Голосование
Дальние родственники
Это очень большой пост. Запаситесь чаем и бутербродами.

В то утро из кухни непривычно лился свет: желтые блики размазались по коридору и отражались от зеркала у входной двери.

Настя обычно просыпалась раньше родителей и первой нарушала ночную предрассветную тишину квартиры. Ей нравилось идти по темному коридору, будто сквозь остатки растворяющегося сна, и представлять себя персонажем книги, вроде вампира из «Сумерек».

Пока чистила зубы, услышала, как кто-то прошел мимо ванной, шаркая тапочками. Звуки были чужими. В семье никто не шаркал. Затем раздался слабый скрип, словно решили достать с балкона старый велосипед. До Насти донесся женский шепот:

– Эдик, ну я тебя умоляю!

Кто-то кашлянул.

Настя умылась и прошла на кухню, заранее приветливо улыбаясь.

Ночью должны были приехать какие-то дальние родственники. Папа нашел их через Интернет, когда полгода назад увлекся идеей собрать генеалогическое дерево Пыревых. Родственники были то ли по бабушкиной маме, то ли по дедушкиному племяннику. Настя не сильно разбиралась. Папа с ними долго и радостно переписывался в социальной сети, а затем пригласил в гости на недельку.

– Вы с Сонечкой, кстати, ровесницы! – воодушевленно говорил он Насте. – Тебе тринадцать, и ей около того. Найдете общий язык. В парк Горького смотаетесь, Москву-реку покажешь, Кремль. Что там у нас еще есть интересного? Здорово же, правда? Вот так живем, живем и не знаем, что у нас родня по всему свету раскидана!

Настя не то чтобы сильно воодушевилась, но ей стало любопытно. В Москве они жили одни. Недавно умерла бабушка, больше никого не осталось, а тут вдруг новые родственники появились, как в сказке. Вдруг и вправду похожи? У Насти вон нос с горбинкой, а на светло-голубой радужке черные точки. Говорят, это генетическое, передается всем, с кем имеешь родство.

…На диване между холодильником и окном сидел, развалившись, пузатый коротконогий мужчина. У него были седые усы, свисающие вниз, как у казаков в фильмах, и короткие редкие волосы, тоже седые. Он закинул ногу на ногу (на левой болталась тапка, а правая была вовсе без тапки) и поглаживал обнаженный живот. К слову, одет он был только в короткие шорты.

Настя сразу заметила, что правого глаза у мужчины попросту нет – вместо него пустовала затянутая кожей глазница, испещренная тонкими белыми шрамами. А левый глаз как-то странно закатился под припухшими веками и зрачком смотрел вправо и вверх. Разглядеть, есть ли на радужке черные пятнышки, было невозможно. Настя бы и не решилась. Мужчина сразу ей не понравился. Было в нем что-то отталкивающее, как будто в чистую и уютную кухню забрался вдруг большущий таракан и развалился на диване, одним своим присутствием вызывая желание быстрее отсюда уйти.

Чуть поодаль, у стола, сидела в инвалидном кресле женщина – большая, бесформенная и рыхлая. Одета она была в потрепанный халат, который, казалось, готов был разойтись по швам от неосторожного движения. Настя несколько секунд не могла отвести взгляда от растекающихся по обнаженным рукам женщины выпуклых, набухших вен темно-синего цвета. Инвалидное кресло у нее было такое же – большое, старое, разбухшее, покрытое то тут, то там кляксами шелушащейся ржавчины, с кривыми колесами.

Вроде бы должна еще быть Соня? Спит, наверное.

– Доченька! – с присвистом шепнула женщина, заметив Настю на пороге. – Зайка, ты, должно быть, Настенька, да? На папу-то как похожа!

– Вылитая, – равнодушным голосом произнес с дивана мужчина и почесал живот. – Красавица растет.

Настя поняла, что больше не улыбается. В ее представлении дальние родственники выглядели… немного по-другому.

– Заинька, родимая, помоги, пожалуйста, а? – продолжала женщина. – Тетя Маша хотела завтрак приготовить, а не получается. Дотянуться не могу. Высоко тут у вас. Где крупа гречневая, не знаешь?

Настя заметила, что на коленях у женщины лежит маленькая алюминиевая кастрюлька, в которой мама обычно варила крупу.

– Я уже все перерыл, – добавил мужчина. – У вас тут, как это самое. Ничего не найти.

Гречка, вообще-то, стояла на видном месте на полке над плитой. Настя обогнула тетю Машу, достала банку, поставила на стол. От кресла или от самой женщины пахло старостью, пылью, влагой. Знакомый был запах. Год назад он просачивался под дверью бабушкиной комнаты и впитывался в стены квартиры, пока бабушка умирала. После ее смерти папа открыл все окна и вывез семью на дачу на два дня. Но даже когда вернулись, Насте казалось, что в особо укромных уголках запах старости обитал и расползался. Его так просто не изжить. Раз поселился – то надолго.

Тем временем тетя Маша ухватилась за колеса кресла, напряглась так, что задрожали складки на руках и под подбородком, и с силой толкнула кресло вперед. Колеса заскрипели, зацепились за край половика и замерли. Тетя Маша напряглась снова – Настя разглядела взбухшие синие жилки на висках, – но коляска больше не двигалась.

– Ничего сделать не могу, проклятая инвалидность! – Голос тети Маши задрожал. – Ну кто же знал, что так все обернется, а? Ступай, доченька. Нечего на калек разных смотреть. Я тут как-нибудь сама разберусь. Дядя Эдик поможет. Он хоть и слепой, но кое-что видит. Не все у него трагедия забрала. Скажи только, где масло взять и спички. А дальше мы уж сами, привыкшие. Я ему, значит, говорю, а он делает. Так и живем. Одна без ног, второй без глаз. Ребенка еще растим хорошим человеком, стараемся.

– Давайте помогу… – пробормотала Настя. Эти люди, казавшиеся минуту назад некрасивыми и неуместными на кухне, сделались вдруг совсем другими – несчастными, потрепанными жизнью, как халат на тете Маше. Даже стыдно стало. Вот так, не разобравшись, причесала всех под одну гребенку.

– Я сама, заинька, спасибо… – В голосе тети Маши чувствовались нотки робкого самоуважения, словно та хотела доказать, что справится, что не такая уж развалюха, как может показаться. Она переложила кастрюльку с колен на стол, впилась пальцами в колеса, напряглась, толкнула и медленно подкатила к плите. Лицо ее раскраснелось и вспотело. Настя представила, как эта несчастная женщина будет сейчас возиться с готовкой.

– Все же давайте я. – Она взяла банку. – Знаете, мне еще сорок минут до школы, быстро управлюсь.

Она действительно управилась быстро, приготовила гречку, заварила чай, намазала несколько бутербродов. Тетя Маша откатилась к дивану (вместе с ней исчез и запах, который тревожно лез в нос и постоянно возвращал Настины мысли к умершей бабушке), и они с дядей Эдиком смотрели на нее с благоговейным трепетом (вернее, непонятно было, куда смотрит дядя Эдик, потому что глаз его словно ощупывал потолок).

