… они и хотят, чтобы я их слышал»?
Я сорвался с места, и, побежав по коридору, завернул за угол, затем бросился к стоящему у квартирной двери старенькому полуразобранному скутеру и рухнул позади него.
На всё про всё — две с половиной секунды.
Я привычно снял «Вульфвуд» с предохранителей, и в тот же момент услышал тихие шаги – кто-то пробирался в мою сторону по коридору в носках. Затем шаги стихли.
Пора.
Я вскочил на ноги и дал по ним две короткие очереди. Они отшатнулись, бросились назад в коридор. В пустом коридоре мои выстрелы прозвучали неожиданно громко.
«Так и есть, — всплыла в моей голове фраза, — лопнула склянка с эфиром»…
Ботинки висели у них на шее.
Со всех ног я побежал по коридору, отсчитывая двери слева и молясь про себя, чтобы эта чёртова девка меня не обманула насчёт парковки. Потому что меня ищут. Потому что меня хотят убить. А ещё потому, что я только что стрелял в полицейских, и теперь меня ждут проблемы. О да. Я был очень плохим мальчиком, и теперь меня ждали очень плохие проблемы.
Третья дверь – белая, с большой зелёной стрелкой, указывающей вверх. Я влетел в неё всем телом и, отскочив, ударился в противоположную стену коридора.
Заперто.
«Тебя найдут и тебя убьют. Беги или спрячься – тебя выследят, тебя нагонят, тебя убьют. Они будут стрелять в тебя и они в тебя попадут, а ты ведь знаешь, как это больно, да? Тебе ли не знать. Зрителям всегда нравится, когда на занавес брызжет кровь».
Я повернул ручку.
Не заперто.
Проклиная свою глупость, я открыл дверь и, увидев узкую железную лестницу, бросился наверх. Там была ещё одна дверь, и на этой, слава господи, была большая синяя буква «Р». Я дёрнул ручку, толкнул дверь плечом и вылетел на парковочную платформу – множество семейных потёртых кэбов, несколько грузовиков. И три кэба полиции.
Я поднял «Вульфвуд» и расстрелял тот, что был ближе. Пилот уронил голову на руль, пассажир, распахнув дверь, вывалился на асфальт с другой стороны. Присев, я бросился к продырявленному кэбу, слыша, как один из оставшихся уже поднимается в воздух. В меня стали стрелять, не давая высунуться из-за расстрелянного мною же кэба.
«Они тебя уже нашли. Они тебя уже убивают».
Дверь, ведущая вниз, распахнулась, и я выпустил очередь в открывшийся проём. Кто-то отпрянул, кто-то закричал, кто-то посыпался вниз по лестнице. Дверь снова закрылась.
Надолго ли?
Подняв голову, я увидел зависший надо мной полицейский кэб, а на нём – полностью готовый к стрельбе носовой пулемёт. Я бросил свой автомат и поднял вверх руки.
— Я сдаюсь! – закричал я. – Не стреляйте!
Стрелок, сидящий рядом с пилотом, двинул руками, и пулемёт, порыскав, уставился мне прямо в грудь.
— Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну, — услышал я свой дрожащий голос. – Дело в том, что Константин Гаврилович…
Пилот в зависшем надо мной кэбе выслушал какой-то приказ по дальней связи и кивнул стрелку.
Пулемёт пустил длинную очередь, и я закричал. Лишь через несколько секунд я понял, что это был другой пулемёт. Полицейский кэб, весь изрешечённый, с двумя людьми, повисшими на ремнях безопасности, рухнул на платформу. Чуть выше чёрный бронированный кэб разворачивался носом к двум полицейским, бегущим по платформе, и пулемёт у него был куда как больше. Он дал очередь, и двумя полицейскими в мире стало меньше.
«Туда им и дорога», — подумал я про себя.
Хотя я ли об этом подумал? Что я имел против полицейских до сегодняшнего дня? Может быть, это были его мысли? Да и полицейские ли это были?
«А, какая к чёрту разница! – я вновь схватил «Вульфвуд», вскочил на ноги и бросился к чёрному кэбу. – Мои мысли, его мысли – нахер всё! Свихнулся? Отлично! Не свихнулся? Ещё лучше. Спятивший агент? Неплохо! Спятившие японцы? Насыпьте побольше»!
Чёрный кэб, расстреляв ведущую на парковку дверь, развернулся ко мне. Я увидел девушку, сидящую за рулём, Эби, или как там её, и помахал ей рукой. Она уставилась на меня, разглядывала какое-то время, а потом повернула свой кэб и ударила по газам. Я бежал за ней, размахивая руками, пока она не влетела в один из вертикальных туннелей.
