Мы были детьми. Самыми обычными детьми — во времена нашего детства еще не было мобильников, компьютеров и планшетов, поэтому все свое время мы посвящали обычным развлечениям дворовых детишек — целыми днями где-то пропадали, строили секретные штабы из старых досок и мокрого рубероида в дальнем углу двора и, конечно же, просто обожали лазить по стройкам и заброшенным домам — умудряясь обходить запреты родителей и предупреждающие надписи красным мелом на заборах (кто-то из взрослых очень хорошо постарался и оставил в подобных местах множество зловещих надписей вроде «Не влезай — убьет!», как будто это могло нам помешать).
Ничем плохим это обычно не заканчивалось — максимум ободранными коленками и домашним арестом на пару вечеров, если случалось попасться на глаза кому-то из родителей. Поэтому мы были неприлично смелыми и безбашенными, и сейчас, будучи уже взрослым, я поражаюсь, какими смелыми мы были — большую часть того, что мы вытворяли на этих заброшках, я не решился бы повторить сейчас даже за большие деньги — например, у нас была любимая игра — на спор нужно было пройти по узкой балке с одной бетонной плиты на другую, на высоте примерно восьмого этажа. А внизу — арматура и обвалившийся корпус старого недостроенного еще в советские годы завода.
Таким образом мы облазили почти все интересные места в нашем микрорайоне. И только один дом не давал нам покоя. Это был старый-старый заброшенный театр, про который ходили местные легенды о том, что там водятся призраки, по ночам в пустых окошках мерцают синие огоньки, о людях, пропадающих по ночам в окрестностях этого здания... Нельзя сказать, что кто-то всерьез верил в это, но в каждом уважающем себя дворе были свои легенды, которые передавались из одного поколения местной шпаны в другое. У нас был театр. И никто туда не заходил только потому, что это было практически невозможно: двери были намертво заварены металлическими пластинами, а единственные доступные окна были слишком высоко. Привлекали нас в этом театре не неведомые привидения, а совершенно конкретная выгода, которую мы могли из этого места извлечь — поговаривали, что весь реквизит, костюмы, аппаратура и еще черт знает что остались прямо в театре — как его прикрыли в один прекрасный день, так больше никто туда за этим хламом не возвращался.
Однажды мы решили-таки туда пробраться. Скооперировавшись, мы обдумали, как это лучше сделать, и сошлись на том, что собираться нужно ночью, даже нашли два неплохих фонаря. Лезть придется в окна, потому что открыть заваренные железом двери нам было явно не под силу, а днем это привлекло бы очень много внимания — фасадом театр выходил прямо на улицу, где обычно было очень оживленно.
В назначенный день мы втроем, с большим рюкзаком, фонарями и крепкой веревкой, стояли перед театром.
— Легенду все придумали? — громким шепотом спросил Антон, старший из нас.
Я только кивнул. Мне и думать было не о чем: сказал родителям, что буду ночевать у друзей — они даже не спросили, у кого.
— Меня сестра прикроет, — поежилась Лера, единственная девчонка в нашей компании.
Антон удовлетворенно кивнул.
— Значит, так. Я лезу первый — тут крепкий козырек прямо над дверью, будет несложно на него влезть. Оттуда, по выступам, наверх — тут главное не сорваться — и в окно. Дальше Лера, я дам ей веревку, а ты подстрахуешь снизу, — он посмотрел на меня и я снова молча кивнул, — последним лезешь ты, старайся не шуметь. Это не должно быть сложно.
На деле все, конечно, выглядело не так радужно. Козырек оказался деревянным и насквозь прогнившим, поэтому, когда Антон наконец залез на него, пара досок проломилась под его ногами, и он чуть не сорвался вниз с высоты второго этажа. Чертыхнувшись, он осторожно пошел по краю. До окон было еще далеко, а стена снизу казалась абсолютно ровной. За спиной у Антона был прицеплен фонарь и какой-то сверток — как самый предусмотрительный, он всегда таскал с собой аптечку и ножи. Наконец, прикинув, он решил сделать ход конем и прошел по козырьку вдоль стены к другому окну — с той стороны примерно на середине торчала большая арматурина, за которую можно было уцепиться. Убедившись, что она выдержит его вес, он, опираясь на нее, залез, наконец, на вожделенный подоконник. Возиться с окном долго не пришлось — гнилая рама поддалась легко и с мерзким скрипом открылась внутрь.
Следующая проблема возникла с Лерой, которая, пока Антон пытался залезть, порядком струхнула и начала упираться, что никуда не полезет и вообще не хочет переломать себе ноги с нашими сомнительными идеями. Под угрозой оставить ее внизу, она все-таки решилась. Антон спустил ей веревку, она обвязала ее вокруг пояса для подстраховки и с большим трудом, периодически чуть ли не срываясь, матерясь под нос и проклиная нас и наши безумные идеи. Наконец, и она была внутри — теперь они оба стояли за окном с другой стороны и поджидали меня. Я, как самый худой и ловкий, преодолел эти препятствия почти играючи.