– Прелестница! – время от времени восклицала тетя Маша.

– Завидую, – говорил дядя Эдик безо всяких интонаций. – Когда-то и мы были молодыми, кровь с молоком.

По кухне разнесся аромат свежего чая, напомнивший, что уже все-таки утро, пусть и темное, зимнее, а за окном мороз, а в школе первые два урока – физкультура, которую Настя недолюбливала, потому что надо было прыгать через «козла» перед всем классом. Мысли о школе словно выдернули Настю из полудремы, она посмотрела на настенные часы и обнаружила, что выходить уже через десять минут.

– Мне надо бежать, – сказала она извиняющимся тоном. – Вроде завтрак готов.

– Спасибо, золотце. Радость мамина и папина! Совсем уже большая выросла, самостоятельная! – запричитала тетя Маша, елозя в скрипучем кресле. От каждого ее движения с кресла сыпалась на линолеум мелкая рыжая крошка ржавчины. – Я вот тоже так хотела, чтобы помощница в доме была. Как там говорят? «Сначала нянька, потом лялька». Да вот не дал Бог второго ребеночка. Да и первый… что я тебе рассказываю, солнышко. Беги в школу скорее, а то опоздаешь…

Ее причитания внезапно прервал дядя Эдик. Он будто бы что-то вспомнил и, поглядывая чуть вбок, на темное окно, где блестел размытый желток отражения лампы, сказал:

– А не принесешь ли дяде вторую тапку, а? В комнате забыл, теперь же не найду совсем. У вас не квартира, а лабиринт.

– Принесу, – кивнула Настя, подумав.

В бывшую бабушкину комнату она заходила нечасто. Вот уж где неприятному запаху было раздолье, и его оттуда никак не выветрить. Еще год назад все знали, что бабушка скоро умрет, и просто ждали, когда же это случится. Большую часть времени бабушка лежала на кровати, сложив руки на груди, смотрела в потолок обесцветившимися до бледно-розового цвета глазами. Настя боялась подходить, потому что где-то в глубине души подозревала, что бабушка превратилась в вампира и набросится на нее, как только сможет дотянуться. Иногда, правда, приходилось помогать маме, и это были самые длинные минуты в Настиной жизни. Она старалась задерживать дыхание и не разглядывать умирающую бабушку, но всё равно видела больше, чем хотела. Ей потом иногда снилось бабушкино лицо – худое, с выпирающими скулами и блестящим морщинистым лбом, с кожей цвета лимона, в синих пятнах. После бабушкиной смерти Настя долго боялась заходить в комнату, но потом страх постепенно сошел на нет, а вместо него осталось неприятное ощущение чужеродности, будто эту комнату отделили от остальной квартиры, изолировали, опечатали, оставив внутри запах смерти и старости, холодный ветер, сохнущие в вазе цветы и старые книги с обтрепавшимися корешками. Кажется, даже мама нечасто туда заглядывала, быстро смахивала пыль и плотно закрывала за собой дверь.

Сейчас в комнате горел слабый свет настольной лампы. Он очерчивал круг возле кровати, освещал краешек старого стола и обои в синюю полоску, а остальную комнату погружал в еще более густую темноту. На краю кровати сидела девочка примерно одного с Настей возраста. Одета она была в какую-то растянутую застиранную майку непонятного цвета и в трико с пузырями на коленках. Длинные волосы небрежно заплетены в две косы. Девочка, не замечая Настю, разглядывала деревянные квадратики многочисленных иконок, которыми была обклеена стена над столом.

Бабушка, будто заядлый коллекционер, покупала иконки каждую воскресную службу и приклеивала их одну к другой, в несколько рядов. Может быть, надеялась собрать из них общую картинку, как мозаику, или вкладывала в этот процесс какой-то только ей ведомый смысл. В любом случае процесс не был закончен. Когда бабушка слегла, иконки больше никто не покупал и не клеил. На стене висело четыре ряда по десять иконок и еще один ряд с тремя. Настя часто смотрела на них, пока мама меняла бабушке судно.

– Привет, – поздоровалась Настя.

Девочка повернулась, настороженно сверкнула взглядом. У нее было красивое лицо: тонкий подбородок, аккуратный носик и щеки в веснушках.

– Меня Настя зовут. Я так понимаю, мы родственницы. Ты ведь Соня? Меня твой папа попросил тапку ему принести. Потерял где-то…

Соня спрыгнула с кровати, выудила из-под стола тапку и ловко бросила ее в сторону Насти. После этого вернулась к разглядыванию иконок, не проявляя больше интереса.

Настя потопталась на пороге, испытывая неловкость, потом вернулась на кухню, отдала тапку и пошла собираться в школу.

Ее не оставляло ощущение странности и нелогичности происходящего. Словно что-то с утра пошло не так, как должно. Что-то изменилось.

Вернувшись в обед, Настя застала папу за уборкой.

Папа выглядел необычно. Он был одет в костюм, в котором ездил на работу, вот только брюки закатал до колена, а рукава рубашки – до локтя, надел тапки поверх носков, хвост галстука же закинул за спину. Пиджак его висел на двери в туалет, там же лежала сумка с ноутбуком, словно папа собирался уходить, но внезапно передумал и решил прямо сейчас, не откладывая, прибраться.

Папа тщательнейшим образом вымахивал щеткой из щелей и углов грязь и даже вроде что-то напевал себе под нос. В воздухе резко пахло чистящими средствами, в лучах солнца метались встревоженные пылинки.

– Дочурка, ты вовремя! – протрубил папа. – Выкинь мусор, пока не разулась!

У двери стояло три пакета, набитых под завязку разным хламом. Настя разглядела старый фарфоровый чайничек с отбитым носиком, который пылился в шкафу лет, наверное, пять. Там же лежали какие-то папины книги, журналы, тряпки.

Из кухни дыхнуло жареным – отворилась дверь, выглянула мама. Она тоже была одета в костюм. В правой руке держала лопаточку для перемешивания, а в левой солонку.

– Зайка, купи хлеба заодно, – попросила она. – Хлеб закончился, представляешь? Гостей накормить нечем.

Мама выглядела растрепанной и взъерошенной. Взгляд ее блуждал по коридору, ни за что не цепляясь. И вообще, ситуация эта была еще более странная, чем папина уборка, потому что мама давно не готовила сама, а предпочитала заказывать еду через Интернет. Хлеб потому и закончился, что его никто не покупал.

– Вы почему не на работе? – спросила Настя, топчась на пороге.

– У нас же гости, – ответил папа и провел щеткой по потолочному плинтусу. – А тут грязища какая, посмотри! Стыдно же!

– У тети Маши аллергия на пыль, – пояснила мама, разглядывая солонку в руке, словно только что ее увидела. – А у нас, если честно, давно генеральной уборки не было. Запах этот, гнилой, снова появился. Ну и решили заодно…

– Чего стоишь? Мусор сам собой не выкинется, – перебил папа, елозя щеткой под потолком как заведенный.

– Сейчас час дня и вторник, – буркнула Настя. – Какая уборка? Мне уроки делать надо.

