В девяностые я жил на полном отшибе цивилизации – в унылом крохотном городке близ реки Оби, где не было ничего, кроме умирающего завода, россыпи серых панельных домов и постоянно отвратительной погоды.
Хорошей моей подругой и душой нашей тёплой компании была Таня – симпатичная и нереально харизматичная девушка, у которой в жизни, казалось, всё удалось – в частности, она с мужем ждала дочь. Но именно с беременности жизнь её пошла под откос: бесконечные боли по всему телу, бессонница, кошмары; из красотки Таня быстро превратившись в подобие зомби. Вскоре ещё и умерла её мать, и тут, кажется мне, переломилась она окончательно, несмотря на постоянную поддержку со стороны старых друзей и мужа.
Финальным аккордом стало то, что когда уже начались роды, муж Тани, спеша в роддом, попал в ДТП и погиб на месте. Роды прошли с осложнениями, резали кесаревым, а о гибели любимого несчастная узнала только после родов. С тех пор в Тане окончательно исчезли былой заводной огонёк и привлекательность. После выписки из роддома она целыми днями сидела дома, почти не ухаживая за дочерью и даже не пуская нас к себе хотя бы присмотреть за ней. Дочь была для неё неодушевлённым предметом, к тому же виновным по всех последних бедах.
А сразу после Нового года она убила своего ребёнка.
Послеродовые депрессия и психозы на деле вещь нередкая, но такого мы не ожидали точно. Как-то не вязались с собой душевная добрая Таня и та женщина, что спокойно выбросила новорожденную дочь в окно восьмого этажа – просто потому, что не нужна.
Когда мы проводили Таню в психлечебницу, она не реагировала ни на какие наши слова и знаки и походила на мумию.
Дочка даже не успела получить имя.
* * *
В дурке Танюша провела почти год. Срок ей не грозил: признали на тот момент невменяемой. В казематах суровой лечебницы она успела по-настоящему раскаяться и кое-как «поправиться». Вряд ли сыграли роль почти ежедневные побои и подозрительные таблетки, но по крайней мере она больше не была холодным манекеном. Теперь она рыдала и убивалась целыми днями то дома, то на могиле дочери. Таню стал ещё и ненавидеть весь город; вести, особенно плохие, расходились быстро, так что о том, что вот эта вот поплохевшая в психушке тётка убила собственную дочь, все скоро узнали. Соседи сторонились её, в дверь иногда ломился ночью пьяный ПТУшник с её этажа, а на самой двери кто-то написал уродливыми буквами слово
МРАЗЬ. Отвернулись от неё и друзья, и несколько мягкотелый, я остался, по сути, единственным её помощником.
* * *
А потом Таня стала видеть женщину.
Впрочем, женщину видели и другие, в том числе я, ещё до этого. То на одной, то на другой улочке городка люди встречали непонятную тётку – всегда в старом грязном зелёном пальто и с девочкой лет десяти за руку. Девочка, также укутанная в какое-то тряпьё и постоянно молчащая, вызывала особенно неприятные ощущения. Дочки-матери эти никогда ни с кем не заговаривали, даже милостыню не просили – просто периодически встречались людям и молча на них смотрели, заставляя даже беззаботных пьянчуг спешно уходить подальше. Никто не знал, где и чем они живут. Говорят, часто их видели рядом с местами пропаж людей, пожаров и убийств, но слухам я привык не верить. Я ни разу не видел, чтобы дочки-матери хоть с кем-то вступали вообще в какой-то контакт, когда несколько раз встречал их у городской церкви или в парке. Один раз я наткнулся на них прямо в подъезде чужого дома, куда зашёл по делам – когда, подняв голову, я уставился прямо в грязное-грязное лицо матери, которая внимательно смотрела на меня, как и дочь, я позорно убежал.
Так вот, Таня стала видеть их неприлично часто. Она уже редко покидала дом, но непременно натыкалась на странную пару то у магазина, то возле парка, то прямо в собственном дворе. Один раз она встретила дочек-матерей на собственной лестничной клетке.
Тогда она позвонила мне, говоря истерично и плачуще.
– …помоги, умоляю!.. — всхлипывала несчастная. – Снова они! Уже в подъезде, на пролёт ниже меня. Открываю дверь – и прямо на меня см0-отрят, аа-ааа… — она едва не зашлась в припадке. Мне оставалось только буквально спасать её, но когда я приехал, их в подъезде уже не было.
Затем Тане стали приходить подарки.