— Сука! – Я кинул ей вдогонку «Вульфвуд» и схватился за голову. – Не смей меня здесь бросать! Так нельзя!
«Они меня найдут. Они меня убьют».
Я бросился к припаркованным кэбам и стал дергать за дверные ручки. Заработали сигнализации, но ни один из них так и не открылся. Чего и стоило ожидать. Я побежал вперёд, проверяя все кэбы на своём пути, а позади меня приземлялись полицейские кэбы. Через несколько секунд по мне открыли огонь, и дальше я бежал, согнувшись почти пополам. В кэбы вокруг меня звонко шлёпались пули, взрывались лобовые стёкла, а я всё бежал, дергая ручку за ручкой, дверь за дверью, оставляя за собой след из сигналящих, мигающих, трясущихся кэбов. В какой-то момент я понял, что всё безнадёжно, и что они меня найдут, и что они меня убьют, и я остановился, и я сел на платформу и я поднял голову вверх…
…и я увидел Эби, сидящую в припаркованном кэбе. Она открыла дверь, схватила меня за шиворот и попыталась затащить меня внутрь.
— Да пошла ты, — я вырвался. – Что это, мать твою, было?
— Ты либо залезаешь, либо я лечу одна, окей? — она выпустила мой воротник. – Ты думал, что можно летать над городом в танке?
— Что?
— Я бросила тот кэб, а сама вернулась сюда. Номер Х-2323, окей?
— Что забыл? – и тут я вспомнил. – А-а-а, это же номер кэба на случай, если… — я поглядел вниз, и уставился на номер. – Вот чёрт! Так это я его всё время здесь искал?
— Ты залезаешь? – она пробралась на заднее сидение и, на моих глазах улеглась там. – Садись за руль, — скомандовала она. – Быстрее!
— Я? Почему опять я? – Я залез в кэб и захлопнул за собой дверь. – Я вообще ничего в этом не смыслю, но почему-то всегда мне…
— Они будут искать кэб с женщиной за рулём, окей? — сказала она. – Взлетай и жми вон на ту хреновину.
— Куда…
— Взлетай!
Я потянул рычаг, и кэб стал подниматься вверх.
— Нас же расстреляют, — пробормотал я, пытаясь спрятаться под руль. – Нас же взорвут к чертям.
— Жми хреновину!
Я посмотрел на панель.
— Эту хреновину?
— Нет! Вон ту хреновину!
Я нажал «вон ту хреновину». В следующий момент в нашем кэбе вынесло все стёкла. Кэб повело в сторону, и он процарапал днищем по чьей-то крыше. Вокруг продолжало грохотать.
— Что за…
— Тротил! – закричала Эби позади меня. – Это просто тротил, не бойся! Я заминировала часть кэбов, но нас не заденет, жми вверх!
Я нажал, и, проскрипев одним из бортов по краю тоннеля, полетел носом вверх. Впереди появилась развилка. Горел зелёный.
— Куда? – закричал я.
— Влево! Затем вниз!
Я повернул налево, а затем пустил машину вертикально вниз. Туннель наполнился дымом. Стёкол у нас больше не было, поэтому вскоре я начал кашлять.
— Это от взрывов, — объяснила мне Эби. – Общая система вентиляции, окей?
Через несколько секунд мы выпорхнули на уровне пятого этажа, и Эби приказала мне опуститься на землю. Дальше мы поехали понизу.
— Они будут искать нас в небе, — объяснила она. – Так что туда нам лучше не соваться. Сейчас налево.
Вокруг нас были дешёвые блоки. Люди, высыпав на улицу, тыкали пальцами на дымящуюся сверху парковку. По улицам сновали побитые, помятые кэбы. Вначале я подумал, что это из-за взрывов, но потом понял, что это кэбы местных обитателей — из тех, у кого не хватало денег за место на парковке. Мы здесь были как свои. Эби указала рукой на въезд в подземный тоннель, и я вывернул руль.
Опустившись до минус одиннадцатого, мы нашли парковку и оставили там кэб. Эби заставила меня прикрыть его тентом, лежащим на заднем сидении. Я, устав от споров, подчинился.
— Держи, — сказала Эби, протягивая мне маску. – Знаешь, что это такое?
— Мимическая маска, — кивнул я. – Конечно знаю.
— Пользовался такими?
— Ты за кого меня держишь? – фыркнул я. – Я в театре, вообще-то играю, я не в каком-нибудь сериале про врачей. Маска! У меня был учитель в академии, и если бы он хоть раз заметил, что я надел эту дрянь…
— Завянь, — оборвала она меня. – Не пользовался – так давай объясню. Прижимаешь её к лицу, и начинаешь лицом всякие ужимки делать, лыбится там, или злиться вроде, окей? А эта дрянь запоминает всё, пока ты делаешь, а когда всасывается – сбивает тебе настройки, понял?