– Тетя Маша чихает, – ответила мама растерянно. – Аллергия разовьется, совсем тяжело станет. И потом, ты принюхайся. Как будто бабушка, прости господи, объявилась.

Мама исчезла за дверью в кухню, оставив шлейф разнообразных сочных запахов вперемешку с поднятой кругом пылью. А затем Насте действительно показалось, что сквозь этот круговорот пробивался и старый бабушкин запах. Тот самый.

Когда мама позвала обедать, Настя сидела в своей комнате и прислушивалась к новым звукам, наполнившим квартиру. Из-за стены как будто постоянно кто-то мычал. По полу в коридоре скрипели колеса инвалидного кресла. Шаркали тапочками. Кашляли. Дядя Эдик о чем-то разговаривал с папой. Были слышны фразы вроде: «В „Одноклассниках“ полно родственников, я тебе пачками их найду!» или «Мне, знаешь, тоже свой бизнес хотелось. Вот если бы не глаза проклятые…», и еще «Стеснять, конечно, не будем. Мы как мышки…».

Однако же как мышки они себя не вели. По квартире разнеслось хрипловатое тети-Машино:

– Эди-и-ик! Отстань от человека! Видишь же, уборкой занят!

Мама заглянула в комнату, Настя заметила, что ее красивый костюм серого цвета помялся, на вороте расцвели капельки жира, пуговка под горлом оторвалась. Мама выглядела уставшей и растерянной.

– Как ты? – спросила она.

– Странные они, – кивнула Настя. – И вы тоже.

– Это потому, что гости, с непривычки. Потерпи пару дней, проводим – отдохнем. Так всегда бывает.

Вообще-то, когда приезжал папин двоюродный брат из Владимира, родители так себя не вели. Об уборке речи не шло, еду все равно заказывали в Интернете.

– В общем, приходи кушать, я уже накрываю. – Мама поправила воротничок и исчезла за дверью.

Настя вышла через несколько минут и тут же увидела в коридоре Соню. В руке она сжимала квадратик иконки. Отодрала от стены, что ли?

– Ты зачем это сделала? – спросила Настя, подходя ближе. – Нельзя так! Это же не твое!

В порыве вспыхнувшей злости она подхватила Соню под локоть и завела в комнату. Пахло неприятно, даже несмотря на открытое окно. Занавески елозили по полу и вздувались от порывов ветра. По полу гулял сквозняк.

На месте отодранной иконы в выцветшем квадратике обоев блестели капельки рыжего высохшего клея. Еще одна иконка лежала на столе, а вокруг нее были расставлены игрушки. Но что это были за игрушки? Настя таких никогда не видела. Какие-то резиновые животные, все старые, грязные, с облезшей краской – кто без глаз, кто без носа. У медведя были оторваны или даже отгрызены уши. У лисы вместо глаз – две дыры с черными кляксами, будто от ожогов. Сидела еще кукла-девочка в блеклом платьице с обтрепанными краями. Редкие каштановые волосы у куклы лезли пучками, правой руки не было вовсе, а рот оказался нарисован красным фломастером.

Злость как-то сразу пропала. Настя посмотрела на Соню и увидела, что та прижала иконку к груди. В глазах блестели слезы. Перед Настей стояла маленькая бедная девочка, одетая в старые нестираные шмотки, будто с цыганского рынка. Ногти вон нестриженые, подбородок в прыщиках, косички лохматые, заплетены кое-как. Никто ею не занимается. Да и кто смог бы? Тетя Маша из кресла, наверное, лет десять уже не вставала.

– Это твои игрушки? – спросила Настя, испытывая внезапно нахлынувшую жалость.

Соня кивнула, осторожно подошла к столу, взяла куклу. На Настю таращилось пластмассовое лицо с трещиной по диагонали от лба до подбородка. Нарисованные губы растянулись в улыбке, но это была совсем не радостная улыбка.

– И у тебя других нет?

Соня покачала головой, вернула куклу на место и рядом положила иконку. Насте стало совсем неловко.

– Давай поедим быстро, и я тебе нормальные косички заплету? – предложила она, подумав. – Сделаем из тебя принцессу, идет?

Соня оживилась и торопливо закивала, наверное, чтобы Настя не успела передумать.

Вдвоем прошли на кухню, где за столом их уже ждали.

Во главе стола, где обычно сидел папа, развалился почему-то дядя Эдик. Тетя Маша откатилась к окну и поглядывала на улицу, будто кого-то высматривала. Мама переоделась в домашнее. Папа все еще сидел в рубашке с закатанными рукавами.

Столько домашней еды Настя не видела давно. На тарелке дымилась вареная картошка с маслом, лежали куски жареного мяса, в плошках были выставлены салаты (оливье и еще какой-то, тоже с майонезом и вареной морковкой).

– А это мы холодец из дома привезли! Неделю в поезде катили! – Дядя Эдик кивнул куда-то в сторону. Холодец лежал большими влажными ломтями в стеклянной миске в центре стола. – И еще коньяк наш, дальневосточный! Первый сорт! Слышал, бабушка ваша коньяк любила, да? Я, стало быть, в нее пошел!

В подтверждение слов от потряс над головой бутылкой коньяка, хрустнул отворачиваемой крышечкой, налил себе в рюмку, потом жене и вопросительно мотнул головой в сторону Настиных родителей.

– Мы не пьем, – робко улыбнулся папа.

– В наше-то время? Даже за родственников?

– Оставь их, Эдик, – буркнула тетя Маша. – Чего пристал к людям? Они тебя кормют, поют, а ты лезешь. Хочешь пить – пей. Подай лучше салата вон того, с креветками.

Дядя Эдик вздохнул, произнес:

– А ведь из самого Владивостока тащили… – И опустошил рюмку в два глотка. Кадык его заходил ходуном, щеки покрылись красными пятнами.

– Эх, где же моя молодость? – произнес он осипшим голосом. – Думал, как-нибудь приеду в Москву, прогуляюсь по Красной площади, в метро спущусь, на Ленина посмотрю. Все эти мечты, знаете? Когда здоров и молод, кажется, что столько всего можно успеть. Но человеческая жизнь хрупка. Один неосторожный шаг, и все к черту, все к черту.

Он налил себе снова полную рюмку. Спохватился, подал тете Маше тарелку с салатом и тоже рюмку с коньяком. Настя с интересом наблюдала, как тетя Маша ловко пристраивает все это у себя на коленях.

– Спасибо дорогим хозяевам за гостеприимство! – сказала она приглушенным, торжественным тоном, от которого сразу захотелось встать. – Мы это, конечно же, ценим и любим. Как хорошо, когда находятся такие вот замечательные родственники! Жить сразу становится лучше, знаете, радостнее. Вот бы еще Мариночку из Сыктывкара найти, тетю твою родную. И Толика из этого, как его, Новороссийска. Умер уже, наверное, так и не узнал, какие хорошие люди живут в Москве…

Кажется, тетя Маша всплакнула. Настины же родители, смущенно улыбаясь, принялись заверять, что они тоже очень рады, что в современном мире давно забыли про сплоченность семьи, про традиции, что страшно же жить вот так, разобщенно, на белом свете.

