По нашему миру ходили страшные существа: призраки, чудовища и маньяки. Люди помирали каждую минуту, один за другим, и тела их так и оставались здесь, с нами: уродливые, неприятно пахнущие, бесполезные. Когда мне было лет четырнадцать, я часто думал об этом как о неотвратимом кошмаре. А когда я повзрослел, мне стало как-то всё равно. Почти.
Я помню это так хорошо, как будто это было вчера. Особенно такие формулировки абсурдны, когда знаешь, что будет завтра, а может и через год. И даже через десять лет.
Я возвращался с уроков одним не очень ясным, но остро ощутимым днём. Школа постепенно отдалялась. Одноклассники всё ещё по-дурацки смеялись. Учителя всё ещё продолжали проповедовать доброжелательную педагогическую слепоту. Ужасно грязные уборные всё ещё постепенно поглощали уборщиц одну за другой. Но это забывалось почти со скоростью моей ходьбы; наверно, чтобы потом вспомниться снова.
Трава на газонах дремала болезненным сном. Я шагал, уткнувшись взглядом в её скопления, и думал о том, как мне трудно жить. Идей, как сделать жизнь лучше, не приходило: не получалось ни уехать далеко и навсегда, ни устроиться на ночную работу в свободное от школы время, ни уйти в себя. И даже отвлечься было сложно.
Я остановился на площадке у соседнего с моим дома. Я часто ходил туда гулять во времена детского сада. В воображении предстала та самая пора жутких сказок, которые нагоняли нежный и иногда жидкий страх. Весенние деревья прикрывали землю корявыми тенями. Было относительно тепло. Вокруг было полно детей разных возрастов.
— Ребята, а вы слышали? Историю вы знаете эту? Очень страшная! — То, с какими ораторскими эмоциями соседский мальчик это выговаривал, чуть ли не выкрикивал, заставило аж присесть на лишайный пенёк и немного послушать, если даже не присоединиться к разговору.
Я не знал, как звали этого мальчика, и про себя назвал его «Стивен Кинг от мира карусели». Я был старше его лет на пять, и не знаю, как впоследствии сложилась его судьба, но в памяти его лицо с возбуждённо-затуплённым взглядом осталось навсегда.
— Вы знаете, что бабка сдохла? Эта вот злобная. Зинаида… Как её… Которая метлой людей гоняла, всех кто ей не нравился.— Ну наконец-то… — протянула девочка, сидевшая прямо на земле рядом с моим пеньком. — Как же она меня бесила…
— Умерла и умерла, какое вам-то дело? — Толстый мальчик, который через двенадцать лет после разговора погибнет в случайной аварии, как всегда, старался выдавить безразличие. Он тоже сидел земле, иногда ёрзал, ещё больше пачкая штаны, и перебирал в руках кучу крышек от бутылок из-под газировки.
— Так вот, она не просто умерла. Её убили! Кто-то страшный в дом пришёл к ней, исколол ножом, как колбасу, украл глаза, — наверно, суп из них сварил, — и положил в постель, как будто ничего и не было! А она мёртвая лежит: в крови, без глаз. Вы представляете?!
— Не представляю. — Я сказал это, кажется, за всех. Все тоже в разных формах это подумали. Но я соврал: я хоть чуть-чуть — но представлял.
— …Я даже знаю, кто её убил. Вы думаете, что маньяк какой-то? Я считаю, это мистика прям жуткая! Короче… вот. «Дед-глазовор» зовут этого человека… или не человека, не знаю я, как правильно назвать. У него самого глаз нет — непонятно даже, чем он видит. Хотя выглядит, как дед обычный, но похож больше на труп: на зомби, или на бомжа. Он страшный, очень. — И мальчик сделал лицо настолько серьёзное, насколько мог, и даже понизил голос, дабы звучать зловеще: — Вы можете думать, он вас не найдёт. Но нет, он всех находит.
Я чуть было не встал с пенька и не ушёл. Но некая сила удержала — может, призрак со слишком тяжёлыми руками, а может — любопытство.
