Одна редакторша американского независимого журнала ужасов ещё из тех времён, когда они выходили (признаюсь, мне лень искать ту самую книжку, где я это прочитал, и уточнять её имя) очень просит авторов не присылает ей истории про свидание с монстром. Они всегда одинаковые и сводятся к тому, что рассказчик или рассказчица как-то раз познакомился в баре с потрясающим парнем или девушкой (как правило, противоположного с рассказчиком пола, но на волне популярности Клайва Баркера появилось много исключений), Дальше они проводят вместе потрясающую ночь, («Такого секса у меня никогда ещё не было!»). А наутро оказывается, что рассказчик всю ночь развлекался с вампиром, оборотнем, демоном, призраком или ещё какой-нибудь потусторонней сущностью. И этот факт вроде как должен читателя испугать.
Мало того, что такая сцена уже есть в первом «Блейде», так она ещё совершенно не пугает. Как может испугать одна ночь, если многие люди всю жизнь живут с монстром, потому что в самом начале отношений неосторожно прижили от него детей?..
И всё равно — такие рассказы ей присылают примерно раз в месяц. Мне, наверное, повезло. Я не редактирую независимый американский журнал с ужастиками, и чудовищных рассказов мне никто никто не присылает.
Но мне от этой идеи тоже не страшно.
Всё потому, что когда мне было лет четырнадцать, я дружил и можно сказать ходил на свидание с девочкой, которая, как очень быстро выяснилось, давным-давно умерла.
* * *
Той памятной поздней весной родители сбагрили меня в детский лагерь. Этот лагерь располагался на холодном севере страны, возле границы с Прибалтикой. Здесь почти в каждой деревне торчит по обломку старинного костела, а озёра называются непроницаемыми для славянского сознания литовскими именами.
Судя по тому, что до лагеря нужно было добираться с пятью пересадками, советская власть задумывал его как особое наказание для родителей, которые слишком требовали путёвок для детей, хотя им не положено. Потом советская власть закончилась, а лагерь остался и ближе не стал. Но родители так сильно хотели от меня отдохнуть, что смогли преодолеть и этими преграды. Я не возражал. Я был в том возрасте, когда мальчишке даже тюрьма покажется просто ещё одним приключением.
Сам лагерь оказался ничем не примечателен, если не считать одного вожатого с руками, татуированными кельтскими узорами и тяжёлым взглядом, устремленным куда-то вдали. Я предположил про себя, что это просто неформал из большого города. Лет пять назад зачем-то поступил на воспитателя-педагога-организатора и теперь вот трудится на единственном месте, куда его взяли.
Куда больше меня заинтересовало соседнее озеро. Очень длинное, словно раздавленная гусеница, оно тянулось от горизонта до горизонта, словно это было не озеро, а широченные русская река вроде Волги. На том берегу — пёстрые домики ещё одной деревни. А на нашем — всё, кроме парочки пляжей, заросло шелестящей стеной высоченного рогоза.
На одном из таких пляжей я и повстречал Риманте.
Она стояла у воды, как раз на самой влажной кромке песка, и смотрела куда-то вдаль, за горизонт. Примерно моих лет, в простом голубом платье, какие могли носить и сегодня, и сто лет назад. Из-под серого берета, того самого фасона, который рисуют на Че Геваре, — река светлых волос.
Она обернулась — и я улыбнулся и даже показал её пустые руки. Чтобы она увидела: у меня нет опасных намерений.
Она не стала убегать. Но не произнесла и слова. Просто смотрела, как кошка смотрит на хозяина, который почему-то развеселился.
Я представился. Сказал, что пришёл из лагеря.
— А меня зовут Риманте, — послышалось в ответ с заметным акцентом, — Ничего, если сперва не запомнишь. Повтори три раза — Риманте-Риманте-Риманте. Это литовское имя.
— Ты тоже в лагере живёшь, Риманте? — осведомился я. Хотя и недоумевал, зачем модной европейской девушке, да ещё симпатичной, тащиться в наши унылые летние лагеря, которые годились разве что переждать ядерную войну.
— Нет, — ответила Риманте, — Меня просто здесь убили, давным-давно. Тело так и не нашли, вот и хожу тут, как привидение. Я не знаю, где ваш лагерь — у меня не получается отойти далеко.
Эта новость была такой неожиданной, что сперва я подумал, что ослышался. А потом решил на всякий случай вести себя с ней как можно дружелюбней. Мало ли, что может устроить призрак, если его разозлишь.
— Зато ты не стареешь, наверное? — я попытался, как мог, сделать ей комплимент. Комплименты нравятся всем девочкам, даже мёртвым.