– Обязательно найдем Мариночку. И Толика найдем, который умер, – бормотал папа, то и дело стирая пальцами пот со лба. В кухне было жарко от такого внезапного многолюдья.

– Вот за это и выпьем! За воссоединение! – Дядя Эдик опустошил третью, несмотря на то что до вечера было еще далеко.

Под звон вилок и ложек завязался разговор.

– Семья! – говорил дядя Эдик, выуживая из миски пальцами скользкую оливку. – Это важное, это первое, значит, чего надо беречь! Я Маше всегда говорю, что хоть в лепешку расшибусь, а семью сохраню. Я ведь какой был? Маш, какой я был в молодости, а?

– Кобель, – хохотнула тетя Маша.

– Неправильную, значит, жизнь вел. Выпивал много, да. А кто не выпивал в те времена? Женщинам нравился. Это у меня сейчас проплешина и глаз нет, а лет двадцать назад я – ух! – я, знаете, как всем нравился? А потом решил – семья, и ничего нет важнее… Пришел как-то домой и говорю, мол, Маш, я с тобой навеки!

– Я же, дура старая, и поверила, – снова хохотнула тетя Маша. – Из кресла встать не могу, а доверчивая до безобразия! Такая вот на всю головушку… поэтому плохо и живем, – добавила она. – Всякий нас хочет обмануть, со света выжить. Никто слова доброго не скажет. Все время обман и злость. Эдичка работника нанял, чтобы плитку в доме положить, а тот ему в глаз вилкой. Вы представляете? Прямо в глаз!

Насте хотелось послушать историю про вилку и работника, а еще в тарелке оставалась вкусная котлета, но тут кто-то подергал ее за рукав. Рядом стояла Соня и смущенно улыбалась.

– Косички? – вспомнила Настя.

Соня кивнула.

– …и вот, значит, я ему говорю, ты что это делаешь с плиткой? Кто же ее так кладет?.. – распалялся дядя Эдик. Красные пятна расползлись у него по лицу и шее.

– Ладно, пойдем. Обещала ведь.

Они вышли из кухни в прохладу коридора. Линолеум все еще был влажный после папиной уборки. Вяло кружилась пыль.

На пороге детской комнаты Соня остановилась, заглядывая внутрь, словно не решалась войти. Настя никогда не думала, что кого-то ее комната может удивить или испугать.

Комната как комната, ничего особенного. У стены кровать, рядом зеркало со столиком, с противоположной стороны шкаф, полки с игрушками и книгами. Стол с компьютером. Ковер пушистый, на нем удобно лежать, когда ничего не хочется делать. Мягкий свет скользит сквозь занавески, оставляя на ковре пятнышки непрозрачных узоров.

– Ты чего? Вон стул, садись перед зеркалом. Сейчас я расческу найду…

Соня робко зашла, но направилась не к столу, а к полкам с игрушками. На самом видном месте стояла кукла Белла из «Сумерек», рядом несколько кукол из коллекции «Барби», там же лежал старый плюшевый мишка с потрепанной мордой и одним глазом. Насте было жалко его выкидывать.

Соня протянула руку к мишке, повернулась и вопросительно посмотрела на Настю. В Сонином взгляде было столько робости, что Настя почувствовала, как снова разрастается в душе тугой комок жалости. Разве может быть в жизни так, чтобы дети не могли себе позволить поиграть в игрушки? Она вспомнила те подобия кукол, что стояли на бабушкином столе вокруг иконки. Ужасное зрелище.

– Конечно, бери.

Соня взяла медведя, прижала крепко к груди, уткнувшись подбородком в мягкую плюшевую голову, а затем улыбнулась, широко, радостно. Губы ее разошлись, обнажая редкозубый рот без языка.

Сначала Настя решила, что ей показалось, но Соня продолжала улыбаться, и было видно, что языка у нее действительно нет. То есть совсем, как будто и не было.

А потом Настя вспомнила, что до сих пор не услышала от Сони ни одного слова.

– Ты… немая? – спросила она.

Соня кивнула, продолжая прижимать медведя к груди, как самое ценное сокровище в жизни.

Жалость растеклась по телу, подобно киселю, делая сознание мягким и податливым.

– Знаешь что? Забирай его себе насовсем. Я тебе сейчас еще кое-кого найду. Тоже хорошего. У меня много, хватит. Выкинешь этих своих резиновых животных и ту дрянную куклу с трещиной.

Настя заторопилась, полезла в шкаф, перерыла старые коробки с игрушками, выудила трех кукол Winx, которыми давно не играла, и протянула Соне.

– Забирай. Твои. Подарок.

А когда Соня непонимающе вылупилась большими голубыми глазами, Настя взяла ее за плечи и повела к стулу.

– И еще косы сейчас заплетем. Будешь первой принцессой в городе, обещаю!

В конце концов она действительно почти сделала из Сони принцессу: заплела косы, нашла что-то их старых вещей, переодела. Настя чувствовала, как становится легче и приятнее на душе. Помогать другим – это ведь всегда хорошо.

Соня была щупленькой девочкой, ей подошло платье, из которого Настя выросла год назад, белые носочки и сандалии. В таком виде Настя провела Соню на кухню, где продолжался затянувшийся обед.

Дядя Эдик, подсев к папе и панибратски приобняв его за плечо, говорил:

– Ты подумай, брат, какие перспективы! Сейчас вас двое на всю фирму, а тут третий, да еще родственник. Ну, кому доверять, как не близкому человеку? Я же много чего умею, я до того, как зрение потерял, шабашил по области. Тарелки спутниковые могу ставить, батареи менять, кирпич класть. Ты же принтеры эти, новые, продаешь, да? Так вот я научусь настраивать! Свои всегда в приоритете, знаешь?..

Папа кивал с виноватым видом, втянув голову в плечи, и торопливо жевал бутерброд с колбасой и сыром, словно это был последний бутерброд в его жизни.

Когда девочки появились на пороге, разговор прервался.

– Какая красота! – Тетя Маша тут же расправила большой потрепанный платок в цветочек, будто это был лоскут от ее халата, и стала в него рыдать.

Дядя Эдик вскочил и предложил тост за прекрасную семью и душевных родственников.

– Кто бы нас еще в гости позвал? Правда, Маша? – говорил Эдик, разливая остатки коньяка по рюмкам. – Вот думаю плюнуть на все и начать с чистого листа. А что? Устроюсь на работу, комнатушку сниму где-нибудь в Подмосковье, заживем хотя бы перед смертью как нормальные люди. Что, Машенька, думаешь? Сможем? Добрые люди помогут – тогда и мы справимся!

Тетя Маша отмахивалась и рыдала. На ее коленях тряслась тарелка с холодцом.

Дядя Эдик выпил, достал из нагрудного кармана сигарету, ковырнул пальцами форточку, закурил и пустил струйку дыма в морозную синь.

– Если у нас каждый родственник такой, то остается только радоваться. Ну, ничего. Мы всех пригласим, всех соберем. Устроим пир на весь мир! А? Хорошо же будет! Все это ваше генеалогическое дерево в одной квартире! Компьютер дадите человеку? Я вам мигом найду, кого надо. Серьезно говорю. Это как два пальца…

Видимо, когда дядя Эдик выпивал, он становился чрезвычайно болтлив. Слова лились из него как вода из крана.