Сначала – сделанные от руки листовки, которые кто-то засовывал в почтовый ящик или прямо под дверь. «УТЕШЬ СВОЁ ЖЕНСКОЕ – ПОСЕТИ СЕМЬЮ СЕМИ СЕСТЁР» или просто «ПОКАЙСЯ!», – неясно глаголили они блеклым типографским шрифтом на дешёвой бумаге.
«НИЧТО НЕ СКРЫТО ОТ ОЧЕЙ МАТЕРИ. ПОКАЙСЯ ВО ГРЕХАХ»
«ПРИМКНИ К СЕМЬЕ, ПОКА НЕ ПОЗДНО»
«ЖЕНЩИНА В ТЕБЕ ДОЛЖНА ЖИТЬ! СЕМЬ ДОЧЕРЕЙ ВЫВЕДУТ ТЕБЯ»
«МАТЕРИ И ИХ ДОЧЕРИ ЖДУТ ТЕБЯ»
«ПОЧЕМУ СТОРОНИШЬСЯ НАС?»
«ТЫ СКОРО УМРЁШЬ.»
Мы понятия не имели, что за секта (было их тогда немало) увязалась за Таней, но прицепились эти «Семь сестёр» особенно крепко.
Приходящие почти ежедневно посылки разнообразились: добавились какие-то вышитые женскими фигурами лоскуты ткани, засохшие цветы и земля в спичечных коробках, например.
В один день в почтовом ящике Танька обнаружила могильный венок. Тогда она чуть не грохнулась в обморок, догадавшись, с какого места ей приходят необычные посылки. Я немедленно поехал с ней проверить, и вправду: могила её дочери была едва ли не перекопана, а почти все цветы, что приносили туда сердобольные горожане и сама Таня, отсутствовали. Зато на могильный камень была повешена всё та же чёртова накидка с изображёнными бабами, а сверху аккуратно лежал мёртвый голубь, поедаемый личинками. Понятия не имею, что это значило и как кладбищенский сторож не заметил такого на рабочем месте.
С тех пор Таня почти перестала вставать с постели – не столько из-за слабости, сколько из-за боязни покидать дом: на каждом углу она встречала зловещую тётку в зелёном с девочкой, а ящик её ломился от листовок и всякого мусора, которым её бомбардировали неведомые дочки-матери.
Танина тревога расти не перестала: она начала видеть во снах каких-то женщин в бесформенных одеяниях, стоящих, взявшись за руки и безмолвно смотря на неё. Кошмар снился ей почти каждый день. В один раз я, входя в её квартиру, увидел на входной двери куклу. Обыкновенную старую очень грязную тряпичную куклу, прибитую к двери гвоздём – но впечатление она на меня произвела более жуткое, чем если бы я обнаружил там чью-то отрезанную голову. Я снял её и выкинул в мусор, ничего не сказав Тане, чтобы не довести до срыва.
Какие-то другие женщины стали приходить к ней и молча стоять у двери средь бела дня, звоня и стуча. Соседи их не прогоняли – им было плевать. Носили женщины уже знакомые накидки с вышивкой. Один раз я и сам встретил их — четырёх безмолвных баб с деревянными лицами. Завидев меня, они сразу же ретировались, прижимая к груди какие-то бумажки. Я непроизвольно вздогнул, когда они проходили мимо меня. От них пахло сыростью и деревом.
Порой преследовательницы даже увязывались за ней на улицу, когда она всё-таки выходила из дома, словно подбираясь всё ближе. Прохожим было всё так же всё равно.
— Чего они от меня хотят?! — убивалась она, когда я приходил к ней. – Уже сил никаких не осталось. Ни-ка-ких… Пусть хоть убьют меня, хоть заберут в сумасшедший кружок свой – не могу больше!.. В дверь стучаться даже ночью стали. И по телефону звонить раз двадцать на дню. Трубку я не беру пока…
Потом случилось предсказуемое.
Пропала Таня совершенно тривиально – осмелилась выйти за магазин вечером, когда уже было темно, и не вернулась. Магазин был в двух шагах от дома; по словам кассира, внутрь Таня не заходила. На улице не было почти никого, да и метель лютая, а камеры видеонаблюдения у нас появились лет через десять. С концами.
