До 28 лет я относился со здоровым скептицизмом к рассказам о привидениях, упырях и всему сверхъестественному. В лучшем случае я находил истории о подобных вещах сомнительными, а в худшем – вредными. Я был сторонником классической науки, ведь я несколько лет изучал физику в Эдинбургском Университете. И хотя моя профессия не касалась научной деятельности, до определенного времени я питал неприязнь к лженауке и различного рода суевериям.
Мои друзья часто удивляются произошедшей во мне перемене. Их поразило, что мои взгляды изменились так внезапно, всего за одну ночь. Если хотите, можете назвать это преображением. На самом деле, все случилось не так уж быстро, если быть точным, на это ушло две недели.
На дворе был февраль, неделя дня святого Валентина. В это время я как мог сторонился всякого общения. Такое часто случалось со мной в мрачные шотландские зимы, когда меня окутывало одиночество, и я с завистью смотрел на тех, кому удалось вписаться в общество. Это было и остается чем-то вроде неврастенического похмелья после подросткового возраста, которое в моем случае крайне затянулось.
Две недели ранее я бродил по запутанным улицам Эдинбурга, надеясь таким образом освежить голову. Прогулка всегда доставляла мне удовольствие. С одной стороны, ты остаешься наедине со своими мыслями, и в то же время та часть тебя, которая жаждет компании, тоже не в обиде, ведь кругом люди, пусть даже все они незнакомцы, с которыми ты лишь на секунду обмениваешься взглядами.
Эдинбург – очень старый город, и он хорошо сохранился. Его улицы извиваются вокруг подножия давно потухшего вулкана, время от времени разбиваясь на узкие переулки, которые ведут к одиночным дворам. Эти дворы со всех сторон окружены домами с высокими террасами, которые прижимаются друг к другу, словно, чтобы шепнуть какую-нибудь давно забытую тайну прошлого. Увы, для тех, кто всю жизнь провел в Эдинбурге, его красота давно уже стало обыденной, и они перестают её замечать.
Как это часто случается во время депрессии, я плохо выспался. Прошлым вечером я поздно закончил работу, и хотя мне удалось несколько часов поспать, мой мозг не давал мне расслабиться. Я проснулся в шесть утра, хотя было воскресенье, и я мог полежать в постели чуть-чуть подольше. Но я признал тщетность попыток нормально отдохнуть и без особого желания встал, чтобы поприветствовать мир.
К тому времени, как я вышел на улицу, было еще раннее утро, и холодный зимний ветер обжигал мне лицо. Несмотря на то, что Эдинбург называют туристическим городом, в то время он был относительно безлюдным, особенно для воскресенья. Из воды Лита поднимался туман, от которого становилось еще холоднее. Я прогуливался по узким аллеям, совершенно не представляя, куда я иду.
Когда открылись магазины, и на улицы вытекла первая струя туристов, я пошел искать место потише. Я, наверно, совсем витал в облаках, ведь, когда я вырвался из тумана своих размышлений, оказалось, что я стою у ворот старого кладбища. Сперва я подумал развернуться и пойти домой, но что-то в этом месте пробудило во мне внезапный порыв: я должен был его исследовать.
Я нашел любопытным, что ворота из почерневших стальных прутьев, были открыты в столь ранний час. Ступив на территорию кладбища, я немедленно заметил тишину, царившую в этом месте. Её нарушал только хруст гравия у меня под ногами, который раздавался, пока я медленно шел по дороге, усыпанной снегом.
Это было небольшое кладбище. Оно делилось на две части; могилы постарше располагались спереди, прямо рядом с оградой и воротами, тогда как сзади, на небольшом холме нашли покой те, кто скончался совсем недавно. Старейшие могилы носили шрамы времени, на одной из них я смог разобрать дату: 1776, эпитафия же была совсем неразличима. Мне было грустно смотреть на могильный камень, ведь теперь уже никто никогда не узнает, кто под ним лежит.
Потом я пошел дальше и взошел на холм – к новым могилам. Мое внимание привлек старый платан, который навис над несколькими могилами, как будто пытался их защитить. Я смотрел на одну из плит, читая слова, но не распознавал их оттого, что моим разумом завладела очередная мысль. Эта могила чем-то выделялась из тех, что её окружали. Плита была белого цвета, в то время как остальные были сделаны из черного мрамора.