– А вы надолго к нам? – спросил папа, перебивая.

Дядя Эдик склонил голову так, чтобы молочный белок единственного глаза уставился точно на папу. Затянулся, выпустил дым двумя струйками через нос, потом затушил сигарету о ладонь и выбросил бычок в форточку.

– Мы, если напрягаем, можем хоть сейчас уехать, – пробормотал он тихим и извиняющимся тоном. – Дело ведь не во времени, а в отношении. Так бы и сказали прямо. Не вселяли надежду.

– Эдик, прекращай, – буркнула тетя Маша.

– Обед затянулся, – продолжил он. – Пора и делами заняться. Пойдем, Машенька. Надо билеты на обратную дорогу забронировать. Если, конечно, добрые люди поделятся компьютером.

Он вышел первым, за ним, натужно скрипя колесами и оставляя шлейф мелкой ржавчины и неприятного запаха, выкатилась тетя Маша. Соня же сгребла в охапку подаренные игрушки и попятилась к дверям спиной, поглядывая с опаской то на папу, то на маму с Настей.

В кухне какое-то время все молчали. Было слышно, как по коридору кто-то ходит, скрипят колеса, шумит в ванной вода.

– Извинись, – внезапно бросила мама, и лицо ее налилось красным. – Ляпнул глупость – сходи и извинись. Люди к нам в гости приехали бог знает откуда, а ты такое городишь. Сколько хотят – пусть столько и живут. Родственники же.

Папа шумно выдохнул, поднялся и скрылся за дверью. Что-то он там бубнил – не разобрать. Потом раздался скрипучий каркающий смех тети Маши, а дядя Эдик звонко и отчетливо сказал:

– Холодец завтра, чтобы обязательно…

– Мам, – шепнула Настя (почему-то ей показалось, что лучше прошептать). – Мам, все же они какие-то странные, да?

– Жизнь потрепала, – ответила мама. – Жалко мне их. Хорошего в жизни, наверное, и не видели.

Настя вспомнила Сонины игрушки и согласилась. Все люди разные. И у всех по-разному складываются судьбы.

На следующее утро началась какая-то суета.

Настя проснулась от громкого шепота тети Маши, доносившегося из коридора:

– У вас из-под подоконника дует. Соня, доча, лежит головой к окну. У нее же будет менингит! А матрас? Вы видели этот матрас? Я на нем вторую ночь ворочаюсь, места себе не нахожу. Пружины в бок, все эти ямки, бугорки, вата лезет… представляете, как мне нелегко с моим-то радикулитом? А еще у меня же щитовидка! Кости ломит, значит, одышка, сердце стучит бешено! Эдичка меня с одного бока на другой перекладывает, чтобы я не задохнулась, а я ведь из-за этого и уснуть не могу. Два часа ночи – не сплю! Три часа – не сплю. И пружина какая-то надоедливая прямо в бок!

Ее шепот перебивал голос мамы, извиняющийся и пристыженный:

– Вы, главное, не переживайте. Бывает. Давайте мы вас на пару денечков к нам переложим, а сами в бабушкиной комнате ночевать будем. Это несложно.

– Я и не переживаю. Просто спала плохо. У меня же йода не хватает. Вот так лежу ночью, все свои болячки вспоминаю и за голову хватаюсь. Как я еще живу-то на этом свете? Не хочется вас беспокоить, но этот матрас и эти щели в окнах меня убьют. Как бабушка тут жила? Не понимаю. Стеснялась, наверное, сказать.

Насте не хотелось вставать, тем более до звонка будильника оставалось полчаса. Она прислушивалась к суете за дверью и пыталась представить, что там происходит.

Вот чьи-то шаги. Это наверняка папа переносит белье из одной комнаты в другую.

Вот скрип колес, напряженное тети-Машино: «Ой, прости, не заметила. Я такая неловкая в этой коляске».

Тяжелая поступь. Что-то несут. Дядя Эдик сонно бормочет: «Ты, это, про работу подумал? Я не настаиваю, но пока фитиль не перегорел… сечешь?»

Тетя Маша продолжала жаловаться на сквозняк и матрас, но уже не шепотом, а в голос, с всхлипываниями. Мама что-то бормотала в оправдание.

Приоткрылась дверь в детскую, хлынул яркий коридорный свет, резко очерчивая тени. На пороге стояла Соня, прижимающая к груди медведя. Позади нее Настя разглядела грузный силуэт тети Маши в коляске.

– Заходи, деточка, не стесняйся. Поспишь пока здесь. Настенька же не против, да? Настенька хорошая девочка у нас.

– Это на пару дней, – донесся из коридора уставший мамин голос. – Матрас надуем. Папа с балкона уже принес!

Настя села на кровати, поджав колени, разглядела испуганное Сонино лицо, словно та не ожидала оказаться вдруг с утра в чужой комнате. Дверь за спиной Сони закрылась, голоса удалились. Кажется, тетя Маша обсуждала с мамой, что надо приготовить на завтрак («У Эдика изжога, ему красное мясо, знаешь ли, нельзя. Я ему обычно индюшатину отвариваю. Бульон посолить, поперчить – вот тебе и ужин…»)

Соня испуганно поглядывала на Настю. Заплетенные вчера косички растрепались после сна. Одета в розовые потрепанные штанишки и маечку. В общем, снова не сильно-то была похожа на принцессу.

– Проходи, – кивнула Настя сонно. – Я сейчас в школу, так что можешь на моей кровати поспать. Компьютер не включай, а игрушки бери, какие хочешь. Только на место ставь, хорошо?

Соня серой мышкой проскользнула к столу и там и затихла, поглядывая на Настю.

Из-за двери загремело раскатистое:

– Ох-ох! Картошка-то вчера на растительном масле была, да? Желудок, думаю, чего так закрутился? Предупреждать же надо, хозяева дорогие!

– Это у него проблемы, я же говорила, – донесся голос тети Маши. – Жареное нельзя, масло тоже. Я ему котлеты на пару делаю. И молоко ваше пастеризованное не пьет, не переносит. Надо натуральное найти. Есть у вас тут поблизости фермерские магазины? В Москве же не все продукты еще генно-модифицированные?..

– У вас всегда в семье так шумно? – спросила Настя.

Соня кивнула. Настя заметила, что в кулачке у нее зажата еще одна иконка.

Наверное, просто надо привыкнуть, подумала Настя и отправилась умываться.

Никуда родственники через два дня не уехали.

Выяснилось, что у дяди Эдика открылась какая-то старая язва, а с такой болячкой лучше даже из квартиры не выходить.

Родители накупили лекарств, потому что чувствовали вину за произошедшее. Мама теперь готовила исключительно диетическую еду, холодильник наполнился индюшатиной, рыбой, киселем, а на кухне возле микроволновой печи появилась новенькая мультиварка.

Дядя Эдик целыми днями лежал на диване в зале, пил кисель и обезжиренные йогурты и копошился в Интернете через мамин ноутбук. Тетя Маша же, скрипя колесами, ездила по квартире и просила вывезти ее на прогулку, подышать свежим воздухом.