— Кажется, не старению. Какая была, такой остаюсь. Но тут, возле озера, тоже всё всегда одно и то же. Мне скучно. Если хочешь, мы можем поменяться.
Я не захотел.
И мы просто пошли по берегу, болтая о том, о сём. Я старался не касаться обстоятельств её смерти — вдруг призракам такие темы неприятны. Может, сыграл возраст, может, дружелюбие, но мы нескучно провели время. И я опомнился, только когда заметил, что солнце уже коснулось зубчатой стены сосен на другом берегу.
— Мне надо вернуться в лагерь, — пояснил я, — Иначе скандал будет.
— Я не против, — сказала она.
Я пошёл назад, через берёзовый лес. Возле поворота на шоссе не выдержал, обернулся — и увидел, что она смотрит мне вслед.
Риманте заметила мой взгляд и определённо смутилась — я успел заметить, как она дёрнула головой и как покраснел край еки. А потом, развернувшись спиной, она решительно зашагала к зарослям рогоза.
Перед ней была вода, но Риманте это не смутило. Шаг, другой — и вот она уже шагает по водной глади, словно по сверкающему паркету. Всего десяток шагов — и вот она уже скрылась за рогозом и теперь её не разглядеть.
Получается, она меня не разыгрывала.
Ошеломлённый этой догадкой. я зашагал своей дорогой, не переставая размышлять. И доразмышлялся до того, что стукнулся лбом об левую створку, когда входил в лагерь через ворота.
* * *
На следующей день нас пытались занять очередными бессмысленными мероприятиями. Но я всё-таки выбрался к озеру — где-то схитрил, а где-то просто забил на последствия.
Озеро, по меткому выражению классика Хэмингуэя, было на месте. А вот Риманте — нигде не видно.
Я попытался припомнить, как древние колдуны вызывали духов. Кажется, надо нарисовать круг. А потом может быть, надо встать в круг — или наоборот? Спустился на пляжик, достал ножик, начал рисовать круг. Во влажном песке это получилось как-то очень туго.
— Риманте! — бормотал я. — Риманте! Ну где ты делась, Риманте?
Я закончил круг, поднялся. Потом почему-то обернулся — и увидел, что Риманте стоит у меня за спиной, на траве, и смотрит очень внимательно.
— Привет, — сказал я, — Я искал тебя.
— Если ты искал, где моё тело, — всё тем же невозмутимым голосом произнесла Риманте, — то у тебя с таким ножиком ничего не получится. Озеро с тех пор несколько изменило свою форму. То место, где меня спрятали, уже под водой. Достать меня будет непросто.
— Получается, тебя убили очень давно, — сказал я. И невольно предположил, что она может приходиться роднёй кому-то из древних магнатов, чьи имена угодили в учебник истории.
— Это случилось в 1967 году, — сообщила она.
Я попытался вспомнить, какие важные события случились в том году, но не смог. Было немного обидно — я, хоть и жил на четыре десятка лет позже, не знал, о каких новостях ей рассказать. И будет ли ей интересно это узнать, что в Советском Союзе менялись правители, а теперь не меняются, потому что нет уже Советского Союза?
К сожалению, я не фанат новейшей истории, а в четырнадцать лет тем более знал её настолько плохо, что не помнил даже, кто был раньше — Брежнев или Хрущёв?
— А ты помнишь, кто тебя убил? — я правда не нашёл вопроса получше.
— Я не увидела. Он просто подошёл сзади и ударил, а потом сбросил в яму и закидал песком. Я пыталась объяснить это милиционерам, часто пыталась. Но даже с моей помощью они не смогли его найти. Они даже не нашли, зачем он это сделал. И меня они очень мало слушали. Чем больше я им говорила — тем больше они делали вид, что меня нет и тем крепче напивались после работы.
— Это да, — согласился я, — у нас до сих пор не умеют толком ловить маньяков и серийных убийц.
Мы снова пошли гулять вдоль холодного озера. У меня по-прежнему не было ни одной мысли, о каком важном событии ей рассказать.
В космос на её памяти наверняка уже и так летали. И она могла это слышать от других людей, кого встречала около озера. А что такое Интернет, ей, наверное, не объяснишь.
К счастью, у меня было время на размышления. Потому что оказалось, что молчать для Риманте было естественным состоянием. Вот уж не знаю, связано это было с её прибалтийским происхождением, а может быть, с её теперешним призрачным состоянием. Что-то было в её походке и молчании такое, что когда она шла и молчала, не было ни малейшего ощущения неловкой паузы.