Недолго думая, я коснулся гладкого камня, ощутив отметины стихии на его поверхности. У плиты стояла небольшая безобидная ваза. Она была сделана из коричневого металла – я решил, что это была медь, поскольку на вазе виднелись синие прожилки, оставшиеся на ней от воздействия природы.
Пока я там стоял, у меня в голове появилась мысль. Мысль, которая сильно взволновала меня. Поначалу я не осознавал её, испытывая лишь едва заметное беспокойство. Когда же это чувство достигло крещендо, я понял, что что-то не так.
На надгробье было имя: Лиза Мейн.
Как и все жители тех мест, я хорошо знал это имя. Я знал её, мы вместе ходили в школу. Я смотрел на нее издалека, она была полна жизни и радости, а я был застенчив и замкнут. Я чувствовал безрассудное увлечение ею, такое, какое может вызвать только первая любовь.
Мне бросились в глаза слова на плите: 15 лет. На меня нахлынули горе и скорбь, заставшие меня врасплох и заставившие немедленно покинуть кладбище. Я не мог вынести это место. Человек, гордившийся своим здравомыслием и неподвластный налетам воображения, я не мог стряхнуть ту глубокую тревогу, которая нашла на меня из-за этого чистейшего совпадения.
Я ушел с кладбища и направился домой, не замечая теперь уже полные людей улицы Эдинбурга. По дороге я ни разу не оглянулся.
Следующие несколько дней я провел в беспокойстве. Я перетрудился и не выспался, но для меня это было обычным. Необычными были неподвижные мысли и воспоминания о Лизе Мейн, мысли, которые следовали за мной, куда бы я не пошел.
Я был ужасно потрясен её ранней смертью, но с тех пор прошло больше десяти лет, и я давно уже не думал о ней. Та могила пробудила во мне ощущение утраты, боль, которую мне с большим трудом удалось забыть.
Меня мучила смесь воспоминаний, прекрасных и ужасающих. Каждое мгновение я приходил в восторг, вспоминая её улыбку, её волосы, её доброту, и уже через секунду на меня обрушивалось отчаяние от мысли, что эта девушка лежит под шестью футами земли. Когда-то она была полна жизни, а теперь от нее осталась только разложившаяся оболочка, в которой некогда жила красивая душа.
Если бы я кому-то рассказал о своих чувствах, мне бы сказали, что я не в меру сентиментален. Будем честны, я едва знал Лизу. Я годами любовался ею в классе, представлял себе, как я говорю с ней, делю с ней те моменты, которые так важны для подростка. Первое прикосновение того, кого ты любишь, первое чувство того, что ты любим, первый поцелуй.
На самом деле я очень редко говорил с ней. Учителя часто устраивают различные унизительные затеи, например, танцы, для которых они сами навязывают ученикам партнеров. Я ненавидел танцы. Таким, как Лиза, они доставляли удовольствие, но для меня они были моментом позора. Я не умел танцевать, к тому же боялся проводить время с девочкой, скованный своей юношеской неуклюжестью.
Был конец января, и Лиза помогала мне учиться танцевать. Я не могу описать смесь радости и страха, которую я ощутил, когда она попросила меня проводить её до дома. Некоторым людям общение дается с трудом, они постоянно боятся сказать что-то не то, таков был и я. У других все получается без труда – такой была Лиза. Пока мы шли по элегантному викторианскому мосту, зимнее солнце омывало все вокруг своим прохладным светом. Ничто не могло обрадовать меня больше, чем близость этой счастливой, добродушной девушки с её улыбкой и золотыми. Порой, казалось, что она явились к нам из мира сказок.
Неделями мы шли вместе тем же маршрутом. Мы говорили, смеялись (хотя смеюсь я очень редко) и становились ближе друг к другу. В том возрасте любое чувство кажется сильнее. У меня было немного друзей, а моя мать была не слишком приятной женщиной. И вот, за то недолгое время, я влюбился в Лизу Мейн.
Тринадцатого февраля мы остановились у её дома. Мы стояли и говорили, и впервые Лиза проявила сдержанность. Она смотрела прямо на меня так, как она никогда прежде не смотрела. Я чувствовал себя неловко, но я был счастлив. И наступил момент, момент, за который мы не сказали ни слова. Потом она обняла меня. Её пальцы скользили сквозь мои волосы. Я никогда не забуду, как приятно она пахла, как она сияла жизнью, и как благодарен я был за то, что она дала мне то, чего я прежде не испытывал.