— Допустим, — сказал я, прижимая тонкую плёнку, воняющую медикаментами к лицу, — так?
— Ага, — Эби внимательно за мной наблюдала, – только рот советую не открывать, а то когда настройки поменяются, зубы хрен разожмёшь.
Я разглаживал на лице маску до тех пор, пока не понял, что больше не могу подцепить её, даже ногтями. Заглянув в зеркало нашего кэба, я увидел своё собственное отражение, но всё, что можно, в нём было не так. Как будто в меня вселился кто-то другой, даже взгляд поменялся.
— Ого, — сказал я. – Круто. Может, и зря я на самом деле… Эй, ты куда! – крикнул я ей в спину.
— Хочешь любоваться собой рядом с машиной, числящейся в розыске – пожалуйста. А мне пора.
— Стой, — я бросился за ней. – Чёрта с два ты без меня слиняешь, поняла?
— Тогда хватит зависать каждые две минуты, окей? Сейчас сюда, – мы зашли в лифт. – Камеры их теперь нас не берут, значит можно сесть на трубу.
— Как ты смешно говоришь – труба. Ты американка?
— Австралийка.
— А-а-а, — протянул я.
Мы помолчали.
— Ты пушку где оставил? – спросила она меня.
— Эммм, – я почесал затылок. – Я как бы ею в тебя кинул, когда подумал, что ты смылась.
— Спятил, да? Забудь, у меня ещё есть.
Я хмыкнул.
— Странно всё это, — сказал я.
Эби уставилась на меня.
— Ты это о чём?
— Ну там, «рассол» этот заряженный у меня в голове…
— Это называется «образ», окей?
— Окей, — согласился я. – «Образ» этот с агентом-психопатом.
— Он не психопат.
— Ну, может, и не психопат, но параноик — точно.
— Это ты с чего взял?
— Ему страшно, — сказал я. – Ему очень страшно, и он вечно паникует и думает, что всё пропало, и куда бы спрятаться, и чтобы сделать… постой, ты же должна была его знать! Ты же с ним сегодня встретиться должна была, так?
— Я должна была встретиться сегодня с человеком, у которого была для меня кое-какая информация насчёт «Ипанемы», окей? Не с агентом.
— Не с агентом? – удивился я. – Хрень какая-то.
— С чего бы это?
— Тогда почему я оказался там? Ну, рядом с местом встречи? Может быть, этот агент-психопат был в курсе вашей встречи, и решил вас сдать?
Лифт, наконец, остановился и открыл двери в вестибюль метро. Эби повернулась ко мне.
— Во-первых, — сказала она, — сдал нас именно ты, и никто другой. Во-вторых, агент – это я. И в третьих – я не психопат, и если ты ещё раз назовёшь меня так, то прострелю тебе печень. Окей?
Она повернулась и побежала к платформе, на которую прибывал поезд на воздушной подушке.
«Так, — подумал я. — Она – психопатка, – раз, она у меня в башке, – два. И что мы будем с этим делать?»
«Только не паникуй, малыш, — раздалось у меня в голове. — Окей?»
Явление 6
В конце концов, мы добрались до небольшой квартирки в одном из северных блоков. Та же типовая застройка, та же парковка на двадцать третьем, только воняло здесь куда как сильнее.
— Это из-за порта в Шереметьево, — объяснила мне Эби. – Там люди живут чуть ли не на улице.
Я закрыл за нами дверь и прошёл в комнату. Эби прошла в единственную комнату и повалилась на кровать.
— Хреновый день, — сказала она. – И месяц. И год. И жизнь, будь она проклята.
Я направился на кухню.
— У тебя поесть чего-нибудь есть? – спросил я.
— Чего-нибудь, может, и есть, — сказала она. – Посмотри в камере, окей?
Я открыл камеру, нашёл в ней батон соевой колбасы и вытащил его на свет божий.
— Колбасу будешь? – спросил я.
— Не, я не голодна.
— Ну тогда, — сказал я, вынимая из ящика почти засохший хлеб, — рассказывай.
— Что тебе рассказать?
— Что за чертовщина здесь происходит.
— А-а, — я услышал, как она зевнула. – Только это долго.
— Нет, — покачал я головой и, захватив нож и полупустой пакет сока, зашёл к ней в комнату. – Долго меня не устроит. Давай побыстрее и попонятнее. Ненавижу, когда резину тянут.
