— Когда вы в последний раз видели Дарью Макалину?
Я понимал, что не смогу сказать всю правду. Моя последняя встреча с Дашей не годилась для протокола.
Она случилась сегодня ночью, во сне.
Мы отступали через незнакомый город — и даже во сне я не знал, как он называется. Это был настоящий мегаполис, настолько большой, что в нём был целый район, застроенный небоскрёбами.
Это был один из тех районов, куда приходят только чтобы работать. Сейчас, с началом войны, он почти полностью опустел. На узких коричневых пешеходных дорожках — ни души, только широкие листья фикусов покачиваются в вазонах.
Уже вечер, под полыхающим небом сгущается холодный мрак. Сверкающие кристаллы небоскрёбов вздымаются над головой, но с каждой минутой всё больше тускнеют и превращаются в серебристые, призрачные силуэты. Меня особенно впечатлила форма двух небоскрёбов, соединённых ажурным арочным мостом из таких же стеклянных пластин. Дальше, закрывая горизонт, переплетались ленты эстакад и развязок.
Макалина шагала во главе нашего маленького отряда. У моей одноклассницы не было никакого оружия, только свободный тёмный плащ и шлем из металла, похожего не медь. Её длинные жёлтые волосы, распавшись на пряди, струились по плечам, словно золотые ручьи.
Она посмотрела на небоскрёбы с эстакадой, качнула головой и пошла к тому, что был на другой стороне. Это был почти правильный прямоугольный брусок, словно отлитый из сумрачного дымчатого стекла. Он стоял чуть в стороне от прочих и казался ниже, но совсем не намного — во сне я знал, что в нём восемьдесят этажей.
Макалина ничего не сказала, просто зашла под синий козырёк парадного входа и толкнула стеклянную дверь. Дверь открылась и мы оказались в прохладном сумрачном холле.
Похоже, владельцы этих кубометров бетона, стекла и пластика различных видов не просто ушли — они сбежали от войны как можно дальше. Они даже не заперли двери, а если здесь и осталась сигнализация, то на вызов всё равно никто не приедет. Война сделала этот район ненужным.
Я ещё раз попытался вспомнить, с кем и как давно мы воюем. Это было как-то связано с названием города, где мы очутились. К сожеланию, этого названия я не помнил.
Но я твёрдо знал с самого начала только одно. Те, с кем мы воюем, — не люди.
Перед лифтами Дарья остановилась — я заметил это потому, что замерли её пряди волос. Повернулась ко мне и улыбнулась.
— Останешься здесь, хорошо? Будешь нас прикрывать с главного входа.
Другие ребята из отряда обступили её, словно для групповой фотографии. По сюжету сна я знал всех, но сейчас мог вспомнить всего лишь пару знакомых лиц. Из тех, кого я смог бы назвать сейчас, там оказался Матусевич — мелкий, ещё ниже Даши, с круглой головой и птичьим острым носом, он постоянно кивал, как если бы от его согласия что-то зависело..
Я мог возражать, но не стал. Всё равно бесполезно. Я так и не стал частью отряда и никогда не стану. Просто так получилось, что она командует отрядом, а я — её одноклассник и у меня есть ручной пулемёт. Поэтому она распоряжалась отрядом и мной, а ходили мы все вместе.
— Вы уверены, что они пойдут по земле? — спросил я.
— Мы будет поддерживать тебя сверху, — сказала Макалина — Главное, задержи их. Пока не придёт подмога.
Она нажала кнопку лифта. Кнопка вспыхнула, словно алый рубин.
Я отошёл к будочке охранника и поставил пулемёт на барьер. Сейчас, установленным, он казался мне намного тяжелее.
Будки охранников всегда размещают так, чтобы из них было удобно обстреливать вход. Но я не думаю, что архитекторы готовились к войне. Просто обычай, традиция с тех времён, когда некоторых посетителей приходилось расстреливать на пороге.
