Вспомнился реальный случай.
В конце девяностых мне было лет двенадцать, и жил тогда в частном секторе городишки в С. области. Были у нас соседи, двое каких-то жлобов, а у жлобов – сын и дочь, уже довольно взрослые, лет по восемнадцать-двадцать. Для меня-школьника они были почти что взрослыми. Тем не менее нередко проводил с ними время, и вот почему. Был у этих брата с сестрой огромный черный щенок. Породу не разобрать, но метр в холке, как мне сейчас подсказывает приукрашенная память, был точно. Звали этого теленка Дик.
Мы с соседскими детьми часто играли с Диком – такого кабана надо было выгуливать. Ему и в просторном дворе было мало места. Несмотря на исполинские, по моему убеждению, габариты (тогда у меня еще не было заслонявшего небо ризеншнауцера), добрейшей души был пес: незнакомцам доверял, ластился ко всем подряд. По задумке хозяев, Дик был сторожевой собакой, однако никто никогда не слышал, чтобы он хоть раз гавкнул. Такой вот Герасим от собачьего племени. Носились мы с ним по улице, играли в апорт, а младшеклассники из окрестных домов и вовсе на нем верхом катались. Словом, псину все эту очень любили, а вот их хозяев не очень: жлобы же.
Это присказка, а вот сама история. Веселье с соседской собакой длилось недолго: где-то полгода после переезда этой семьи на нашу улицу. Внезапно Дик пропал. Вот так взял и пропал. Обстоятельства исчезновения были не сказать, чтобы совсем уж загадочными, однако ж пес жил во дворе частного дома, огороженного от посторонних трехметровым забором. Хозяйские парень с девчонкой, да и мы тоже, переживали и долго искали собаку. Спустя некоторое время стало понятно, что дело это гиблое: сам Дик убежать не мог, а если бы и убежал, то вернулся бы в родные места и ошивался бы у дома. В общем, прошло несколько недель, и все постепенно смирились, признав, что овчарка пропала навсегда.
Прошло время – месяц? Два? Не помню. Тут некоторые дочитавшие до сего момента вспомнят про кладбище домашних животных, и зря. Ничего такого не было. Жизнь тянулась своим чередом. Я ходил на уроки и пропадал с товарищами на улице. Да, в те годы домой было не загнать... зато теперь наоборот.
Так вот, мы с друзьями исходили наш городок, как это принято говорить, вдоль и поперек, знали каждый куст и побывали на каждом дереве. О сталкерах в тех краях тогда никто слыхом не слыхивал, да и заброшенных объектов в городской черте не было, однако тяга к пугающему и стремление щекотать нервы жили во мне уже в ту пору. А рядом с нами, то есть, прямо в соседнем доме, жили алкоголики. Причем бывшие зеки, один из которых, сухой одноглазый мужикан с выбитым пулей – по его заверениям – глазом мотал срок за убийство. Это они научили меня виртуозно материться уже года в три, они же периодически захаживали к моим деду с бабушкой с просьбой помочь на бухло, предлагая взамен выполнить грязную или тяжелую работу. Обычно эти ханурики получали на лапу даром, ведь толку с них было мало, а вставлять выбитое окно или убирать фекалии с крыльца никому не хотелось, – были случаи. Существовали эти индивиды впроголодь, предпочитая тратить все имевшиеся ресурсы на выпивку.
Несложно догадаться, в каком состоянии пребывало жилище этих персонажей. Обретались ханурики в деревянном двухэтажном доме, выкрашенном при царе Горохе в ядреную розовую краску, которая давно облупилась и сходила со стен подобно старой коже.
Двор этих господ зарос сором, из буйных лопухов и леса дикой конопли выглядывал гнилой сельхозинвентарь, ржавые ободья колес, ржавая же детская коляска и прочий хлам. Этакий захолустный декаданс. Представили картину, да? Само же розовое гнездо зеленого змия и прилегающая к нему территория были обнесены на удивление крепким и ладно сбитым трехметровым забором. Впрочем, в одном месте, как раз со стороны моего двора, там образовалась брешь: две доски легко раздвигались. Возможно, сами же алкаши и устроили этот ход, чтобы потихоньку шастать к нам и таскать со двора всякую мелочь.
Однажды жажда открытий снова клюнула меня в одно место, и я решил-таки устроить диверсионную вылазку в стан маргиналов. Уже тогда я рос довольно высокомерным и за людей эту пьянь не считал: мне они виделись скорее антропоморфными зверьми, нежели представителями рода человеческого. Иной раз из глубин дома доносились звуки, в которых не угадывалось ничего людского. Это алкашня пыталась петь.
Однажды летом я решил: пора. Раздвинул доски в заборе и проник на землю синяков. Двор поражал своей неухоженностью, однако в этой дичи была своя романтика упадка. Полюбовавшись на валявшуюся в бурьяне сдутую резиновую лодку, я направился к почерневшему от времени и сырости деревянному сараю, который хоть и обладал дверью, на которой даже висел ржавый замок, был доступен для исследования – в одной из его стен зияла громадная дыра неясного происхождения. Пробраться внутрь не составило никакого труда, а поскольку дело было днем, в сарай через щели и, собственно, дыру, пробивалось изрядно света.
Осмотрелся. Унылое зрелище. Это помещение и сараем-то назвать было нельзя. Земляной пол сплошным ковром устилал всякий сор: обломки мебели, поленья, мятые жестяные листы, гнилое сено, громадные деревянные катушки, мотки колючей проволоки. Ступать приходилось осторожно: ноги вязли в пыли, которой, вот серьезно, был целый океан. Мой взгляд привлек тряпичный сверток, валявшийся в противоположном углу сарая. Уж не помню, чем он был примечательный, но я решил поглядеть, что там. С горем пополам доковылял до угла и развернул дратву.
Как и многим уличным сорванцам, мне не была свойственна брезгливость. Но в тот миг весь исследовательский пыл схлынул, а на душе стало глупо и грустно. В свертке лежали ссохшиеся черные лапы и отрубленный под корень хвост. Не нужно было быть детективом, чтобы догадаться, кому они принадлежали.
Уже потом услышал от взрослых, что те ханурики регулярно закусывали собачатиной, а однажды, по слухам, и своим неудачливым собутыльником. Слухи проверять не спешили: опасались связываться.
Алкаши те, кстати, за пару лет один за другим поумирали.