Конечно, я знал, куда она исчезла. Вернее, кто её забрал. Женщина с незапоминающимся лицом в зелёном пальто с дочкой за руку. Какие-то чёртовы Семь Сестёр, которых мы сильно недооценили, считая какой-то заурядной религиозной сходкой, оказались куда серьёзнее. Теперь Таня у них и она мертва (в этом я вообще не сомневался). Что могли сделать помешанные на женщинах и девочках фанатики с матерью, убившей собственную дочь? Лишь то же самое.
Формально её, конечно, искали. Прошлись по соседним домам, позадавали мне и паре знакомых вопросы в отделении, даже с собакой прошлись по парку – следов, разумеется, нет. Висяк. Я понимал, что искать будто испарившуюся женщину, которую ненавидит весь город, доблестные органы не будут.
Тогда я начал копать. Понимал, что поздно, тщетно и по-детски глупо, но копал. В милиции я никогда не работал, однако имел нескольких друзей-следователей, знакомых ещё с детства, а потому что-то интересное мне всё же узнать удалось. Много интересного.
* * *
Так, исчезали в нашем прекрасном городе N люди, как оказалось, неприлично часто даже для полной срани в девяностых годах. Большей частью – женщины, вышедшие куда-то вечером, как Таня. Пропадали студентки, ездившие в близлежащий тёмный лес на шашлыки. Пропадали ездившие по нашему шоссе в другие города.
Пропадали маленькие девочки.
Была четырёхлетняя малышка, которая договорилась с подругой «бежать из садика»; подруга в итоге испугалась и обо всём рассказала воспитателям, но сама девочка успела выбежать на улицу из садика – и всё. Никаких следов, никаких свидетелей.
Был мальчик, который вечером, дожидаясь маму из магазина, играл на улице с сестрёнкой. Согласно его словам, сестрёнку увела какая-то «грязная тётка»: представилась подругой мамы, которой якобы поручено забрать дитя, а наивный братик и повёлся. Более подробных описаний похитительницы, кроме как «грязная» и «неприятная», от него не дождались.
Доски объявлений, на которые я не смотрел, оказывается, пестрили (вернее, чёрно-белили) некачественными фотороботами с подписями ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА; но ни одна пропавшая женщина так и не была найдена ни живой, ни мёртвой.
Исчезла женщина, пошедшая по грибы. Машина её спокойно стояла у лесной опушки; судя по следам, пропавшая без проблем зашла в лес, а вот там с ней что-то и случилось. Лес довольно жуткий, большой и непроходимый, старики говорят про лешего и других тварей – но я думаю, были там твари куда похуже. Исчезновение в дремучем лесу горе-грибника не было бы столь подозрительно, если бы это не была уже едва ли не сотая запропастившаяся за пару лет в городке с населением в пару десятков тысяч.
Был убит мужчина – скандалист и алкаш, известный половине города тем, что издевался и избивал свою дочь-инвалидку, отбирая у неё пенсию. Вышел покурить на улицу – и нашли его только на следующее утро за гаражами. Нож, который убийца унёс с собой, скрывшись в лесополосу, воткнули в него более шестидесяти, кажется, раз. Подумали бы на дочь, но она едва ходить могла.
Убита семейная пара, сбившая на автомобиле маленькую девочку и умудрившаяся отвертеться. Всё в том же лесу, возле которого у них была дача. От мужа осталось истерзанное тело, найденное на опушке; жена же, судя по следам крови, была тяжко ранена и кем-то уведена в глубь леса. Что сделали с ней дальше – неизвестно.
Все эти дела, завязанные на женщинах и девочках, неприятно скрипели в моём мозгу и оседали мрачными мыслями, которым я по мере рассказов следователей находил подтверждения.
Некоторые исчезнувшие женщины, видимо, ушли сами: многие из них очень странно вели себя в последнее время, сообщая близким о какой-то «дружной семье» или «общине», готовой их принять. Одна из пропавших показывала подругам какие-то листовки, которые потом были утеряны, предлагая им пойти с ней «туда, где лучше» – ей якобы «открыла глаза на мир» какая-то знакомая. При этом исчезнувшая уточняла, что это дело только для женщин.
Некоторые дети – друзья пропавших девочек – утверждали, что иногда к ним на улице подходили «странные тёти в странной одежде» и предлагали «поиграть» или вовсе «побывать в сказке», сходив с тётями в волшебную страну, где добрая волшебница научит их летать.
А от раздражительных пенсионеров и просто случайных прохожих периодически шли жалобы на то, что в заброшенных домах и на пустырях по ночам собираются какое-то «бабьё непонятное» и поёт всякие песни тягомотные, а ещё жжёт костры и мешает добропорядочным гражданам спать. Таксист с окраины сообщал, что видел глубокой ночью колонну женщин в каких-то рясах, шедших через поле вдоль шоссе в сторону города.