— Ты же Чехова играешь, — вновь зевнула она. – Кто бы говорил о резине.
— Да что ты знаешь о Чехове? – огрызнулся я, и тут меня как током ударило. Я аккуратно отложил в сторону продукты, оставив в руке только нож. – А что ты знаешь о Чехове? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
— Чего? – она приоткрыла один глаз. – Думаешь, мы в Австралии не знаем, кто такой Чехов? Да моя мама в «Чайке» играла.
— Возможно, — сказал я. – Но откуда ты знаешь, что в ней играл я? Я не говорил тебе, где я играю, так? Сказал только, что в театре.
Эби села на кровати и вперилась в меня взглядом.
— Что, — она улыбнулась — мозг заработал, да? Ещё озарения будут?
— Нет, — я покачал головой, а потом вздрогнул. – Да! Камера в панели, она же там есть, так?
— В щитке? Конечно же, есть.
— Значит, они видели твоё лицо, когда ты набирала код, так?
— Ну так, — она продолжала улыбаться. – Думай дальше.
— Но они не взорвали весь этаж, как ты мне говорила. Как ты это объяснишь?
— Ну, во-первых, я могла просто тебе наврать, окей?
— Так ты мне наврала?
— Конечно же, нет, я сказала, что могла бы тебе наврать, и это бы всё объясняло, окей? Но есть и другое объяснение.
— И?
— Код набирал ты.
Я сидел, сжимая нож, и глядел ей в лицо.
— Это как?
Она вздохнула и вновь откинулась на кровать.
— Думай, Паша, думай, ты же мальчик умный.
Внутри меня поднималась волна ужаса. Этого не могло быть. Но, кажется, так оно и было.
Я вытянул трясущуюся руку и медленно, очень медленно положил её Эби на грудь.
Эби приподнялась и дала мне по роже.
— Не охренел часом, нет? – спросила она, отползая подальше. – Совсем ёбу дал, шизофреник? Ещё раз меня тронешь – пальцы нахрен отрежу, окей?
Я ошарашено держался за щёку.
— Ничего не понимаю, — сказал я. – В какой-то момент я подумал, что ты – ненастоящая.
— Это не значит, что можно лапать меня за грудь, окей?
Я почувствовал, как проваливаюсь куда-то вниз.
— Ты ненастоящая? А как же грудь?
— Что грудь?
— Но… — я вдруг вспомнил про парковку. – Ты же летала на этом танке и расстреливала полицейских! Этого тоже не было?
— Нет, это, как-раз-таки, было на самом деле.
— Только за рулём сидел я! – осенило меня. – Это я управлял тем танком!
Эби засвистела и покрутила указательным пальцем у виска.
— Малый, — сказала она мне, — да ты совсем двинулся, верно?
Некоторое время я рассматривал её. Девушка как девушка. Красная чёлка. Чёрная одежда.
— Я сдаюсь, — сказал я. – мне уже пофиг. Даже если меня пристрелили, и всё это – моя галлюцинация. Наплевать. Мне уже без разницы.
— Сдаёшься? – она вновь зевнула. – Ну конечно, что ещё ожидать от актёра … Короче, слушай. Тебе в голову залили «рассол», несущий мою личность, окей?
— Окей, — согласился я.
— И не сложно понять, почему её залили именно тебе, ведь ты актёр, да при этом ещё и «рассольлщик», а, значит, мало того, что шизофреник, так ещё и прогрессирующий.
— У меня, — говорю, — всё в порядке с головой.
— Если бы у тебя с головой было всё в порядке, ты бы сейчас мои лифчики мерил, окей? Считал, что зовут тебя Эби, что вокруг враги, и замудохал этого японца ещё в «Роллс-ройсе».
— Откуда ты знаешь про «Роллс-ройс»?
— А он всегда на нём гоняет, — махнула рукой Эби. – Короче, обычного человека просто бы стёрло, но ты — только посмотри на себя – ты цветёшь и пахнешь! А значит, всё получилось, и ты, сохранив старую личность, получил вдобавок новую. Два по цене одного, окей?
— И ты…
— И я – твоя шизофрения, всё верно, ты же правильно в начале говорил. Я появилась в подъезде, помнишь? Когда по тебе открыли огонь. До этого ты не отделял меня так чётко, например, когда вскрывал дверь в блоке, или избавлялся от жучков…
— Избавлялся от жучков?
— Ага. Ты хоть что-нибудь из этой ночи помнишь?
Я задумался…
— Помню, параноил, — я напрягся. – И ещё, помню, бежал, — я вдруг разозлился. – Слушай, давай без всех этих, загадок, а? Бесит.