Лиза медленно отошла от меня и направилась к входной двери. Перед тем, как исчезнуть, она еще раз улыбнулась мне. Потом Лиза ушла.
Я тут же понял, что делать. Впервые в своей жизни у меня появилась цель. Я со всех ног побежал к местному магазину. Мне повезло, ведь многие лавки в это время уже закрывались. Добрый старик, который продавал открытки, впустил меня в свой магазин, хотя его уже было пора закрывать.
Я шел покупать свою первую валентинку.
Все должно было быть правильно. Я рассмотрел каждую открытку, и наконец мой выбор остановился на одной из них. Это была судьба. Она была красной с белым кружком в середине. В этом кружке были нарисованы мальчик и девочка, которые стояли рядом и держались за руки. Надпись меня не интересовала, я знал, что смогу написать что-нибудь и сам, написать от чистого сердца. Я купил её. Выйдя из магазина, я направился прямо к местному ларьку. У меня еще оставались два фунта. Каждую неделю моя мать давала мне деньги на школьные завтраки, и я знал, что она не даст мне ни пенни, если я все потрачу раньше времени. Несмотря на то, что теперь мне предстояло несколько дней оставаться без завтрака, в дополнение к открытке я купил коробку шоколадных конфет.
Я примчался домой, не заметив свою мать, схватил ножницы и побежал наверх. Я знал, что у меня будут неприятности, но мне было плевать. Я отрезал кусок висевшей в маминой комнате занавески, сделал из него ленту, и обвязал коробку с конфетами. По-моему, получилось вполне похоже на подарок ко дню Валентина. Внутри открытки я написал, что я чувствовал, и сколько для меня значили прогулки с Лизой. Затем я подписался, положил открытку в конверт и засунул её под подарочную ленту на коробке конфет.
Я ждал следующего дня. Он наступал слишком медленно.
14-е февраля. Я никогда не забуду, с каким волнением я готовился к школе. Я в последний раз взглянул на коробку с открыткой и положил их в свою сумку. Думаю, глядя, как я нес её в тот день, любой бы догадался, что в ней лежит что-то ценное.
Я был так увлечен, так рад тому, что я подойду прямо к Лизе и вручу ей свой подарок, что мне было плевать, что подумают другие ребята, а некоторые из них могли быть весьма жестокими.
Но её не было.
Её не было во дворе, её не было в классе. Я сидел и смотрел на её пустую парту. Уроки закончились, и я пошел по той же дороге, по которой мы обычно шли с Лизой. Я стоял у её дома с коробкой в руках. Словами не описать, что я чувствовал в те минуты. Была ли виной усталость, или то, что я не ел весь день, но я не мог решиться постучать в дверь. Я пошел домой, расстроенный. Я не смог съесть и куска недожаренной ветчины, которую передо мной положила мать. Я ушел в свою комнату и лег в постель, но в ту ночь я так и не заснул.
Следующие два дня я повторял все тот же маршрут до дома Лизы, и всякий раз я оказывался не в силах перешагнуть порог её двора. На третий день я спросил у учителей насчет Лизы, сам не знаю, почему я не додумался сделать это раньше. Любая власть казалась мне холодной, жестокой и нечестной, а потому я, как только мог, избегал контактов с учителями. Мистер Рэндалл, наш учитель истории, сказал мне, что Лиза очень больна, что у нее высокая температура.
Она могла пролежать не одну неделю.
Эта новость придала мне решимости. Я снова пришел к её дому, и на этот раз я постучал в дверь. Я стучал и стучал, но никто мне не ответил. На следующий день я снова пришел, и мне снова не открыли.
Прошло пять дней с тех пор, как я в последний раз видел Лизу. Была суббота, и я снова подошел к её дому с открыткой и конфетами в руках. Когда я подходил к её дому, небо заволокло тучами, и Лизину улицу едва освещали тусклые лучи солнца. Я остановился окинуть взглядом её сад и заметил покрытую снегом фигурку гнома, к сожалению, она была разбита.
Некоторые считают, что когда что-то случается, человек узнает об этом заранее. Он точно не знает, что произошло, но ему удается уловить в атмосфере какие-то признаки беды. Я оглянулся и продолжил свой путь к входной двери.