Ему почему-то стало не по себе и он поспешил уехать.
И ещё много, очень много любопытной информации. Слухи ползли по городу, а женщины продолжали уходить в неведомое пристанище дочек и матерей.
* * *
В апреле, когда снег ещё не успел сойти, загорелся лес. Сильнейший пожар продолжался почти весь день, а, едва ликвидировав его, в глубине леса пожарными с милицией, которые пытались найти очаг возгорания (с их слов я и пишу дальнейшее) найдена была сгоревшая церковь.
Небольшая часовня то отсырела за кучу времени, то Б-г её уберёг, но сгорела она не дотла, несмотря на то, что, судя по всему, именно она была очагом пожара. На уцелевших руинах её обнаружили нечто интересное.
«В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И СЛОВО БЫЛО У МАТЕРИ, И СЛОВО БЫЛО МАТЬ», – гласил, например, плоский камень, валявшийся под обрушенными стенами. Под надписью были рисунки, показывающие хоровод: женщины и девочки стояли кругом, взявшись за руки, а в центре этого круга стояла женщина, воздевшая руки к небу. Лица её видно не было. Все люди на рисунке были облачены в одежду вроде той, что я видел на преследователях Тани.
На устоявшей стене храма была небольшая фреска. Изображала она Богородицу с Христом на руках, вот только Иисус был не Иисусом, а маленькой девочкой, которую Дева Мария кормила грудью.
И ещё нашли женщину.
Она с младенцем-девочкой на руках лежала в углу церкви, обуглившись так сильно, что не очень-то и отличалась от сгоревших деревьев рядом с часовней.
В уцелевшем крошечном подвале обнаружили остатки еды и воды, а также сваленную в кучу женскую одежду и детские игрушки. Судя по следам и совсем свежим свечным огаркам, ушли оттуда совсем недавно. Как только начался пожар, которой они же и устроили. Для чего? Думаю, дочкам-матерям по неясной причине пришлось свой оставить прежний дом, а какой-то ритуал их предписывал уничтожать покинутое жилище… и оставить ему жертву, надо полагать – тела той женщины и ребёнка обгорели почти до скелета. Их так и не опознали. Она смирно стояла с грудной дочерью на руках и смиренно ждала, пока огонь убьёт их. Она верила.
Они шли из леса прямо сквозь огонь – безо всякой защиты, с маленькими детьми и кучей припасов на руках. Им очень надо было поскорее уйти оттуда – возможно, дабы забрать из церкви с собой что-то или кого-то, кого ни в коем случае не должны были найти посторонние.
Вторую женщину нашли уже на отшибе леса, куда огонь добраться не успел. Опознана она была как пропавшая без вести более года назад в нашем замечательном городке, однако смерть наступила лишь за два-три дня до обнаружения тела.
Крупными гвоздями она была распята на стволе здоровенной сосны. Плесневого цвета тело было исклёвано птицами и покрыто шрамами и гематомами различной давности; половые органы её были вырезаны с точностью заправского хирурга и зарыты в землю у её же ног. Накрыто тело убитой было просторным одеянием с вручную вышитым хороводом женщин, которое я уже неоднократно видел.
Я не хотел раздумывать, за что её так убили и что всё это значит.
После этих любопытнейших находок в милиции ой как закипятились, открыли старые дела о пропавших дамах и убитых мужчинах. Даже из Москвы приезжали какие-то следователи – но ничего больше так и не обнаружили. Очевидно, после пожара сектанты ушли куда-то далеко – многие полагали, что в леса Красноярского края двинули, а это много сот километров. Женщину в зелёном пальто с девочкой за руку у нас больше никогда не встречали. Впрочем, ещё какое-то время подозрительных созданий в странной одежде видели то тут, то там на окраинах городка, вроде собиравшихся в заброшенных дачных домах, – делу это, увы, никак не помогло. Я больше не хотел думать об этом и в милиции, куда меня тут же вызвали по второму разу, а потом по третьему и так далее, ничего нового не рассказал. Вопросы про Таню мне особенно осточертели.
* * *
Потому что Таню после её пропажи я видел – незадолго до того самого пожара. О чём не рассказал ни милиционерам, ни самым близким друзьям.
Никому не рассказал о том, как спустя год с её пропажи встретил её у дверей собственной квартиры, совершенно спокойную и одетую в хламиду, на которой были изображены ряды женщин с детьми.