Итак, мы были внутри. Удивившись, что никто до нас так и не додумался залезть сюда, мы пошли обследовать помещение. Судя по тому, что нас окружало, мы попали в фойе театра — окна были большими, от пола до потолка, между ними стояли кадки с давным-давно засохшими цветами, по центру полукруглой комнаты стояло несколько колченогих советских банкеток, а между ними были облупленные декоративные колонны, привлекающие своей белизной. Сразу показалось, что здесь что-то не так. Мы не сразу поняли, в чем дело — на стенах и колоннах не было ни одной надписи. Обычно такие места, даже не очень исследованные, пестрели надписями на стенах, а тут здание стояло заброшенным уже добрый десяток лет, а все равно оставалось девственно-чистым, хотя попасть на него было не так уж и сложно, как мы уже поняли. Тогда мы не придали этому значения и, перешептываясь, пошли обследовать помещения. Театр был построен по типичному советскому образцу — из фойе был вход в сам зал, с двух сторон были две лестницы, ведущие вниз, судя по всему, к гардеробу и главному входу.
Естественно, первым делом мы ломанулись в зал. Двери были открыты, поэтому мы сразу же попали в большое помещение, с рядами кресел и сценой. Окон в нем не было, поэтому мы освещали себе путь фонарями. Дошли до сцены, где обнаружили покосившуюся декорацию со схематично нарисованными то ли холмами, то ли лугами — она была пыльной и затянутой паутиной, побитый молью занавес, криво свисавший сбоку и старый разбитый прожектор. Побродив по сцене и не найдя ничего интересного, мы обнаружили дверь за кулисы и радостно пошли туда — предвкушая множество интересных находок. Мы попали в длинный коридор, по бокам которого было несколько дверей. За одной из дверей была гримерка — мы знатно испугались, когда зашли туда и увидели три фигуры и блики, движущиеся нам навстречу, но уже через секунду поняли, что это было просто обычное зеркало. В гримерке не оказалось ничего, кроме нескольких париков, старого дивана и трюмо.
За следующей дверью была костюмерная, и здесь мы остались уже надолго — Лера чуть ли не визжала от восторга, найдя полный шкаф костюмов, старых платьев и неплохо сохранившегося реквизита, Антон, смеясь, рассекал туда-обратно в картонном крашеном цилиндре, а я, смеха ради, нацепил свалявшуюся бороду. В конце концов, и здесь нам надоело, и, прихватив с собой парочку наиболее интересных шмоток, мы пошли дальше. А дальше коридор заходил в тупик, и мы не сразу нашли небольшую дверь сбоку. Здесь нам почему-то стало не по себе — Лера уцепилась за мой рукав, а Антон судорожно сглотнул. Дверца вела в следующее помещение, которое, судя по всему, было довольно большим — до следующей стены свет от фонаря не доходил. Окон здесь так же не наблюдалось, либо они были чем-то закрыты. Из кромешной темноты нам удалось вырвать лучом фонаря кусок стены — и на этот раз она была исписана какими-то надписями, находящими друг на друга. Мы со вздохом констатировали факт, что все-таки мы тут не первые, но наши предшественники, похоже, не стали портить стены в фойе и оторвались именно здесь.
Дойдя до конца комнаты, мы поняли, что это было что-то вроде подсобного помещения. Воняло какой-то гнилью или плесенью, никакой мебели не было, за исключением каких-то толстых матрасов у дальней стены. Осмотрев это скучное помещение, мы решили, что пора уже выходить. Но тут нас ждал неожиданный сюрприз. Двери не было.
Нервно усмехнувшись, мы решили, что в темноте заплутали в четырех стенах, и попробовали поискать дверь с другой стороны. Но и там нас ждало разочарование. В довершение ко всему, Антон запнулся и разбил фонарь, за что на его голову посыпались наши проклятия. В темноте дверь было найти совершенно нереально, а второй фонарь мы забыли где-то в гримерках.
Не придумав ничего лучше, мы решили искать дверь на ощупь и пошли друг за другом по стенке, ощупывая каждый сантиметр. Мы все еще надеялись, что это не какая-то дурная шутка реальности, а простая дезориентация в пространстве. Но нашим надеждам не суждено было сбыться — мы поняли, что что-то не так, когда в очередной раз споткнулись о кучу матрасов, лежащих в углу.
Разум отказывался понимать, что происходит что-то совершенно нереальное, поэтому мы, в состоянии, близком к истерике, делали круг за кругом по стенам, раз за разом спотыкаясь о матрасы. Наконец, мы отчаялись что-либо сделать, поэтому просто уселись на них и начали ждать рассвета — в конце концов, должно же было что-то произойти.
Лера начала плакать, Антон даже не пытался ее успокоить, было видно, что он страшно напуган. Я пытался найти логичное объяснение происходящему, но у меня это плохо получалось. В конце концов, мы притихли и сидели обреченно в полной темноте, прислушиваясь к звукам ночи. Откуда-то с улицы доносились привычные, спокойные звуки, которые только обостряли ситуацию — мы понимали, что находимся в каком-то странном вакууме, словно в другом мире, поэтому тихий лай собак, далекий-далекий пьяный смех и звуки проезжающих машин все сильнее нервировали нас.