Что-то было не в порядке.
Дом казался таким же пустым, как и в предыдущие дни. И хотя внешне он выглядел так же, как когда я видел его в последний раз, кое-что изменилось. Входная дверь была открыта. Я был убежден, что когда я пришел, она была еще закрыта, но я счел это обманом зрения. Трудно объяснить, почему этот дом на тихой улице вызывал у меня какое-то неприятное предчувствие.
Я протянул руку и трижды постучал в дверь. Нет ответа. Я постучал сильнее, но никто не вышел.
Дверь была лишь немного приоткрыта, и я не видел, что происходило внутрь. Тем не менее, я заметил, что в доме темно, а воздух, выходивший через входную дверь, был таким спертым, будто её не открывали уже несколько дней. Сам не зная, почему, я занервничал.
Я прокашлялся и несколько раз крикнул: «Эй!» Но каждый раз без ответа. Улица была пуста и казалась совсем безжизненной. Потом мне в голову пришла одна мысль, которая тут же начала расти с огромной силой. Что если с Лизой и её отцом что-то случилось? Я начал проигрывать у себя в голове все возможные варианты. Потом я вспомнил слова учителя о том, что Лиза заболела. Кто-то должен был сказать ему об этом, скорее всего, отец Лизы. Я надеялся, что она не настолько больна, что ему пришлось отвести её в больницу.
Несмотря на то, что подобное объяснение казалось мне логичным, я не мог избавиться от чувства, что рядом происходило что-то ужасное. Страх вцепился в меня своими когтями, но, закрыв глаза, я понял, что мне хватило воспоминаний об объятьях Лизы, чтобы его преодолеть. Я покрепче сжал коробку с открыткой и толкнул дверь. Я осторожно вошел внутрь, и хотя я был уверен, что удар в дверь привлечет чье-то внимание, но никто не вышел.
Дом был погружен в темноту.
Я снова оглянулся и перешагнул через порог. Семья Лизы была небогата, но у них был второй этаж с четырьмя комнатами и чердак. Возможно, дом казался таким большим и таким пустым только оттого, что Лиза была единственным ребенком в семье, но, проходя по коридору, я слышал эхо каждого шага в отдаленных проходах и комнатах.
Я переходил из комнаты в комнату, начав с гостиной на первом этаже. Время от времени я спрашивал, есть ли в доме кто живой, но вскоре стало ясно, что я говорю сам с собой. Воздух был удушливо горячим, и вскоре я понял, почему: в доме долгое время не выключали обогреватель.
Зайдя на кухню, я что-то услышал. Это было ритмичное тупое постукивание. Я не мог понять, что это было, знал только, что звук доносился откуда-то сверху. Я вышел из кухни и был этому рад, потому что она насквозь пропахла испорченной пищей, и пошел в сторону лестницы.
Лестница была достаточно узкой. Она заканчивалась коридором, который вел к другим комнатам. Стук раздавался значительно сильнее, и ко мне вернулся тот страх, который нахлынул на меня, когда я стоял у двери. Я только сейчас осознал, что вошел без разрешения в чужой дом. Я снова закрыл глаза, подумал о Лизе и только потом продолжил свой путь.
Когда я поднялся наверх, стук прекратился. Сейчас меня бросает в дрожь, когда я о нем вспоминаю. Наверху были три двери в спальни, и одна дверь в ванную, которая, насколько я мог видеть, была пуста. Дверь в первую спальню была открыта. Я заглянул в нее, но там никого не было. Это была комната отца Лизы, чистая и опрятная. Единственное, что бросалось в глаза, занавески были задернуты.
Дверь во вторую комнату была закрыта. Я снова подумал, что поступил неправильно, ворвавшись в чужой дом без разрешения. Я тихо постучал в дверь. Немного погодя, я понял, что и эта комната пуста, и повернул латунную ручку на двери. Замок открылся. Когда я толкнул дверь, она заскрипела, немного сдвинулась, а потом остановилась. За дверью кто-то был. Я снова попробовал её толкнуть и вновь безрезультатно. Каждый раз дверь обо что-то ударялась. Вдруг я узнал тот звук, который раздавался, когда я пытался её открыть. Он был похож на стук, который я слышал прежде.