Вдруг я догадался, что говорить с ней об умерших правителях — дело бессмысленное. Риманте наверняка знает о них ещё больше, чем я. Если она уже умерла, то наверняка встречала их там, откуда нет возврата правильно погребенным. Не всё же время она на берегу озера торчит!
Я задал вопрос, бережно подбирая слова. Совсем невинный вопрос, вроде того, встречала ли она на том свете кого-нибудь из знаменитостей?
— Я даже не пыталась, — ответила Риманте, — Мёртвым тяжело найти мёртвых.
— Вы что, по всей галактике разлетаетесь?
— Нет, не совсем, — ответила она, — В этом трудно разобраться, даже когда уже больше не живёшь. Если совсем просто — на той стороне все живут по отдельности. А здесь, у вас, — проходной мир, словно улица. Сюда мы выходим и только тут можем видеть вас и друг друга.
— А вы умеете проникать сюда самостоятельно?
— Нет. Если кто-то из нас пришёл — значит, его кто-то позвал. Пусть даже этот кто-то ни за что не желает признаваться! В этом сила слова. А слово зависит от языка.
— Но ведь не все языки понятны друг другу! Я вот белорусский понимаю, а литовский — уже нет. Получается, я бы не смог тебя призвать?
— Всё верно! Поэтому русские не видят литовских духов, а литовцы не видят русских.
Я не очень понял, что Риманте имела в виду. И просто решил, что ей с того света виднее. Даже живые литовцы — известные колдуны, сильнее них только финны и негры. У них есть даже свой Музей Чертей. Кому, как не им, во всём этом разбираться?
— А можешь рассказать мне что-нибудь о нашем мире, чего не знает никто из живых? — спросил я.
— Я не понимаю.
Да уж, задал задачку. Чего я от неё ждал? Загробной интерпретации квантовой электродинамики?
Поэтому я спросил проще:
— Ну, например, объясни, зачем всё так устроено? Почему люди рождаются, стареют и умирают? А потом становятся призраками и уже не меняются?
— Это как раз очень просто. Такой механизм придумали боги, чтобы весь мир работал и не разрушился. В прежние времена боги со всем справлялись сами. Это они сделали небо, землю, нагромоздили холмы и позволили им зарасти лесом. Но ухаживать за садом, который у них получился, оказалось очень утомительным делом. И тогда мудрая Дейве Валдитоя решила сплести существо, с божественным разумом, но из обычной красной земли. А потом вложить ему в грудь нитку желания жить в прекрасном райском саду и уверенность, что мир можно переделать в такой сад. Вот с тех пор и повелось — боги отдыхают на небе, а на земле беспрерывный труд. Потому что теперь корзины богов — носить человеку.
— Неплохо ты придумала, — заметил я.
Риманте повернула голову, её глаза недобро сверкнули.
— Я ничего не придумываю! Вот умрёшь — и сам всё это увидишь!
Дальше разговор у нас совсем расклеился. Так что очень скоро мы распрощались.
* * *
Наша третья встреча была уже почти обыденной. Как и в прошлый раз я пришёл на то самое место. Риманте там не было — но я знал, что это в порядке вещей. День был пасмурный, с озера тянуло промозглым ветерком. Я даже напомнил себе почаще посматривать на часы — потому что солнца сегодня толком не видно, а в лагере за постоянные отлучки мне могут и голову оторвать. Я посмотрел вправо — никого. Влево — никого. Обернулся — никого. Так и стоял и крутил головой, пока шея не заболела. А когда понял, что выбился из сил — увидел, что Риманте стоит рядом и смотрит на меня всё так же невозмутимо, а глаза у неё — голубые с жёлтой примесью.
— Пошли, — она схватила моё запястье и потащила прочь.
— Куда мы идём?
— Куда угодно с открытого места. Здесь опасно.
Она потащила меня прочь от озера. Я следовал за ней и попутно размышлял. Интересно, что может угрожать призраку? Она же и так мёртвая!
И ещё — как ей удалось схватить меня за руку? Она же бесплотная! Я же видел, как она бегала по воде и не проваливалась.
Но может быть, они могут добавлять себе материальности по желанию? Я ведь слышу её голос ушами, а не в голове, телепатически. А значит, как минимум её шея материальна. Да и щёчки с высокими балтийскими скулами выглядят совсем настоящими.
А пока я размышлял об этих материях, Риманте уже успела затащить меня под деревья, в березовую рощицу. Там пахло прелой листвой, и можно было различить, как неподалёку шумят на шоссе автомобили.
— Ну что, здесь получше? — раздражённо спросил я.
— Посмотри туда и реши сам, — ответила она. И указала через кусты в сторону берега.
Там и вправду шёл человек.