Никому не расскажу о нашем диалоге, слишком длинном и нервном, чтобы расписывать. Скажу только, что в той Тане, что я встретил «воскресшей из мёртвых», не было ни капли от прежней моей подруги. Я встретил другую женщину. Женщину, которая рассказывала мне о прекрасной жизни в Доме Семи Дочерей Изначальной Матери; о том, как ей открыли глаза на мир и поставили на тропу Верной Жизни, как она искупила грехи, в том числе и убийство дочери. Она звала меня туда, звала механически, твердя призывы, как заводная кукла. Я кричал, что ей промыли мозги и что я узнавал, чем занимается её ёбаная секта – она не слышала меня. Она говорила, что Дочки-Матери готовы принять даже мужчину, если он светл душой (как я) – придётся только обработать меня, то бишь оскопить, отрезав мне член, но не беда! Я недоумевал и орал на неё, а она всё повторяла про добрую Мать, которая кормит их и даёт им дочерей (сама Таня тоже получила какую-то «новую дочь». Не удивлюсь, если эта дочка где-то до сих пор смотрит детскими глазами с тревожного фоторобота), отказываясь, кстати, сообщить мне хоть что-то об этой их Матери и кто она такая. Я отвернулся от неё и молчал, схватившись за голову. Затем я решил звонить в милицию – мне было всё равно. Кукла, что пыталась утащить меня с их полоумную феминную секту, не имела с Таней ничего общего. А когда я развернулся к ней, в её руках блестел инеем начищенный нож для мяса.
— Прости, не могу. Надо мне к нам тебя привести. Вижу, что не пойдёшь ни за что – дурак. Но сама Мать мне приказала. Не приведу – сделает очень больно.
Я только заметил, что ладонь её, сжимающая нож довольно профессионально, была испещрена шрамами и ожогами, а на паре пальцев отсутствовали ногти. Некоторые шрамы имели форму причудливых букв неизвестного мне алфавита. Искупила она грехи…
* * *
В голову Тани я врезал первым попавшимся – тяжеленным канделябром, да и я отнюдь не хил, так что шансов выжить у неё не было: голова смахивала на переспелый томат. Сложить мёртвое тело и под покровом ночи перевезти его оказалось легче ожидаемого.
Спустя два часа она уже лежала зарытой в пригородном лесу – в том самом, где, как оказалось, стоял её новый дом. Она лежит там до сих пор в неглубокой могиле, заросшей папоротником, и проливные дожди стучат по сырой земле, тщетно пытаясь добраться до Таниного тела.
А через неделю случился чёртов лесной пожар, после которого последовали удивительные находки, и из города я очень скоро уехал. У меня не было никаких других знакомств, однако оставаться там, где исповедующие культ своей непонятной Матери люди забирают, пытают и убивают других, я совсем не желал. Интересно, конечно, что это за Мать такая и как она выглядит… В глаза бы ей посмотреть.
Вертеться я умел. Оседал в мелких городках, потом – Москва. Кое-какая карьерная лестница, то-сё, и вот: нормальная должность, новая машина, жена есть, дочь родилась! Счастливая жизнь, ей-богу.
Уезжая из N, я старался не смотреть на многочисленных одиноких мамаш с детьми на руках, голосующих вдоль шоссе и провожающих редкие автомобили долгими взглядами. Примечательно, что чем дальше я уезжал, тем меньше их становилось.
История закончилась. Разумеется, потом долго ходили слухи, доходившие до меня через старых знакомых – множество слухов, на которые я всей душой плевал: и о том, что в обгоревшей часовне по ночам плачут сгоревшие девочки; и о том, как на месте в лесу, где распяли девушку, не растёт ни единой травинки; и о том, что в плохую погоду по городку с колючим ветром путешествует давно умершая женщина в зелёном пальто с дочкой за руку, ищущая невесть кого.
И о том, что почти в тысяче километров от нашего города, там, где начинаются уже действительно суровые сибирские леса, находится маленькая деревушка, населённая одними женщинами. Еду и всё остальное они якобы добывают сами, а само поселение на картах не значится. Я не знаю, насколько часто пропадают новорождённые девочки в соседних посёлках в том районе. В конце концов, это всего лишь слухи, и пусть они ими и останутся.
И всё-таки от Тани я такого не ожидал.
* * *
Я надеюсь, что с моей женой и дочерью никогда не случится ничего плохого.