Я сделал еще одну попытку, толкнув дверь со всей мочи. Снова ничего не получилось. Я было сдался и перешел к другой двери, но тут я понял, что именно не давало мне пройти. Я никогда не забуду холодный стеклянный взгляд лица, которое будто бы выглядывало из-за двери. Оно было бледно-серым, из лысеющей головы торчали оставшиеся локоны седых волос, под которыми скопились капельки пота. Дверь скрывала от меня большую часть черт этого лица, но один видимый глаз смотрел на меня из темноты.
Я не закричал, потому что я тут же понял не только то, что это было всего лишь лицо Лизиного отцы, но и то, что он был мертв. Оглядываясь назад, я сам поражаюсь тому, как спокойно я вел себя в этом положении, особенно для своего возраста. Наверное, дело в том, что к тому времени я прочитал слишком много рассказов о куда более ужасных смертях.
Я собрался с силами и подумал о Лизе. Была ли она в той же комнате? Может быть, она на чердаке? Я мог только надеяться, что с ней все в порядке.
Затем что-то случилось. Я до сих пор как только мог старался игнорировать это событие. Случилось то, что потрясло меня до костей. То, о чем я никогда никому не рассказывал.
Лицо, смотревшее на меня сквозь щель, шевельнулось. Сначала это движение было едва заметным, и я думал, что мне просто показалось. Потом оно снова зашевелилось. Вдруг дверь начала трястись, как будто лежавшее за ним тело начало яростно её пинать. Голова с треском повернулась, и из раздувшегося горла раздался булькающий звук.
Я закрыл глаза. Я был уверен, что это было не взаправду. Стук прекратился, и дом снова погрузился в тишину.
Я вздохнул с облегчением и открыл глаза. Сейчас мне трудно описать то, что я увидел. Лицо за дверью поднялось на уровень моих глаз. Дверь зашаталась, словно её пытались сорвать с петель. Наконец, лицо протиснулось сквозь щель и показало мне свои отвратительные, искаженные черты.
Мертвое, испачканное запекшейся кровью, безжалостно пытающееся вздохнуть, оно смотрело на меня глазами полными ненависти. Губы оттянулись назад, зубы сжались от нестерпимой злобы.
Я не помню многого из того, что случилось потом, и, наверно, это к лучшему. Я знаю, что тогда я бросился бежать, что я прибежал домой напуганный и заплаканный. Я бормотал как сумасшедший. Я знаю кое-что еще. Несмотря на то, что память запрятала этот момент в глубины моего сознания, я знаю, что тот, кто был в той комнате, высунулся через щель и схватил меня. Как мне далось убежать, я уже и не знаю.
Правда оказалась ужаснее, чем я мог себе представить. За две недели до этого, отец Лизы потерял работу и, не выдержав тяжести своего положения, сошел с ума. Когда полиция вошла в дом, тело бедной милой Лизы нашли в подвале. Она была за руки привязана к батарее, а потом задушена. Убив свою дочь, отец Лизы поднялся на второй этаж и повесился в её комнате. Через несколько дней веревка, на которой он висел, порвалась, и тело упало на пол. Полиция нашла труп у двери в спальню. Дверь была открыта.
Время текло, и я находил новые объяснения тем событиям. Во время учебы в университете я узнал о том, какие галлюцинации может вызвать психологическая травма. Я убедил себя в том, что когда я нашел труп отца Лизы, потрясение вызвало у меня те видения. Какими бы реальными они не казались, мысль о том, что искаженный злобой и ненавистью труп мог вернуться к жизни и напасть на меня, просто не укладывалась в научную картину мира.
Я проигнорировал этот случай, но было кое-что еще продолжавшее неумолимо преследовать меня. Полиция сообщила, что Лиза просидела связанная два дня до того, как она была убита.
Она умерла 15 февраля.
Она была там, в том подвале. Напуганная и связанная, но живая. Она была еще жива, когда я пришел к ней со своим подарком ко дню Валентина. Люди часто говорят о привидениях, но то изуродованное лицо за дверью – ничто по сравнению со знанием о том, что в тот день я пришел к её дому, что, может быть, может быть, я мог её спасти. Да, я был ребенком, но я все-таки мог хоть что-то сделать.
Я повзрослел, но я уже не чувствовал такой любви, такой связи ни с одним другим человеком. Я проявлял гораздо больший интерес к учебникам, нежели к людям, что уж говорить о новой любви. Я никогда не был близок к своим друзьям, и никто из них полностью не понял, кем я был.