— Ну хорошо, хорошо…
— Ненавижу, когда ходят вокруг до около.
— Ладно, давай выложим все карты. – Она помахала рукой в воздухе. – Меня на самом деле здесь нет. Ты беседуешь сам с собой.
— Но ты же ударила меня!
— Тебе хоть что-нибудь говорит «полное копирование абсолютно всех электрических импульсов мозга»?
— Нет, — признался я. – Я, честно говоря, гуманитарий…
— Актё-ёр, — протянула она. – Плато-онов.
— Но ты расстреляла полицейских с бронекэба!
— Но я же тебе сказала, что у меня там встреча!
Я задумался.
— Так это была настоящая ты?
— Ага. И теперь настоящая я знает тебя в лицо. – Она вновь зевнула и закрыла глаза. – Ну, разобрался?
— Ты чего это? – спросил я её. – Ты не вздумай спать.
— Я умираю спать хочу, — она перевернулась на левый бок и подложила под голову подушку. – Сейчас вырублюсь.
— Ни черта подобного. Я-то не хочу спать! Значит, и ты тоже!
— Ну, видимо, одна часть твоего мозга весьма устала от попыток спасти другую часть твоего мозга, и очень хочет спать, окей?
Её дыхание стало глубоким. Она заснула.
— И что прикажешь мне делать? – спросил я у пустой комнаты. – Что мне теперь делать-то, а?
Я посмотрел на бутерброды, лежащие на подоконнике, но аппетит совершенно пропал. Я стянул с себя рубашку, затем носки и, притянув к себе подушку, заснул на пустой кровати. В моей опустевшей голове зазвучали ставшие давно знакомыми голоса.
«Отчего вы всегда ходите в чёрном»? – спрашивал Медведенко.
«Это траур по моей жизни, – отвечала ему Маша. – Я несчастна, окей»?
Явление 7
Проснулся я от голоса Эби.
— Просыпайся, — говорила она мне, — Слышишь меня, хрен? Просыпайся!
Я открыл глаза. Эби сидела у меня на груди.
— Открой рот, — приказала она.
— Что за, — начал я, приподнимаясь на кровати, но в этот момент Эби засунула мне в рот ствол своего автомата.
— Это «Вульфвуд» ноль — семьдесят два, слышал о таком? – спросила она меня.
Я изобразил кивок. Как говорится — проходили, знаем.
— И ты знаешь, что будет, если мы нажмём на курок?
Я вновь кивнул.
— Отлично. Ты – «образ», так?
Кивок.
— Тебя послала «Ипанема»?
Кивок.
— Тебя послали убить нас?
Нет-нет-нет-нет-нет. Я даже помычал для пущего эффекта.
— Значит, найти?
Энергичная имитация кивка.
— И ты нашёл нашу квартиру, так?
Кивок.
— Ты им сообщал?
Нет-нет-нет.
— Тогда что ты здесь делал?
Я задумался. Затем неопределённо пожал плечами. А что мне ещё оставалось?
Эби медленно вытащила пистолет из моего рта.
— А ты выглядишь по-другому, — сказал я ей, отдышавшись.
— В смысле?
— Надо было сразу это понять, когда я тебя на парковке увидел. Чёлка.
— Что чёлка?
— Она у тебя чёрная.
Эби потрогала рукой чёлку.
— А, чёлка, — она пожала плечами. – Слишком заметно, пришлось перекрасить. Тебе что, показывали наши фотографии?
— Нет, — я кивнул на подоконник, на котором сидела притихшая Эби-2. Или, может быть, Эби-1. – Вон там сидит моя шизофрения.
— А-а, — сказала она. – Тогда понятно. Значит, всё-таки, рискнули?
Эби слезла с меня и, подойдя к подоконнику, взяла бутерброд.
— Колбасу нашу всю сожрал, небось, — пробурчала она с набитым ртом.
— Я не жрал, — я попытался встать с кровати, но Эби вновь навела на меня автомат, и я опустился обратно. – Я только порезал.
— Скажи ей, что ты можешь быть полезен, — сказала другая Эби, ненастоящая.
— Я могу быть тебе полезен, — сказал я. – Могу помочь тебе убить Сабуцимо.
— Как же, — хмыкнула она. – Видала я, какой из тебя помощник.
— Ну не я, а та, другая Эби, — сказал я. – Которая ненастоящая.
— Чего она такого знает, чего не знаем мы? – она вдруг спрыгнула на пол и уставилась в окно. Из её открытого рта, забитого колбасой, потекла на подбородок слюна. Затем она наклонила голову, будто к чему-то прислушиваясь, кивнула, вытерла рот рукавом и вновь принялась за бутерброд. Я перевёл взгляд на вторую Эби, и увидел, с каким ужасом она смотрит на себя нынешнюю.