И я его даже узнал.
Это был тот самый вожатый с татуированными руками. Только теперь его волосы были завязаны в пучок на затылке, а лицо было озарено злобным огнём охотничьего азарта.
— Он, кажется, меня ищет, — предположил я.
— Ты ошибся, — ответила Риманте, — Он ищет меня.
— Но откуда он про тебя знает?
— Он — один из охотников за привидениями. Слышал о таких?
В который раз за время знакомства с Риманте я ощутил, что совершенно ничего не понимаю. И, как всегда, сделал вид, что для меня всё просто и ясно.
— Ну… мультик про них смотрел, — только и смог я ответить, — Только я что-то энергетической пушки не вижу. И я не понимаю, зачем его позвали. Неужели ты мешаешь здешним крестьянам.
— Его не звали. Он сам пришёл.
— Давай ты спрячешься, а я скажу, что ничего не видел.
— Не получится. Он ищет меня и найдёт. Он — профессиональный охотник. Он этим на жизнь зарабатывает.
Я прикинул и был вынужден согласиться — на зарплату вожатого в наше время особенно не проживёшь.
— А кто ему платит? — спросил я. — Государство? Или Ватикан?
— Обычно, заказчики, — я впервые услышал в её голосе нотку боли. — Сейчас модно, чтобы в особняках были привидения. А призраков не хватает. Раньше были человеческие жертвоприношения, мастеров прямо в стене хоронили. Но сейчас полиция стала упёртой, даже нелегального рабочего в стене просто так не похоронишь. Вот и ищут непристроенных призраков, вроде меня.
— Я тебя ему не отдам! — сурово сказал я. Хотя и понятия не имел, как это сделаю.
Я внимательно смотрел на вожатого. Он явно знал, куда идёт. Вот он приблизился к пляжу, осмотрел его, словно принюхивался. Потом что-то сообразил — и зашагал прямо в мою сторону.
Я невольно отступил назад. Ведь если его я вижу — то и он может заметить меня. Я повернулся, чтобы спросить совета у Риманте — но девушки уже нигде не было. Я быстро решил, что это и к лучшему. Раз её нет — то нет и проблемы. Сейчас надо просто как можно быстрее добраться до лагеря и по возможности не попасться вожатому.
А даже если попадусь — скажу, что просто изучал окрестности. Это же вроде как не запрещено.
С этими мыслями я уже дошёл до края рощи. Дальше начиналась чёрная полоса хвойной лесополосы. Я сделал шаг под пахучую, разлапистую сосну — но тут из-под ног что-то рванулось мне прямо в лицо.
* * *
Я невольно закрылся руками — но тут земля выпрыгнула из-под ног, я опрокинулся на какие-то верёвки и меня потащило вверх, прямо сквозь свирепые иглы.
Я кричал, пытался вырваться — и только когда оказался наверху, понял, что угодил в верёвочную клетку, похожую на авоську.
Такие бывают в голливудских приключенческих фильмах. И до сегодняшнего дня я и не думал, насколько они эффективны.
К счастью, в кармане был ножик. Я выхватил его, начал резать верёвки — бесполезно. Лезвие от них только отскакивало.
Сами верёвки оказались какими-то странными, со вплетённой красной нитью. А их стыки были запечатаны свинцовыми пломбами с незнакомыми для меня значками. Вожатый задрал голову и долго смотрел на мои попытки выбраться. Я почему-то только сейчас заметил, что у него на шее — серебряная цепочка, а на ней — здоровенный серебряный крест.
Я ничего не знал о его религиозных взглядах. Неформалы моего поколения были в основном атеистами, а если и уходили в православие, то только под влиянием Юры-музыканта. Крестики носили многие — но никто такой большой и настолько напоказ.
И это подсказало мне, что дело тут не в религии.
— Ты не разрежешь, — произнёс он, наконец, своим монотонным голосом, — Потому что защита — сакральная.
В монотонности его голоса было что-то неестественное. Это не была монотонность Риманте, вызванная особенностями языка. Скорее, так мог бы говорить робот.
— Я не знаю, что вам от меня надо! — крикнул я.
Я хотел крикнуть что не знаю, где она. Но решил, что не надо вообще её упоминать. Пусть он думает, что я вообще не причём.
— Я всегда ловлю на живца… — сказал он, шагая к сосне. — Рано или поздно она придёт — и ты всё увидишь.
Он подошёл ближе и встал прямо под верёвочной клеткой. Видимо, придумывал, как будет меня допрашивать. Солнечный луч, отразившись от серебряного креста, больно колол мне глаза.