Когда я увидел могилу Лизы, воспоминания вернулись ко мне потопом. Те украденные моменты, то, что я увидел в её доме, её гибель. Из всех этих воспоминаний, ужасных и драгоценных, меня не покидало одно: подарок, который я так и не вручил. Я все еще надеялся, что увиденное мной в доме Лизы было плодом воображения, но я все еще хотел в этом убедиться.
Все эти годы я хранил ту открытку, вещь, которой я дорожил, и которую я ненавидел. Я дорожил ею из-за тех воспоминаний, они же вызывали у меня ненависть. Утром 14-го я пошел по улицам Эдинбурга к могиле Лизы. По пути я купил коробку шоколадных конфет.
Мой первый визит был случайным, но теперь я знал, куда и зачем я шел. Сентиментальность – странная вещь, она заставила меня сохранить не только открытку, но и ленту, которую я сделал для коробки конфет. Придя на кладбище, я окинул взглядом холм, на котором она лежала. Я колебался. Не потому что я не хотел оставлять подарки у могилы, а потому что я и не представлял, куда могут завести меня угрызения совести, грусть и горькая ностальгия. И все же, переждав секунду, я продолжил свой путь по побелевшей дороге навстречу к ней.
Там я остановился. Солнце еще не успело высоко подняться, и все, что меня окружало, отбрасывало длинные искаженные тени. Простояв у могилы то, что казалось вечностью, я вытащил из кармана ленту, обвязал ею коробку и положил конфеты с открыткой на холодное надгробье.
Не знаю, говорил ли я что-нибудь. Наверное, нет, ведь я был все еще убежден, что она все равно меня не услышит. Что когда умирает тот, кого ты любишь, на этом все кончается. Смерть – есть смерть. Я точно знаю, что я плакал. Так я не плакал с самого детства. Я упал на колени и закрыл лицо руками. Я был безутешен.
Эти моменты печали и отчаяния от жестокости жизни и от того, что она сотворила с прекрасной Лизой, были последними для скептика внутри меня. Ведь я встал на колени там, где дул слабый ветер, нежно гладивший эти памятные знаки утраты и тех, кто пришел их навестить.
Я слышал и читал о людях, испытавших духовный или религиозный опыт, и хотя я не уверен в правдивости подобных рассказов, я могу точно сказать, что мое чувство было глубоким. Чувство близости и любви. Я посмотрел по сторонам. Рядом со мной никого не было, но я чувствовал чье-то присутствие. Я снова подумал, что мой разум шутит со мной, но как я не пытался толковать события таким образом, у меня ничего не получалось. Такое чувство явилось ко мне только раз — когда Лиза обняла меня во время нашей последней встречи. Только потом я понял, что именно этого чувства я искал все эти годы, и лишь теперь нашел его.
Я встал, вытер глаза и, на прощание, прикоснулся к надгробью. Я шел к выходу с кладбища с улыбкой до ушей, а такое не каждый день увидишь в подобном месте. Достигнув ворот, я еще раз бросил взгляд на тот холм, который из места одиночества превратился в место любви и дружбы.
И тут, во второй и в последний раз в своей жизни я увидел привидение, ибо там на холме, у Лизиной могилы стоял расплывчатый образ девушки в розовом бальном платье. Я не побежал к могиле, потому что я знал, что в этом не было нужды. Она помахала мне рукой и исчезла за своим надгробьем.
Я шел домой, полный радости и сил. Невозможно описать, что я испытал, стоя у могилы, если бы я и нашел слова, они вряд ли смогли полностью передать мои чувства.
Друзья удивляются тому, что со мной тогда случилось. Им не понять, что в тот день я нашел то, что я и не знал, что потерял. Кто-то скажет, что я обрел веру, но это не совсем так. То, что я нашел, было признанием единственной живой души, которую я по-настоящему любил. В тот февральский день я узнал, что мир – куда более таинственное и чудесное место, чем я мог себе представить. Я знал, что одиночество мне уже не страшно, ведь когда я иду по тихим улочкам Эдинбурга, я улыбаюсь, зная, что если прислушаться, можно различить шаги Лизы, девушки, которую я когда-то любил. Той, что идет со мной, куда бы я ни пошел.
Автор: Майкл Уайтхауз