Мягко зашелестевший лифт унёс отряд на верхние этажи. Я снова был в пустом холле. Из-за полутёмных окон видны те самые два небоскрёба через дорогу и кусочек арки. Кажется, что она сделана из хрусталя.
Я не знал, когда они придут. Может, это просто предосторожность и на участке с небоскрёбами никого нет? Я не помнил толком даже прошлых боёв, но усвоил их них, что пулемёт против врагов скорее всего годится… если я только смогу вспомнить, что у нас за враги.
Но я знал, что те, наверху не выставят даже снайперов. Весь отряд влюблён в Дашу Макалину и надеется, что она всё держит под контролям. Сейчас там, наверху, они будут не готовиться, а веселиться. Вспыхнут лампы в круглых алых плафонах, тёплый жёлтый свет озарит целый этаж, они будут греть пиццу, слушать музыку, танцевать и подходить к окну, чтобы взглянуть на силуэты всё больше темневших небоскрёбов.
Вы скорее всего догадались, что я тоже был в неё влюблён. Причём давно, с довоенных времён, ещё в школе. А она в меня, разумеется, нет. Она проводила время с друзьями, и они окружали её, словно невидимый многогранный кристалл, прозрачный и непробиваемый. Там, словно за хрустальными стенами, она и расцвела, — прекрасный, нетронутый, нежный цветок. Его можно разглядывать часами, но стенка не позволит ни прикоснуться, ни даже ощутить аромат.
И вот она оставила меня внизу, где верная смерть. Нет, она не хотела, чтобы я погиб. Ей просто надо было как-то от меня избавиться. Чтобы не мешал празднику с моим тяжёлым ручным пулемётом.
Влюблённости это не вылечило, и тем сильнее я был на неё теперь зол. Да, я не мог возражать человеку, в которого влюблён. Так я устроен. А вот отомстить ему я бы мог! И отомщу...
Интересно, что будет, если я сейчас снова возьму пулемёт, вызову лифт и начну подниматься…
Конечно, нехорошо оставлять пост. Но моя пробабушка-подпольщица, я думаю, сказала бы, что я всё делаю правильно. Она всю жизнь была не в себе, к старости сошла с ума окончательно, но в этом вопросе я ей верю. Она знала, что такое не оставлять пост и знала, что есть вещи, которые не прощают.
Не стану предполагать, с какой попытки я угадаю этаж, но их всего восемьдесят и едва ли отряд полезет на самую верхотуру. Войду к ним и начну поливать свинцом, полукругом, так, чтобы чёрная громадина тяжело плясала в руках, аромат тёплой пиццы перебило горьким выхлопом пороха, а по залу летели кровь, осколки пластика и кусочки разможженых одноразовых тарелок, что похожи на снег. Эти, из отряда, никакие бойцы, уже проверено, и убивать их будет нетрудно, разве что утомительно.
Защищать таких — незачем. Куда веселей на них охотиться.
Станет ли Макалина кричать? А может, начнёт меня отчитывать? Не важно. Мне будет всё равно. Я буду точно знать, что между нами ничего уже не будет — а значит, можно и пострелять. Пусть испугается!
Я почти успел покинуть своей боевой пост. Положил руку на воронёную сталь, стиснул холодный металл, словно хотел жать из него масло, бросил последний взгляд на улицу — и увидел одного из врагов.
Он стоял как раз на углу, возле ближнего из двух небоскрёбов. Высокое, до второго этажа чёрное тело было похоже на длинную макаронину. Он не двигался сам и у него не было ничего, чем бы он двигал — ни щупалец, не дыхания, ни зыбкого марева, какое бывает от жарких червей.
Но во сне я знал, что он живой. И даже знал, что именно эта разновидность врагов — малоопасна. И что его надо уничтожить немедленно. Их всех надо , конечно, уничтожать, но этого — как можно быстрее.