— Мы вот чего думаем, — сказала настоящая Эби. – Сольём-ка мы с тебя «рассол» и себе его захерачим, ты как думаешь, окей? Хуже ведь не будет?
— Хуже? – не понял я.
— Хуже, — кивнула Эби. – А что именно тебе сказали?
— Что ты сошла с ума и… перестреляла других агентов.
— Всё правильно, — она кивнула. – Так оно и есть.
— Нет! – Вторая Эби спрыгнула на пол и подошла ко мне. – Не слушай её! Я не сошла с ума!
— А почему, — спросил я их обеих, — ты сошла с ума?
— «Рассол», — настоящая Эби с силой ударила себе по голове ладонью, и из её рта вывалился кусок хлеба. – Знаешь, как его собирали? Вводили его людям, а потом скачивали. Понял?
— Нет, — сказал я. – Я гуманитарий.
— Они превращали людей в овощи, а всё, что от них осталось, запихнули нам в череп, — она вновь наклонила голову. – Мы слышим их голоса. Мы их видим, голоса эти. Мы даже не уверены, что ты настоящий… — она вздохнула. – Не одни мы съехали, — все съехали.
— Нет, — сказала ей другая Эби, — не говори так.
— Мы сбрендили, спятили, съехали, слетели – и всё сразу. Как ты говоришь, меня зовут?
— Эби, — сказал я.
— Эби. Возможно. Мы не против, почему бы и нет? Короче, мы пришли в «Ипанему», и сказали, что мы спятили. А они тогда решили слить с нас «рассол». Хотели превратить нас в овощи, как тех, первых. Прожект провалился. Эпик фейл. Провал. Мы стали вырываться, и другие тоже. Но теперь остались только мы. Да и нас вычислили. Из-за тебя.
— Скажи ей, что ты поможешь! – надрывалась Эби с красной чёлкой. – Ну!
— Я помогу, — сказал я.
— Как? – настоящая Эби повернулась ко мне. – Как ты мне поможешь?
Я посмотрел на «мою» Эби. Та молчала.
— Да как-нибудь, — сказал я. – Что-нибудь придумаем.
Эби вдруг выглянула в окно и её лицо задёргалось.
— Уже придумал, — сказала она.
— Что?
— На тебе есть жучки?
— Мы… — я поперхнулся. – Я от них избавился.
— Они давали тебе что-нибудь выпить?
— Чёрт! – Эби с красной чёлкой прижала руки к голове. – Чёрт, я оплошала!
— Ты оплошал, — сказала Эби и подняла «Вульфвуд». Я услышал, как она сняла оба предохранителя. – Ты сильно оплошал.
«Сейчас, — понял я, — лопнет очень большая склянка с эфиром».
Эби нажала на пусковой крючок и выпустила мне в грудь очередь. Я рухнул на кровать.
Падает на пол и умирает…
Окна взорвались, и Эби нырнула на пол. «Моя» Эби ошарашено стояла посреди этого хаоса, и пули пролетали сквозь неё.
«Вот как, — подумал я, — только бы не забыть этого. Пули».
Взорвалась дверь. Эби, отстреливаясь, положила четверых ворвавшихся японцев, но потом у неё закончились патроны. Она сорвала с «Вульфвуда» две запасных обоймы, но зарядить не успела – её ударили ногой по лицу. Эби выронила «Вульфвуд», схватила нож и ударила нападающего на неё японца в живот. Тот закричал. Подлетели ещё трое, кто-то повис у неё на руках, и тогда она стала шипеть, плеваться и кусаться. Я заливал кровью простыни и думал, достаточно ли во мне «рассола», чтобы не сдохнуть. Кто-то взял меня за голову. Я посмотрел вверх.
— Привет, Эби, — сказал я ей. – Ты плачешь?
— Нет, — сказала она, — я не плачу.
Но я-то видел, что она плакала. Посмотрев вниз, я увидел скрученную на полу Эби. В ней, казалось, не осталось ничего человеческого. Оскалившись, она пыталась дотянуться до держащих её людей зубами.
— Господин Самарин! – раздался знакомый голос. – Как самочувствие?
Я повернул голову. В дверях стоял Сабуцимо.
— Господин Сабуцимо, — поприветствовал я его. – А как у вас?
— У меня, как видите, всё в порядке, — он кивнул на связанную Эби. – А у вас, как я вижу, не очень, да?
— Что вы, я прекрасно себя чувствую…
— А эти дырки? – спросил он.
Я посмотрел на свою грудь. Чёрт, да откуда во мне каждый раз столько крови?