Вдруг Антон напрягся.
— Тише, — шепнул он, хотя мы и без того сидели молча и не шевелясь.
Мы навострили уши.
— Слышите? — чуть слышно прошептал мой друг.
В тишине раздавался тихий-тихий звук, напоминающий то ли еле слышное пение, то ли мелодичный плач нараспев. Слов было не разобрать, сам звук доносился словно через вату. Звук убаюкивал и приносил какое-то странное спокойствие. Мне хотелось лечь и задремать, забыть хотя бы до утра о странном доме, о непонятной комнате... Обо всем... Какая прекрасная колыбельная, какая восхитительная...
— Не спать! — из полудремы меня вырвал оклик Антона — судя по всему, он почувствовал то же самое, что и я, но какое-то шестое чувство заставило его сопротивляться. Звук снова стал еле слышным и совершенно не чарующим, а вновь непонятным и пугающим. Я слышал, как Антон трясет за плечо перепуганную Леру.
— Я почти уснула... — словно оправдываясь, прошептала она.
— Спать нельзя, — строго сказал Антон, — Я не имею представления, что это, но с мозгами явно происходит какая-то... херня, — судя по всему, лучшего определения происходящему он не нашел.
Следующие полчаса мы проводили в состоянии полудремы, откуда успешно выгоняли друг друга толчками под ребра или окриками — втроем сопротивляться было относительно несложно. Однако вскоре нас это основательно вымотало. Песня манила, влекла к себе и давала хотя бы на пару минут успокоиться... хотя бы... на минутку... сейчас, одну минутку всего, и все...
На этот раз из забытья меня вывел не толчок Антона, а что-то внутри себя, и я с удивлением понял, что звучание прекратилось. Я шепнул Антону, который зашевелился — судя по всему, почувствовал то же самое, что и я.
— Где Лера? — спросил я взволнованно.
— Не знаю, — ответил Антон, в его голосе читался неподдельный страх.
Мы ощупали матрас — до этого она сидела сзади нас, прижавшись к стене, но там никого не оказалось. Стало по-настоящему страшно.
— Лера! — почти крикнул я, забыв об осторожности. — Если ты решила нас напугать, выходи, это не смешно! — мой голос дрожал от испуга. Никто не ответил.
Мы еще раз обошли комнату, но Леры нигде не было.
Антон ругался уже почти в полный голос.
Я без сил свалился на матрас, Антон сел рядом.
— Охренеть... — бессильно прошептал он.
Я посмотрел на слегка фосфоресцирующий циферблат наручных часов — до рассвета оставалось часа два.
Все, что оставалось — это ждать.
Я сам не заметил, как задремал — видимо, мой организм не выдержал такого напряжения и включил какой-то защитный механизм.
Когда я проснулся, было уже утро.
Я увидел солнечный свет, проникающий сквозь щели в окнах, которые оказались забитыми досками и храпящего Антона, которого я не преминул тут же растолкать.
— А? Что? — он не сразу понял, где находится, а когда понял, то страх снова заплескался в его глазах.
— Уже утро! — почти крикнул я.
Из-за заколоченных окон комната все равно была погружена в почти полную темноту, поэтому я не придумал ничего лучше, чем подойти к окну и отодрать одну из хлипких и почти гнилых досок. Комната озарилась солнечным светом. Мы тут же увидели дверь, но вместо того, чтобы радостно броситься к ней, на несколько секунд зависли, осознавая.
Все стены были исписаны надписями. Когда мы только зашли сюда, я их заметил, но не прочитал, а теперь...
«Я не знаю, когда настанет утро»
«12.08.99 года. Запомни... нас...»
«Нельзя спать. Буду писать. Утро никогда не настанет»
«Даша Наумова. Скажите маме, что я в порядке»
И все в таком же духе. Меня передернуло. Мы были тут явно не первыми — по периметру, в человеческий рост, стены были покрыты надписями. Где-то в несколько слоев.
Как только осознание пришло, мы рванули к двери и уже через несколько минут были на улице. Солнце, проезжающие машины и прохожие были сродни манне небесной. Вернувшись домой, мы были подвергнуты тщательному допросу — исчезновение Леры заметили почти сразу, и в последующие несколько дней, нас, перепуганных и зареванных, таскали в милицию, где мы раз за разом пересказывали историю — да, пошли в заброшенный театр. Да, малолетние идиоты. Да, она была с нами. Потом ушла. Куда — непонятно, свернула в какой-то коридор, мы звали ее, но не нашли. Про странную песню и комнату с исписанными стенами мы, не сговариваясь, предпочли умолчать.
Естественно, после этого случая старый театр чуть ли не по кирпичикам разобрали — открыли двери, обыскали, нас тоже туда водили, но, по всем законам жанра, ни комнаты, ни Леры, никаких странных звуков — ничего не нашли. Театр потом снова заколотили, а мы до конца лета просидели под домашним арестом, и с тех пор сторонимся любых заброшенных домов и никогда не вспоминаем об этом случае.