Надо было целиться. Я наклонился и начал прикидывать, — дать мне очередь прямо сквозь стеклянную стену фойе или попытаться убрать створку? Логичнее стрелять сразу — не факт, что створки открываются и у меня может не хватить времени. Но осколки иногда могут отклонить пулю…
Я решил стрелять сразу. Если я начну возиться со створками, враг может заметить движение. Я не помнил, что тогда произойдёт, но точно ничего хорошего.
Тощий чёрный цилиндр по-прежнему был на месте. Тоскливым одиночеством веяло от этого неподвижного, инопланетного тубуса.
Прямо над верхним концом врага заканчивался перекинутый мостик. Я успел подумать, что ажурная хрустальная арка не переживёт даже самый первый бой. Потом снял с плеча ленту, вставил, поднял ствол, навёл на чёрную полоску — и на этом месте проснулся.
* * *
Когда я заходил в класс, то бросил взгляд на место возле цветочных вазонов. Там было пусто. Даша не пришла.
На переменах я не прислушивался к разговорам, а только смотрел. Теперь её компания — Куваев, Шарыга и приснившийся Матусевич — выглядела довольно жалко. Все трое пытались разговаривать, но поминутно косились на дашино место. Пустое сидение стула казалось удивительно жёлтым. На первой же перемене они достали мобильники, но звонки не помогли.
После третьего урока ко мне подошёл завуч и сказал, что меня ждут на первом этаже, в кабинете биологии. Я не стал спрашивать и сразу пошёл.
Там собрался настоящий синедреон. Директор, ещё один завуч в белом пиджаке и наш участковый милиционер в полной выкладке.
— А это кто? — спросил участковый.
— Андрей Чайкин, — ответил за меня завуч, — Он…
— Ты Андрей Чайкин? — спросил меня участковый. Я думаю, ему было важно перебить директора.
— Да, я.
— Зайди в лаборантскую, с тобой поговорить хотят.
За малозаметной дверцей за учительским столом была лаборантская — невероятно тесная комнатка неправильной формы. Шкафы уставлены пузырьками со всякой химией, наверху — пластмассовые модели сердца, печени и селезёнки. У окна стоит наглядное пособие — скелет, позеленевший от времени. Под скелетом сидел плечистый лысеющий дядька и листал исписанные листки.
Видимо, это был оперуполномоченный, которому поручили дело о пропаже Макалиной.
Я сразу понял, что бояться нечего. Он не будет спрашивать меня о моём странном хобби, и не попытается отобрать всё, что я за последние годы раскопал и вынес с чердаков. Чтобы сцапать с поличным коллекционера вроде меня, вовсе не нужно собирать показания с половины школы.
Не знаю, откуда у меня эта мания. Наверное, от младшей прабабушки.
Дядька предложил мне сесть — на коробку. И началось дознание.
— Когда вы в последний раз видели Дарью Макалину?
— Вчера.
— Вы знаете, где она может быть?
— Не знаю, — сказал я, — сегодня её нет в школе.
— Она упоминала, что хочет уехать, что ей что-то не нравится, что её жизнь скоро изменится?
— Мы почти не общались. Она дружила с Куваевым, Шарыгой и Матусевичем. Я думаю, вам лучше допросить их.
— Она не жаловалась, что её преследуют, звонят неизвестные люди, отправляют угрожающие сообщения?
— Я уже ответил. Мы слишком мало общались, чтобы она мне на что-то жаловалась.
— Вы видели её вчера после школы?
— Нет, только в школе.
— На каком уроке?
— Не помню. Кажется, на всех.
Дознаватель перевернул страницу.
— Согласно показаниям, вчера последним уроком был кинолекторий.
— Да, нас водили в кино. Мы смотрели фильм вместо последнего урока.
— Какой кинотеатр.
— Он называется «Первое мая». В конце Советской улицы, красный и двухэтажныый.
— Как назывался фильм?
— А какое это имеет значение?
— Отвечайте на вопросы. Как назывался фильм, который вы смотрели вчера в кинотеатре «Первое мая»?
— А что, если я откажусь отвечать на вопросы?