— Он на всех охотится, но только чаще всего — на стариков и старушек. Представьте: ваша бабушка вчера ходила по квартире с лёгкостью, а сегодня валяется и бредит. Это она чувствует, что Дед-глазовор близко, уже подсознательно. Вот и хочет умереть скорее, чтобы Дед ей слишком страшную смерть не устроил. Он же только на живых охотится, у мёртвых душа не страдает. А знаете, почему глаза крадёт? Потому что человек без глаз ужасно умирает — как же мы без зеркала души?.. Да, глаза — это зеркало души, если что, я читал. В ад люди попадают и ещё там мучаются бесконечно!
— Ты же говорил, что это существо ножом людей укалывает и этим убивает. А теперь про ад. Где логика?.. — Незнакомая девочка в ярко-розовых штанах отреагировала характерно для зрелой личности возраста десяти лет.
— Ну… Зинаида злая была, вот и дополнительное условие. Хорошим людям тело при смерти так не изуродуют.
Рассказчик явно потерял авторитет в глазах ребят.
— Ты реально веришь в ад какой-то там? Твоих существ потусторонних на Земле не существует, как бы.
— Врёшь ты всё, короче. Мы тебе не верим.
«Стивен Кинг» явно осознал, что запутался в своих историях, однако продолжил упорно пытаться хоть кого-то напугать. Было понятно: этот фантазёр в свои одиннадцать уже познал всё реальное и нереальное, притом второе в большей степени. И к тому времени, как я собрался уходить с площадки, монструозный «Дед» успел натворить ужасов похуже Бога, о котором я узнал из «Ветхого завета»; эту книгу почти столетнего издания я уже несколько недель хотел переставить в другое место, на полку в гостиной или в шкаф в комнате родителей. Я не знаю, почему у меня возникли именно такие ассоциации.
Дед обходил целые дома, больницы и убивал чуть ли не пачками. Он появлялся на окраинах города и иногда прятался в промозглой наштукатуренной тени подъездов, поджидая очередного беспомощного человека, который о его существовании даже не подозревал.
— А я… тоже страшного мужика видела.
Это говорила тихая девочка, которую я также неоднократно встречал во дворе. Она выходила чаще всего одна, либо с горбатой молчаливой матерью, которая всегда носила на голове рваный платок. Девочка эта мало говорила и много плакала. Спустя лет десять я случайно встречу её около ближайшей больницы, она окажется такой же тихой, но с более истощённым лицом и с более пустым взглядом.
— Он тоже был на зомби похож. Я тогда домой шла и его на дороге увидела. Не знаю, он за мной шёл или нет — но еле убежала. У него были волосы лохматые, толстые ноги… И куртка у него ещё, жёлто-коричневая, кожаная.
— Ну… значит, это дед-глазовор и был. Повезло тебе, что убежала.
— Всё равно не верю. Это всё бредятина. — Толстый мальчик оставался непреклонен.
...
Дом недалеко от насиженного пенька манил дырами окон и распахнутой двери, чуть ли не обнажая внутренность. Я не хотел туда возвращаться — там, на третьем этаже в квартире, лежала при смерти моя родная бабушка.
Когда я вошёл, захотелось отрубить себе органы чувств: обоняние, зрение, слух и даже то самое пресловутое «шестое».
— Бабушка, привет.
Я не думал, что она ответит внятно. Она застонала окривевшим голосом что-то на языке гортанного хрипения и боли.
— Нет, мама пока не приехала. У неё дела, понимаешь?
Объяснять что-то взрослому, — даже слишком взрослому, — человеку, как ребёнку, было трудно. Надо ли говорить, что я не был психологом?..
Родители действительно не возвращались домой несколько дней. Вроде как, они уехали по работе — по крайней мере, хотелось в это верить. И после их отъезда бабушка начала угасать ещё быстрее: уже по часам и минутам — но всё равно слишком долго по сравнению с тем, сколько длилась бы менее тяжкая смерть.
Немощное тело лежало бременем на кровати, и кровать скрипела от каждого движения руки, ноги, головы или расплывшегося бесформенного туловища. Подёрнутые резко выступившими венами руки путались в ветхом одеяле.
Бабушкины глаза всегда были внимательными и умели настойчиво вглядываться в каждого. Последние несколько месяцев стержень взгляда сначала согнулся, а потом и вовсе обломился. Радужка превратились в серо-голубое месиво, и единственной идеей в них стало желание наконец прекратить страдания. Но сейчас бабушка смотрела на меня осмысленно. Будто пыталась вычленить из потока своего сознания что-то, что хотела сказать мне — может быть, даже всю мою жизнь.