— Это, — сказал я, — для вентиляции.
— А, ну тогда ладно.
В комнату зашли четверо людей в биозащитных масках. На полу завизжала Эби. Сабуцимо сказал что-то по-японски, и люди, достав оборудование, склонились над ней.
— Сейчас из госпожи Эби сольют «рассол», — сказал мне Сабуцимо, — и она станет поспокойнее. А затем мы возьмёмся за вас, если вы не против.
— А я против, — сказал я. – Я решил его оставить.
— Зачем? – Сабуцимо улыбнулся. – Вы что, так ничего и не поняли?
— Да всё я понял, — сказал я. – Я же гуманитарий.
— Да ну?
— Ну да. Мне это ничем не грозит. А если вы оставите «рассол» во мне, её личность просто-напросто пропадёт, ведь так? Одна, более сильная личность, более настоящая, поглотит другую. Вторая просто раствориться в ней.
— А ещё говорите – гуманитарий! – восхитился Сабуцимо. – Но с чего вы взяли, что вы окажетесь победителем? Это ведь она может внушить вам, что она настоящая.
Эби, лежащая на полу, вдруг перестала кричать. Четверо в масках продолжали трудиться.
— Пули, — сказал я. – Через неё пролетали пули. Значит, она уже понимала, что ненастоящая.
Эби, держащая в руках мою голову, стала дышать чаще.
— Вначале она даже могла управлять моими действиями, потом ей пришлось отделиться и стать отдельной личностью, а теперь она практически стала призраком. Ещё немного – и она вовсе пропадёт.
— И это именно то, что вы хотите? – Сабуцимо вздохнул. – Боюсь, я вас не понимаю.
«Ему три целковых», — вспомнил я.
— Награда, — я откашлялся. – Вы же обещали мне заплатить, разве не так?
— И вы хотите оставить в себе «рассол»? – захохотал Сабуцимо. – Вы же практически единственный человек, на которого он не действует! Зачем?
— Хочу… немного побыть с ней…
— Ну что за дебил, — пробормотала Эби.
— Да и если не менять пока рассол и подождать пока затянутся раны, то у меня намного больше шансов выжить, — добавил я злым голосом.
Сабуцимо внимательно посмотрел на меня.
— Вы, — сказал он. – Недостаточно идиот для того, чтобы влюбиться в свою шизофрению, ведь так?
— Я, — сказал я, — гуманитарий, я всё могу.
Сабуцимо пожал плечами.
— Ну хорошо, оставляйте. Всё равно там почти всё уже растворилось. От Эби там было больше всего, значит, она и продержится дольше всех. А всякие там секретики вроде быстрой реакции, — он улыбнулся мне доброй, отеческой улыбкой. – я, кстати, наблюдал за вами, и вы, надо сказать, были просто прекрасны… Но всего этого больше не будет, вы понимаете? Всё уйдёт. Вы – универсальная машина для размагничивания «рассола». Даже если вы сольёте его прямо сейчас – за него никто отломанного гроша не даст, там не будет никаких сверхспсобностей.
— Я не буду его продавать, — сказал я. – Я вам обещаю.
— Ну-ну… — Сабуцимо посмотрел вниз. Техники упаковывали пакеты с «рассолом» в большую сумку. – Ну, так мы пошли?
— Ага.
— Может, скорую?
— Да ну её. Лучше подайте телефон.
— Технику своему звонить собрались?
— А то.
— Думаете, зашьёт?
— Платонова зашил – и меня зашьёт.
— Кто такой Пла… а-а-а, Чехов! – Сабуцимо рассмеялся. – У Эби калибр-то покрупнее будет, чем у Софьи Егоровны, нет?
— Не особенно.
Сабуцимо снял со стены трубку и кинул её на кровать рядом со мной.
— Через полчаса сюда должна была приехать полиция, — сказал он мне. – Я так думаю, что они весьма удивятся, если с этим овощем будут находиться какие-нибудь люди, поэтому, я думаю, мы, всё-таки, обойдёмся пока без служителей законов, так?
— Ещё бы.
— А ещё лучше, знаете что? – Сабуцимо показал на тело Эби. – Забирайте её себе вместе с квартирой, хорошо? А то я себя чувствую перед вами в долгах. Можете, например, разговаривать с выдуманной, а с настоящей в это время… ну вы поняли.
— Честно говоря, — признался я, – я как раз хотел вас об этом попросить. Рад, что вы первыми об этом заговорили.
Техники и люди в штатском собрали свои вещи и потянулись к выходу. Откуда-то появилась новая дверь, которую теперь пытались приладить на место старой. Трупов на полу уже не было, остались лишь следы крови. В выбитое окно задувал ветер.