— Это ваше право. Но тогда я буду вынужден задавать другие вопросы. Такая у меня работа.
— Я смотрел тот же фильм, что и все, кто давал вам показания. «Девочка с раковиной».
— О чём этот фильм?
— Сложно сказать, он слишком скучный. Просто один плохо снятый отечественный фильм, на который приходится водить школьников, чтобы хоть как-то заполнить кинотеатры.
— Вы это где-то прочитали?
— Это сказал Баженов в обзоре на youtube. Вы знаете обзоры Баженова? Они обычно интересней, чем сам фильм.
— То есть вы смотрели фильм «Девочка с раковиной» и Дарья Макалина была с вами?
— Да, кажется, была.
— Вы видели, как она ушла из кино?
— Нет.
— И вы не заметили, чтобы она уходила?
— Мы сидели на разных рядах. Он села с друзьями, а я в стороне от них. Фильм был очень скучный, и я решил, что лучше посмотрю «Психо». Вы смотрели «Психо»?
— Вы что, переключили киноэкран, как телевизор?
— Нет, я смотрел его в наушниках и на мобильном телефоне. Я всегда так смотрю — старые фильмы, обзоры Баженова…
— И вы не заметили, как Дарья покинула зал?
— Нет.
— Вы видели кого-то, кто покидал зал?
— Если кто-то и вышел, я не заметил.
— Вы уверены в этом.
— Да. Я сидел на двадцать втором месте, это совсем с краю. Возможно, если кто-то выходил, он просто вышел в другую сторону.
— Вы заметили что-нибудь странное после сеанса?
— Нет.
— То есть вы не заметили пропажу Дарьи?
— После сеанса я сразу пошёл домой. Её друзья может заметили, но я нет.
— Они не спрашивали у вас, не видели ли вы Дарью?
— Нет. Мы не очень-то и общаемся.
— Что вы знаете о рубиновом кольце? — спросил дознаватель.
Мой страх снова проснулся.
— Каком кольце?
— Около месяца назад у Дарьи Появилось кольцо с рубином.
— Спрашивайте у её друзей, — посоветовал я.
Всё в порядке. Я помнил, что хорошо протёр его, прежде чем завернуть. Моих отпечатков на нём не осталось.
— Я их уже спросил. Теперь я спрашиваю у вас.
— Наверное, подарил кто-нибудь. У неё было много поклонников.
Потом были другие вопросы. Они ещё меньше относились к делу.
Я отвечал механически, а сам смотрел на скелета. Казалось, его обнажённая челюсть мне улыбается.
* * *
Я вам говорил, что моя младшая прабабушка очень боялась темноты?
Во время войны она была в подполье и уже тогда сделалась не в себе. Иногда просыпалась среди ночи и пыталась выстрелить в неразличимую темноту из маузера, которого не было.
Она была замешана в городском подполье, но неправильном, польском, поэтому боевых наград ей не полагалось. Она как-то рассказывала, что кинотеатр «Первое мая» существовал уже тогда, только под другим именем, и гимназисты часто прогуливали там уроки.
Кажется, там же собирались подпольщики. Неправильные, польские. Бабушка про них знала, но расспросить её я не успел. Когда я пошёл в пятый класс, мои родители окончательно устали от её выходок и сдали в сумасшедший дом. Но я успел усвоить, что там же, в кинотеатре отдыхали от школы и мои бабушка с дедушкой, и мои родители. А потом телевизор появился в каждом доме и кинотеатр стал менее важен. Школьники перестали в нём прятаться. Тогда школа захватила его и приспособила под себя.
Кинотеатр расположен на нашем пешеходном «Арбате». Двухэтажные домики начала XX века покрашены сверху красным. То, что это кинотеатр, можно догадаться только по вывеске — со стороны это просто ещё одна входная дверь возле арки в один из двухэтажных домиков.
Я мог честно купить билет на фильм, название которого не знал, но не стал этого делать. Билетёрша прекрасно знает, что школьники поодиночке сюда больше не ходят. Она, конечно, не прогонит, но запомнит. А лишняя память мне ни к чему.