Может, я был в чём-то перед ней виноват, и она меня проклинала — я на всякий случай судорожно перебирал в уме все ситуации, в которых она могла на меня обидеться. Может, я сделаю много отвратительных вещей после того, как распрощаюсь с детством, но уже тогда будет всё равно; не мне — хотя бы ей.
Весь вечер она задыхалась, истекала слюной и хрипло сдавленно кричала. Я сидел у двери в её комнате, прижав ноги к груди. Под потолком колыхалась паутина и потрескивала лампочка в пыльной люстре. С наступлением вечера в окно перестал падать свет. Бабушка, обратив влажный взгляд в потолок, продолжала что-то бормотать одними лишь губами.
Ночью, уже ближе к утру, она перестала дышать. Я не спал, и я хорошо помню тогдашнее своё состояние: почти не было мыслей, вокруг витала пыль вместе с незримым страхом. Тихий холодный рассвет наползал на окно. Всё внимание привлекали зияющий рот и обмякшие старческие руки.
Я почти не услышал, как вернулись родители. Они тихо вошли в тёмное помещение, включили свет, подошли к мёртвой. Начали расспрашивать меня, что было всё это время, и когда произошла смерть. А потом они сокрушались из-за того, что опоздали — непонятно, насколько искренне.
...
Я ушёл к себе. Я заперся в комнате и включил свой тогдашний компьютер, чтобы отвлечься.
Вспомнилась соседка Зинаида. Не исключено, что она действительно умерла так загадочно, как не может постичь взрослый мозг — но зато может детский. Она была полной бабушкиной противоположностью. Бабушка вечно сидела дома, тихо спрятав внутри себя память о когда-то насыщенной жизни — Зинаида шаталась по улице, отвращая прохожих людей своим видом. Бабушка была доброй и разумной — Зинаида проклинала даже собственных детей. Видимо, именно таких обычно настигает сущность «Глазовора».
А ещё ясно в воображении возникла атмосфера самой рассказанной местным «Стивеном Кингом» истории. Представились бесконечные коридоры забытых домов престарелых, залитые кровью и топкой слизью вытекших глаз. Представилось, как достают голых жертв из смердящих постелей. Представилось то, как жертвы умирали от первородного, искривляющего пространство ужаса от созерцания хтонического «Деда»… или же из-за того, что «Дед» всаживал им ржавое лезвие перочинного ножа в мозг. Неважно.
Я подумал: «Если бог существует, какой-то большой, мудрый, суровый и непонятный — он сейчас однозначно рад новой душе, что постепенно поднимается к небу, только что оторвавшись от ржавой крыши. А если существует «Дед-глазовор» — он, прямо как мои родители, опоздал».
Я знал, что завтра вернусь в школу. И знал, что даже когда мальчик со двора перерастёт период поклонения глупым страшилкам — абсурдные легенды не перестанут рождаться, насыщенно и интересно жить и умирать, прямо как люди. И не перестанут будоражить воображение тексты, напечатанные пиксельными буковками на экране массивного старого монитора. Я в принципе любил читать, и в то время я иногда читал страшилки с грязно-белых страниц интернета. Спустя какое-то количество лет я разберу этот гигантский монитор, и в его объёмной оболочке с хриплым мурлыканием будет спать мой кот. А потом кота разорвут бродячие собаки. А потом собак по моему району начнут массово травить. Но это будет очень нескоро.
После-послезавтра я пойду на похороны. Мне всё так же будет четырнадцать лет, и будет у меня две пока ещё ходячие ноги и десять пока ещё присутствующих пальцев на руках. Будет пустая глазница солнца беспощадно пялиться сквозь листву. Откроется мне и моим родителям угрюмый морг, и будет краснеть тканевая подкладка в гробу под бледным старческим трупом.
Где-то там, ходя туда-сюда, от морга к церкви, от церкви к кладбищу и обратно, я в беспорядке увижу множество людей. И среди них ненароком промелькнёт странный мужчина средних лет в кожаной куртке коричнево-жёлтого цвета.