– Душно у вас, – говорила она. – Топят так, что кислорода не остается. У меня спина потеть начинает.

Родители убегали на работу на несколько часов с утра и быстро возвращались обратно, потому что надо было готовить, прибирать, вывозить на прогулки тетю Машу и искать новых дальних родственников, которых с легкой руки дяди Эдика оказалось как-то слишком много.

Когда папа появлялся на пороге зала, дядя Эдик спрашивал:

– Ну, что, вакансии для рукастых подвезли? – И хохотал с присвистом, будто не было на свете смешнее шутки.

Настя же занималась Соней. Девочку было искренне жаль. Мало того, что немая, так еще и без игрушек и нормальной одежды. Бродит по комнатам будто призрак, с иконками в руке и с мишкой под мышкой. Худющая, бледная, с острым носиком.

Настя после школы водила Соню на Красную площадь, в ГУМ и в парк Горького. Потом катала на каруселях и угощала медовыми пряниками. Во взгляде Сони зарождалась такая искренняя теплота, что Настя радовалась не меньше и забывала обо всех неудобствах, которые поджидали в квартире.

– Еще я тебя в метро покатаю, по Кольцевой! – говорила она. – Там станции объявляют разные знаменитые актеры. Будем их угадывать, ладно?

Соня кивала, а потом нежно дотрагивалась до Настиной руки, будто в знак благодарности.

Об этом прикосновении Настя начисто забывала в школе. За пределами квартиры вся ее жалость куда-то пропадала. Сидя на уроках, Настя отстраненно думала о дальних родственниках, представляя их выдуманными второстепенными персонажами, которые появились в ее жизни на короткое время и скоро исчезнут, стоит перелистнуть несколько глав. В Настиных фантазиях почему-то эти персонажи были отрицательными. От них воняло смертью, они причиняли неудобства, а помыслы их были черными и гнилыми… Вот только Настя никак не могла понять, почему она так думает. Не хватало какой-то детали, мелочи.

Потом она шла домой, и с каждым шагом чувствовала, как возвращается жалость. Будто окутывало тонкими нитями, заворачивало в кокон заботой о бедной Соне, слепом дяде Эдике и неповоротливой тете Маше.

Шаг: Настя думала о том, что надо бы научить Соню играть в «Миньонов».

Еще шаг: а ведь дядя Эдик был мастер на все руки. И за что его вилкой-то?

Еще шаг: тете Маше надо смазать колеса, а то ведь тяжело ездить. И почему папа не догадается?

Заходя в подъезд, Настя полностью отстранялась от своих школьных мыслей. Кто-то набрасывал вуаль на ее сознание. Родственники снова становились выпуклыми, настоящими. Их было жалко, им требовалась помощь.

Только где-то в глубине подсознания Настя надеялась, что скоро глава закончится и эти персонажи исчезнут.

Прошла уже неделя, как родственники обосновались в их квартире. Соня осталась ночевать в детской, спала с медвежонком в обнимку. Каждый вечер у нее в руке появлялась новая иконка, будто это были самые ценные игрушки в ее жизни. Насте достался старый надувной матрас, от которого пахло резиной и почему-то крысами.

Дядя Эдик вроде бы выздоровел, но на улицу не выходил, а так и лежал на диване в большой комнате. Целыми днями он смотрел телевизор, ел и пользовался ноутбуком. Тетя Маша же колесила по квартире из комнаты в комнату, совершала вечерние прогулки с папой и постоянно жаловалась на щитовидку.

По квартире гуляли туманные разговоры о том, что скоро приедут еще родственники, и вот тогда можно будет устроить пир на весь мир. Но Насте было все равно. Вуаль равнодушия, вперемешку с жалостью, окутывала ее все сильнее.

Иногда в школе она гадала, что же это за родственники такие. Странные. Может, вампиры, как в книжке? Пришли и сосут по ночам кровь, а потом заставляют родителей делать всякие непонятные вещи. Настя, правда, не особо верила в вампиров. На оборотней они тоже не походили. Кто там был еще в фильмах ужасов?

Она замечала, что невольно проводит пальцами по коже, будто что-то стряхивает, и старается как можно чаще умываться в школьном туалете. За пределами квартиры не проходило ощущение, будто на кожу что-то налипло. Так бывает, когда случайно цепляешь невидимую паутинку в лесу.

А еще не хотелось возвращаться из школы, но разве был выбор? После уроков Настя плелась домой, прокручивая в голове одну мысль: скоро они уедут, скоро уедут, и все будет как раньше… а возле подъезда, как правило, встречали папа с тетей Машей.

– Красавица идет! – причитала тетя Маша. – Посмотрите на нее! Одни пятерки получила, да? Гордость родителей! Умница! Далеко пойдешь!

От этих слов весь негатив стремительно выветривался. Ну разве можно злиться на тетю Машу? Какая же она вампир? Обычная пожилая женщина с непростой судьбой. Таких по телевизору каждый день показывают. Пусть живут, сколько захотят!.. Может быть, это их последний шанс нормально, по-человечески пожить.

Вот только все равно хотелось стряхнуть с рук, с лица, с плеч невидимую липкую паутинку, будь она неладна.

…С утра отменили два урока физкультуры из-за болезни учителя, и Настя решила вернуться домой переодеться.

От школы до дома Настя дошла за десять минут. Маминой машины возле подъезда не было – родители уехали с утра в офис, пока успевали.

Снова подступило заторможенное состояние, когда мысли о странности и неправильности происходящего растворились, словно их не было.

Она поднялась на этаж, пару секунд возилась с ключами и вдруг поняла, что чувствует тот самый запах – въедливый, скользкий, страшный, – который из бабушкиной комнаты… который должен был давно и бесповоротно выветриться, да никак не выветривался. Он, как сквозняк, проникал сквозь микроскопические щелочки, сквозь дверь и заполнял собой лестничный пролет.

От этого запаха Насте сделалось дурно, закружилась голова, а потом вдруг сознание прояснилось, словно резко сорвали вуаль, разорвали пресловутый кокон. Скопившиеся мысли рванули в голову. То, о чем она размышляла в школе, вернулось.

Все это неправильно!

Дядя Эдик какой-то паразит! Ничего не делает, а только ест и валяется на диване!

Соня сдирает со стены бабушкины иконки! Куда она их девает? Выбрасывает?

Почему тетя Маша заставляет маму готовить постную еду и постоянно убираться?.. Но еще хуже – почему мама соглашается?

Кто эти люди, проникшие к ним в квартиру? Люди ли они вообще?

Кого же родители впустили в дом? Кого нашли в Интернете?

Почему-то сразу расхотелось заходить внутрь. Настя представила, как откроет дверь и запах набросится с удушающей силой, потому что квартира наполнена им до краев… Но она все же провернула ключ, будто против своей воли, и вошла.

Запах действительно был, хоть и не такой сильный. Показалось, что коридор залит темнотой. Стоило закрыть дверь, как Настя разглядела дрожащую серость из кухонных окон и белую полоску света под дверью бабушкиной комнаты.