Как и в тот раз, я нырнул в арку и прокрался по широкой сводчатой лестнице чёрного хода. В любом кинотеатре есть чёрный ход, даже в таком странном. Их делают на случай пожара.
Выглянул, убедился, что никто не смотрит, и прокрался мимо кулис на входе в зрительный зал в угол у служебного помещения. Там стояла приставная лестница на чердак. Высохшее дерево, которое помнило, наверное, ещё времена моей младшей прабабушки, высохло и вросло одной стороной в пол, другой — в железную кайму люка. Я поднялся по ступенькам без единого звука и во второй раз оказался на чердаке.
Там царил нетронутый вековой полумрак. Кто знает, может быть этот полумрак и испугал в своё время мою младшую прабабушку. Пахло старыми досками стропил и горячим шифером, что покрывал крышу. Узкие полоски света из окон-бойниц лежали на тщательно протёртом полу.
Здесь ничего не изменилось, так что я шёл легко. Вот ящики, за ними — чёрный кокон в человеческой рост, обмотанный мусорными пакетами.
Так вот откуда взялся цилиндр из моего сна! Как же я сразу не догадался.
Большой зелёный ящик стоял в стороне. Я открыл крышку и вытащил пулемёт.
Пулемёт был ещё военного времени, немецкий. Видимо, ручной. С натугой, но его мог таскать даже я.
Забыть его сложно. Я догадался, откуда пулемёт в моих снах, сразу по пробуждении.
Удивительно, что его не нашли раньше, — но в то же время и не удивительно. Он стоял здесь со времён подполья, подготовленный к так и не случившемуся восстанию. Уже тогда на чердаке постоянно появлялись коробки со старыми фильмами, новыми фильмами, документами на фильмы, документами к документам на фильмы… Возможно, за прошедшие полвека кто-то и находил пулемёт, но предпочитал промолчать — чтобы не пришлось отвечать на кучу неприятных вопросов.
Это была одна из тех чердачных находок, чья ценность несомненна — но всё равно непонятно, как эту ценность заполучить. Поэтому я пока не думал, что с ней делать, а просто проверял — всё ли работает, всё ли собирается.
Пулемёт безукоризненно встал на подпорки. Хоть сейчас давай очередь. Конечно, я не стал этого делать. Но на этом месте мне очень захотелось узнать — куда бы я попал.
Неслышно ступая, я подошёл к стене и наклонился к бойнице. Напротив был железный шпиль на крыше аптеки. А под аптекой стояла милицейская машина.
Двое в форме шли — в мою сторону. Я почему-то знал, что они идут сюда.
Мне словно влили в глотку целый бидон ледяной воды. Я отступил на шаг и попытался отдышаться. Возможно, они идут и не в кинотеатр — мало ли происшествий на нашем Арбате? А даже если и сюда — то это вполне естественно. Пропала девочка, надо всё осмотреть. Пропала Дарья.
И вдруг вспомнил, что стою на том же месте, где стояла Макалина. И даже вспомнил выражение её лица — впервые в жизни на нём отразилась не обычная радость, а восторг первооткрывателя.
Дарья меня и спасла. Теперь я знал, что делать.
Я схватил пулемёт, словно тяжёлого незаконнорожденного ребёнка. Потом спохватился, и натянул набитые газетами бахилы, чтобы не издать ни одного лишнего звука.
Я тащил пулемёт, не убирая ножки. Балансируя, вниз по приставной лестнице. Чудо, что я не свернул себе шею. Возле стойки билетёрши было движение, но мне было достаточно убедиться, что оттуда не идут в мою сторону.
Вниз по запасной лестнице чёрного хода — она намного удобней парадной и ступени не стоптаны сотнями ног. Успеваю затормозить, чтобы бесшумно открыть — и тут солнце полоснуло меня по глазам так, что я зажмурился.