Перед тем, как выйти, Сабуцимо оглянулся.
— У тебя, — сказал он, впервые обратившись ко мне на ты, — есть примерно три дня, пока твой больной мозг не сожрёт девушку, которую ты любишь. Так что наслаждайся.
И он закрыл за собой дверь.
Я протянул руку и взял трубку.
— Ты дурак, — сказала Эби, — Ты такой дурак.
— Может быть, — сказал я, — может быть.
Егор поднял трубку после первого же гудка.
Явление 8
Я поправил капельницу в своей руке, заложил руку за голову и зевнул. Егор подкурил две сигареты, вложил одну из них мне в зубы.
— Чёрти что, чувак, — сказал он мне. – Это вообще черти, мать твою, что. Маразм какой-то. Вскрывоз.
Он посмотрел в сторону двери. На ковре высыхали кровавые пятна.
— А это-то чьё? – спросил он.
— Это, — ответил я, — гости заходили.
— И где они?
— Они не смогли остаться.
В тишине мы докурили. Егор поправил капельницу.
— Слушай, — спросил я его, — а куда ты девал «рассол», который с меня сливал?
— Куда-куда. Обратно в тебя и заливал. Что он, испортился, что ли дохрена?
— Я так и думал.
— Что думал?
— Что то, что в меня заливают – то из меня и выливается. А мои тараканы остаются со мной. Я его не заряжаю.
— Из тебя, в последнее время, только кровь и выливается. Знаешь, сколько мне всё это стоило? Тебя, может, и спасло только то, что я тебе сердце экранировал после этой фигни с четырьмя патронами.
— Тебе деньги нужны?
— Причём тут деньги? А где уважение? Ты мне объяснил бы, зачем я из тебя «рассол» в это тулово накачал, а?
— Я же говорю, — сказал я, — в меня что вольёшь – то и выльется.
— И что?
— И всё.
— Да иди ты! – Егор пошёл на кухню, и стал греметь тарелками. – Ты жрать будешь?
— Я чего-то не хочу, — сказал я, а потом повернулся к Эби. – А ты будешь есть?
— Я же воображаемая, забыл? — она грустно и немного даже нежно мне улыбнулась. – Зачем мне есть, идиот конченый?
— Как вы все меня достали, — сказал я, — Ночью в подъезде кирпич уронишь – чью-нибудь шизофрению прищемишь. Воображаемая она.
В комнату зашёл Егор. Посмотрел на меня. На пол. На Эби.
— Нихера себе, — сказал он. – Вот уж не думал.
— Что он не думал? – спросила Эби.
— Он не думал, — сказал я, поправляя капельницу в её руке, что сможет тебе чёлку ровно накрасить. А посмотри, как всё обернулось?
Она провела дрожащей рукой по голове, затем поднесла её к глазам и уставилась на испачканные пальцы. Затем обернулась и посмотрела на пол, но оказалось, что на полу-то она и лежит.
— Это что, — сказала она. – Это я, что ли?
Егор покачал головой.
— Ну ни хрена себе, — сказал он. – Вот оно чего.
А затем он подкурил три сигареты, одну протянул мне, другую – Эби, и мы с ней, наконец-то, стали курить рядом.
Занавес
Хироши Сабуцимо сел в «Роллс-ройс» и, вздохнув, открыл мини-бар.
— Знаете что, господин Тамуро, — сказал он. – Вот вы скажите мне, вы когда-нибудь любили? По-настоящему, а не как, — он помахал рукой, — детишки всякие. Чтоб до гроба?
Тамуро благоразумно промолчал.
— Вот и я, наверное, нет, — пробормотал господин Сабуцимо. – А иногда ведь подумаешь… — он вздохнул. – Ладно уж. Трогайтесь.
Он посмотрел в окно. Земля не отдалялась.
— Эй! – сказал он, взял в руки стакан и поднёс его к лёдогенератору. – Вы там совсем забылись, сыновья суки, нет?
Генератор захрипел, но никакого льда не выдал.
— Странно, — сказал Сабуцимо. – Очень странно.
Сзади послышался лёгкий стук льда в наполненном бокале. Гоподин Сабуцимо похолодел.
— Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну, — раздался позади него знакомый женский голос.
Тонкая игла вошла в шею господина Сабуцимо чуть ниже его затылка, и он понял, что не может пошевелиться. В его руку легло что-то тяжёлое и холодное.
— Дело в том, — сказала Эби, поднося руку господина Сабуцимо с зажатым в ней револьвером к его же виску, — что Константин Гаврилович сейчас застрелится. Окей?