Странно, родителей ведь не было дома, а родственники ночевали в их спальне.

Тишину квартиры нарушил сухой резкий треск. Кто-то хихикнул. Скрипнули колеса – Настя уже запомнила этот скрип тети-Машина кресла. Значит, не спят.

– Отдирай, не ленись! – Это дядя Эдик. Голос у него был дребезжащий, булькающий. – Семь штук осталось! Давай, по одной, ну!

Квартира вдруг перестала казаться родной. Будто кто-то изменил реальность и засунул Настю в чужой мир, где было темно и страшно. Дрожали тени, как в фильмах ужасов, а рассвет не наступал, хотя на улице уже час, как было светло.

«Все дело в уборке, – подумала Настя. – Папа переставил вещи. Я еще не привыкла. Поэтому кажется, что чужое и неправильное».

Снова треск. Кто-то захихикал, казалось, у самого уха, Настя вздрогнула и чуть было не выскочила обратно на лестничный пролет.

Нельзя так бояться. Не маленькая ведь. Начиталась ужастиков разных, вот теперь и думаешь всякое…

Она пошла по коридору, сконцентрировавшись на полоске света из бабушкиной комнаты. Не разулась, не сняла рюкзак.

Из-за двери взвился дружный разноголосый смех. Настя для приличия постучала согнутым пальцем и толкнула дверь плечом.

Горела настольная лампа. Настя сразу увидела тетю Машу, сидящую на бабушкиной кровати. Одета она была в черное платье, плотно облегающее каждую рыхлую складку на ее огромном теле. Обнаженные до колена ноги покрыты густой сетью синих вздувшихся вен, а вместо стоп, где должны были быть пальцы, Настя различила желтоватые вздутые отростки, вроде щупалец, с коготками на концах. С лицом у тети Маши тоже было что-то не так… сквозь морщинистую кожу проступали угловатые черные контуры, переплетение линий, словно под одним лицом было другое – чужое, не человеческое.

Перед Настей возник словно из воздуха дядя Эдик. Залысина его блестела от пота, усы встали торчком. А еще что-то страшное происходило с его глазами. В правой глазнице, заросшей кожей с беспорядочными штрихами белых шрамов, в бешеном ритме пульсировал тугой комок. Левый же глаз шевельнулся, зрачок его, бледно-розовый, с рассыпанными черными точками, с чавкающим звуком перетек сверху вниз и уставился аккурат на Настю. Зрачок был не круглый, а овальный, почти как у кошек, в обрамлении зеленовато-красных мелких вен.

– Ну как же так, без предупреждения! – ухмыльнулся дядя Эдик, и изо рта его дыхнуло влажным запахом гнили. Настя разглядела острые клыки под уголками губ. – Стучаться же надо, солнышко! А если бы мы тут, например, голые бегали? Только по приглашению, дорогая. Вы вот пригласили, мы и пришли. Законов не нарушаем, знаешь ли.

– Ага. Невежливая девочка, я сразу сказала! – вставила тетя Маша. Она скребла пальцами кожу на ногах, оставляя глубокие темно-фиолетовые бороздки, похожие на те самые вздувшиеся вены. Вместе со словами, показалось Насте, изо рта тети Маши выплывали тонкие белые нити и, искрясь, кружились по комнате.

В этот момент Настя разглядела наконец Соню. Девочка словно пряталась от тусклого света у стола и, вытянувшись, подковыривала пальчиками иконки, срывала их, ломала, бросала на стол, в общую кучу. Ее старые резиновые игрушки – те самые, искалеченные, потрепанные – сидели полукругом на столе. А новые – подаренные – валялись среди щепок и осколков изломанных икон.

Дядя Эдик положил руку Насте на плечо. Настя вздрогнула от наполнившего ее испуга. В ноздри проник резкий запах гнили, старости, разложения.

– Ты почему не в школе, дорогая? – Из его рта тоже выпорхнули нити – почти прозрачные, едва уловимые взглядом. Кончики их, дрожа, потянулись к лицу Насти.

…чтобы окутать, замотать в кокон безразличия…

– Она прогуливает! – выкрикнула тетя Маша, с особой яростью расчесывая ноги, так, что кожа в некоторых местах лопнула, выпуская зелено-красную сукровицу. – Нехорошая девочка! Нельзя так! Мы тут стараемся, гостей ждем, а она? Подглядывает!

В пальцах Сони треснула иконка. Щепки полетели под ноги. Соня повернула голову, открыла редкозубый рот и вдруг показала Насте язык. Длинный и раздвоенный, как у змей.

– Вы зачем так делаете? – вскричала Настя, срывая голос от испуга. – Это бабушкины! Нельзя так! Я маме скажу! Вы всё ломаете! Всю квартиру испортили!

Серебристые нити почти коснулись ее лица. Настя отпрянула, стряхнула руку дяди Эдика с плеча и бросилась в коридор. За спиной захохотали – пронзительно и страшно – раздался цокот, мелькнула перед глазами непроглядная чернота, и показалось вдруг, что перед входной дверью стоит тетя Маша. Только она была раза в два выше и толще. Огромная, растекающаяся масса, покрытая сплошь сетью вздутых вен. Кожа на ее теле взбухла и полопалась. Сквозь рваные черные лоскуты на теле выползали пучки серебристых нитей. Дрожа и переливаясь, они запутывались в клубки и свободными кончиками словно ощупывали пространство. Искали, к кому бы присосаться. Коридор наполнился запахом гнили и старости, до тошноты, до боли в висках.

– Нельзя же, золотко, никого не жалеть, – проворковала тетя Маша глухим булькающим голосом. – Мы к тебе со всей душой, а ты? Я сразу поняла, что никого ты не жалеешь. Эх, молодое поколение. А еще родственница!

– Никакие вы мне не родственники. – Настя остановилась, не зная, куда бежать, что делать дальше. Почувствовала, что за спиной кто-то есть. Совсем близко. И запах этот… Обернулась. Дверь в бабушкину комнату была закрыта, а коридор стремительно наполняла густая непроглядная чернота, будто кто-то заливал ее, как кисель, как нефть.

Среди этой черноты Настя увидела Соню. Та стояла, виновато улыбаясь, протягивала руку. Одета в Настино платьице, ее же белые гольфы. Глаза светятся в темноте, и взгляд… несчастный, ласковый. Насте сразу сделалось тоскливо на душе, будто только она могла сделать Соне хорошо. Как-то сразу забылись содранные со стены иконки и тетя Маша, похожая на раздувшуюся свинью. Настя видела только Сонины глаза. Они становились больше и ярче, заполняли собой пространство вокруг. Кто-то хихикал, но звуки были приглушенными и тихими. Серебристые нити коснулись ее плеч, запястий. Чей-то шепот: «Куклы, куклы замечательные, но наши, резиновые, лучше. Роднее, что ли. Качественнее».

Вуаль начала накрывать сознание, нежно так окутывать…

В этот момент оглушительно-звонко щелкнул замок, срывая наваждение. Открылась дверь, коридор осветился подмигивающим светом из лестничного пролета. Темнота размазалась по углам, а вместе с ней растворились Соня со своими глазами и тетя Маша, будто это были сны.