Я поставил пулемёт сразу за аркой, возле мусорного бака. И побежал на улицу. Милиционеры в синих рубашках уже поднимались на крыльцо.
— Там пулемёт! — закричал я.
— Что?
— Там пулемёт стоит! Я мимо шёл и увидел. Его наверное, террористы похитили.
Милиционеры так и замерли на ступеньках.
— Что за дурь?
— Пойдёмте, я покажу.
Мы свернули в сухую прохладу арки. Я показал.
— Надо же, и правда пулемёт, — заметил один из них, — Он настоящий?
— Не знаю, — я усиленно изображал случайного прохожего, — Я не знаю, я в пулемётах не разбираюсь. Это террористы, наверное! Да, террористы. Террористы!
К счастью, бахил милиционеры не заметили. Пулемёт оказался интересней.
Они продолжали разглядывать пулемёт, а я, шаг за шагом, отступил к двери чёрного хода. Опять вверх по лестнице. Задержался в проёме и ещё раз убедился, что меня загородил выступ стены.
Я вскарабкался обратно на чердак.
Чёрный рулон лежал на прежнем месте.
Дело было за малым. Но эта мелочь и была самой важной.
Я взвалил его на плечи и потащил. Он оказался неожиданно тяжёлым. Возможно, я слишком нервничал и это повлияло на чувствительность.
Внизу уже голосила пожилая билитёрша. Дощатый пол гасил слова, оставляя лишь лай.
Чтобы стянуть рулон вниз по лестнице, мне пришлось совершить пару настоящих чудес акробатики.
Вот и дверь чёрного хода. Пришлось открывать ногой — в бахилах это совсем негромко.
Солнце ударило по глазам. Я постоял, отдышался и потащил рулон через квадратный асфальтовый пятачок. Уже в арке я оглянулся — но мне в спину смотрели всё те же закрытые, пыльные окна. Пулемёт стоял на том же месте и отбрасывал удивительно чёткую тень.
Таксичка дожидалась в тени четырёхэтажек на тесной односторонней улочке Кижеватова. Название этой улочки знают, наверное, только те, кто здесь живёт. А я его выучил, когда продумывал над картой план отступления.
Сперва я усадил на заднее сидение рулон, потом сел и сам. В салоне пахло свежей кожей.
— Куда едем? — спросил водитель.
— В Стеклово, где дачи.
Такси тронулось. Я откинулся на заднее сидение и перевёл дыхание. Потом проверил во внутреннем кармане, на месте ли деньги, которыми я буду расплачиваться.
Родители знали, что я почти не пользуюсь деньгами. Поэтому стянуть денег на одну поездку в такси оказалось легко.
— Контрабанду везёшь? — с улыбочкой осведомился водитель.
— Не знаю, — я помолчал и добавил, — Не важно. Родители попросили отвезти, вы понимаете.
Я стянул с ног бахилы и как можно незаметней переложил в портфель.
— Всё понимаю, — ответил водитель, — Сейчас что только не возят. У меня вот случай один был...
Рулон сидел рядом, словно безмолвный спутник. На каждом повороте он начинал заваливаться и мне приходилось его поправлять.
Только когда сворачивали на Московскую, я посмотрел на рулон достаточно внимательно и заметил длинную ленту жёлтых волос, что выбилась из-под верхнего мешка и лежала на сиденье. Она болталась, словно оборванная верёвка.
Страх вновь парализовал меня. Ледяная игла вошла в сердце, грудь словно превратилась в свинцовый щит. Я не мог ни дышать, ни пошевелиться.
Наконец, я медленно, аккуратно взялся за выпавшую прядь и очень осторожно подоткнул её обратно. Казалось, пальцы ничего не чувствуют — и всё-таки я до конца своих дней буду помнить, как крошилась под пальцами запекшаяся кровь — пулемёт стреляет слишком громко, мне пришлось пустить в дело нож — и как уже на обратном пути пальцы коснулись холодной щеки уже мёртвой Даши Макалиной.