Я уже готов был взвыть от отчаянья, но вдруг заметил, что мы не одни. Риманте снова была с нами. Она стояла прямо за спиной вожатого. Мгновение — и вот она впилась ему в спину руками, словно львица в нерасторопную антилопу. Похоже, любителя ловить на живца — как раз на живца и поймали,
— Тварь! — крикнул вожатый и схватился обоими руками за серебряный крест.
Риманте улыбнулась. Впервые я видел, как она улыбается.
И рванула на себя обоими руками, словно корчевала пень.
А потом замерла, с трофеем в сомкнутых руках.
Это было сердце вожатого. Оно ещё пульсировало, и из оборванных артерий хлестали во все стороны кровавые струи.
— Смотри! — закричала девочка-призрак, перекрывая даже шум машин на шоссе,— Смотри сам на своё чёрное сердце!..
Вожатый захрипел и, всё так же сжимая руками крест, повалился на жёлтые прошлогодние иглы…
И в то же мгновение моя верёвочная клетка лопнула, а я полетел вниз, с высоты этажа где-то четвёртого. Но в следующее мгновение успел схватиться рукой за верёвки. Ударился об стол, кора больно царапнула щёку — но это было лучше, чем падать.
Я перевёл дыхание — жив! Осторожно, как всегда прежде, я нашёл опору для ноги. Потом для второй. И начал медленно спускаться с дерева.
Наконец, после, казалось, тысячелетних усилий, я добрался до корней и спрыгнул на землю — очень осторожно, чтобы не наступить на покойника. Риманте стояла рядом с телом вожатого. Вокруг него уже натекла липкая чёрная лужа.
Сердца нигде не было. До сих пор не знаю, куда оно делать…
— Ты знаешь, что с ним делать? — спросил я.
Я не был силён в сокрытии трупов.
— Всё будет в порядке, — ответила Риманте. Я заметил, что на руках, хотя она держала ими сердце, нет ни малейших следов. Всё те же белые, холодные, узкие ладошки.
— Тогда мне надо идти,— я попытался сглотнуть, но во рту пересохло,— Мне надо быть в лагере. Я брожу неизвестно где, а тут ещё окажется, что и вожатый пропал. Это может быть подозрительно.
— Ты решил всё правильно. Иди!
И я пошёл прочь.
* * *
Больше я к озеру не вернулся и свиданий с Риманте не искал. Каждую ночь забивался под одеяло, вцепившись в фонарик и с ужасам ждал, что она придёт и просто спросит своим тихим голосом…
Но Риманте так и не пришла. Наверное, она и правда не могла уходить от озера слишком далеко.
Из лагеря я уехал с облегчением. Больше туда не возвращался. И призраков тоже больше не видел — ни Риманте, ни кого-то ещё.
Да, так оно обычно и бывает. И совсем не потому что все мужики сволочи или хотя бы кобеля. Просто когда ты влюбляешься, ты видишь её самую лучшую сторону и хочешь узнать о ней как можно больше. А потом вдруг узнаёшь её совсем с другой стороны.
И после этого тебе уже не хочется ничего.
А вот жизнь моя прежней уже не будет. Потому что после нашей с ней встречи я ношу в себе вопрос, на который никак не могу найти ответа.
Я конечно с самого начала смирился с тем что, оказывается, призраки существуют. Это интересно, но не особенно важно.
Но всё равно осталась одна мелочь, которая не даёт мне покоя.
Почему она не испугался креста? Вожатый не просто так толковал о сакральной защите…
Конечно, Риманте была простой девочкой — а не ведьмой или ещё какой-нибудь чертовкой из ада. Но все знают, что порядочным призракам ходить просто так по земле не положено. Им простительно только шептать и мерещиться. К тому же, она — литовское привидение и наверняка хоть немного католичка. Почему её не остановил знак Того, кто создал этот мир и положил ему предел, установив законы природы? Ведь не очень важно, как именно Его называют — Диевас или Бог и кто к нему воззвал — святой или разбойник. Важно, что правила установлены, пусть даже для призраков и людей они разные.
Но почему Риманте сумела их нарушить?
Или я что-то не понимаю в людях и призраках?
Странно, но внятного ответа и не нашёл ни в русский культуре, ни в том, что нагуглилось в переводах с литовского.
Единственное объяснение, которая меня устроило (а ещё совпадало с намёками Риманте), обнаружилось совсем в другом регионе и даже в другой языковой семье. А именно, в одном из стихотворений известного чувашского авангардиста Геннадия Айги:
и сам я — шуршащий:
«а может быть Бог...» —
шепот в березах:
«умер...» —
и мы
распад — продолжающийся? —
а почему бы
и нет? —