В квартиру вошли родители. Папа щелкнул выключателем – бесполезно. Настя в два шага оказалась рядом, нащупала мамину ладонь, сжала.

– Пойдемте. Надо уйти отсюда, быстрее! – почти кричала.

– Ты почему не в школе?

– Я… потом объясню. По дороге. Надо уходить.

Она думала, что квартира ее не выпустит, что в плечо сейчас вцепится кто-то… или что-то… утащит обратно, в бабушкину комнату, но сделала шаг, потом второй, потянула за собой маму и поняла, что стоит в прохладе лестничного пролета, почти у лифта.

– Что происходит, солнце? – Настя увидела, как папа закрывает входную дверь. Никто его не сожрал, никто не попытался остановить.

– Надо уходить! Давайте куда-нибудь сходим. В «Макдоналдс», в офис к вам, куда-нибудь! Я расскажу, честное слово. Но не здесь. Пожалуйста!

Она подтащила маму к лифту, вдавила кнопку. Где-то задребезжало и загудело. Папа все еще стоял у двери, и Насте с нарастающим ужасом казалось, что сейчас из щелей, из дверного глазка и сквозь дверные петли просочится вонючая чернота и сожрет папу в один миг.

Дребезжа, раздвинулись створки лифта, оттуда вдруг вывалился какой-то большой человек в шубе, с красным от жара лицом. Кабина лифта оказалась завалена множеством вещей. Стояли чемоданы, сумки, велосипедные колеса и даже гитара в чехле.

– Простите великодушно! – суетливо пыхтел человек. – Я не местный, переезжаю… Шестой этаж? Соседями будем!.. Очень приятно… не поможете? Сам не справлюсь… у меня вот…

Он махнул пустым рукавом шубы, показывая, что у него нет правой руки. А Настя видела, что и человека-то как такового нет: вместо лица у него густые вздувшиеся вены, выпученные глаза с вертикальными зрачками, рваная бугристая кожа, вместо рта трубка, усеянная мелкими острыми зубками, и сквозь эту трубку с каждым словом взмывают в воздух серебристые нити, ложатся на кожу родителей, окутывают их ладони, прилипают к губам, векам, шее…

Папа заторопился:

– Конечно, поможем!

Но Настя перегородила путь, схватила папу за руку и потащила обоих родителей прочь от лифта, к лестнице. Ей показалось, что слышится сзади скрип и цокот когтей по бетонному полу, волосы на голове встали дыбом.

– Куда же вы, родненькие! – кричали в спину. – Сами же пригласили!

Родители не сопротивлялись, только мама каким-то уставшим, отстраненным голосом попыталась выяснить, что происходит.

– На улице расскажу! – повторяла Настя, словно молитву. – Давайте уже, торопитесь, ну!

Она срывала нити с папиных рук, с маминого лица – и те лохмотьями разлетались в воздухе.

Спуститься удалось всего на два этажа. А затем дорогу перегородили двое – мужчина и женщина. Он на костылях, она с множеством пакетов в руках.

Не люди. Рваная кожа на лицах, клыки, вокруг глаз переплетение темно-синих вен.

– Простите, не обойти! – жалостливо щебетала женщина, хрустя пакетами, забитыми непонятно чем. – Вы же видите, мы тут сами кое-как справляемся. Лифт занят, приходится своими ногами. Вы не обессудьте, конечно, нам так неловко… Если бы вы помогли, мы бы с радостью вам уступили…

В этот момент Настя поняла, что папина рука выскальзывает из ее ладони. Папа бросился помогать, бормоча что-то. Мама же, потирая виски, спустилась на несколько ступенек вниз, и ей всучили, с извинениями, несколько пакетов. Родители не видели, что происходит. Перед ними стояли несчастные люди, которым во что бы то ни стало надо помочь.

– Мы вам так благодарны, так благодарны!.. Нам на шестой!.. Гости, знаете ли… родственники, сюрприз хотим сделать… нас пригласили… всех приглашают. Но не подумайте чего, нас жалеть не надо…

Нити обволакивали родителей, липли к коже всё гуще и гуще.

В затылок дыхнуло влажной теплотой и гнилью.

Настя устало повернула голову. Она уже знала, кого там увидит. Соня стояла на несколько ступенек выше и улыбалась, не разлепляя губ. Белые гольфы. Платьице красивое. Левая косичка растрепалась, резинка сползла, едва сдерживая непослушные каштановые волосы. Надо бы заплести как следует, а то не похожа на принцессу.

За спиной шуршали пакетами, извинялись и цокали будто бы коготками по бетонному полу. Хотя это могли быть мамины каблуки.

Настя поняла, что не может оторвать взгляда от Сониных глаз. В глазах шевелились черные точки, будто живые. Соня протянула руку, ладошкой вверх. Это был робкий, скромный жест, от которого внутри Насти что-то болезненно надломилось. Боль прошла по позвоночнику до затылка и растворилась. На душе стало тепло.

– Я тебе сейчас такие косички заплету, что все-все завидовать будут! – сказала Настя. – А потом мы съездим в цирк. Ты когда-нибудь была в цирке?

Соня покачала головой. Приятно было видеть, как во взгляде ее зарождается радостное любопытство.

– Там есть медведи, которые катаются на велосипедах! – продолжила Настя с внезапным энтузиазмом. – Их очень долго воспитывают, чтобы они делали то, что скажет дрессировщик. Пойдем!

Теперь уже она сама побежала по ступенькам наверх, забыв про родителей. Потянула за собой улыбающуюся Соню. Взмахом руки разогнала густую бахрому серебристых нитей.

Дверь в квартиру была приоткрыта. У стены неподалеку валялись вещи: чемоданы, сумки, колеса от велосипеда, гитара в чехле.

Под ногами что-то похрустывало, и, опустив голову, Настя сообразила, что пол густо усыпан мелкими щепками от разломанных иконок вперемешку с лохмотьями ржавчины.

Соня проворно юркнула в черноту.

– Деточка, не бойся, – раздался голос тети Маши, ласковый, дружелюбный, такой теплый и родной. – Сегодня будет много родственников. Все-все приедут. Тебе понравится.

В нос ударил неожиданно резкий запах гнили, от которого сделалось дурно. Настю дернули за руку так, что больно хрустнуло в плече, и затащили внутрь. Она запнулась о порог, начала падать и успела лишь коротко вскрикнуть, прежде чем темнота залилась в рот, в глаза, в уши. Вспыхнули ворохом звуков цоканье когтей по полу, скрежет зубов, скрип колес и что-то чавкающее, стонущее, рвущееся.

Дверь захлопнулась, но через пару минут приоткрылась вновь.

В темноте квартиры с нетерпением ждали поднимающихся по лестнице гостей.

Автор: Александр Матюхин

Всего оценок:3
Средний балл:3.33
Это смешно:1
1
Оценка
1
0
0
1
1
Категории
Комментарии
Войдите, чтобы оставлять комментарии
B
I
S
U
H
[❝ ❞]
— q
Вправо
Центр
/Спойлер/
#Ссылка
Сноска1
* * *
|Кат|