Зима наступала стремительно: если еще вчера светило солнце, то сегодня налетели тучи, ощутимо похолодало, поднялся ветер, заморосил дождь, мелкие капли его оседали на шинели. Гельмут провел ладонью по стволу березы, отодрал кусочек коры и понюхал – запах был тягучим, отдающим смолой, незнакомым, и главное – чуждым. Вообще все, что окружало сейчас Гельмута – лес, устланная острыми камнями почва, трава, кустарники – все было далеким и странным. И, хотя он прибыл в Россию два месяца назад, острое ощущение чужести не покидало его.

— На еще! Получи! – ревел Медведь, раздавая мощные пинки разлегшемуся на сырой земле тощему мужичку, пойманному недалеко от дороги. Был он не молод и не стар, хотя и с седыми висками, а одет в какую-то рванину. И вонял нещадно, хуже свиньи — местные дикари мылись редко.

Жестом он велел Медведю остановиться. Стоящий возле машины перебежчик Илюшин с ленивым видом подошел ближе. Рядовые Ланге, Хог, Штерн и двое других, чьи имена Гельмут не расслышал – разминали ноги рядом с грузовиком.

Он напряг память, вспоминая русские слова. В айнзатцгруппу Гельмут попал лишь благодаря своему знанию русского языка. Прадед его уехал в Германию более ста лет назад, но память о родине сохранил, и заставлял внуков учить язык. Продолжил традицию и отец, подзатыльниками вбивавший науку своему потомству.

— Как зовут? Имя? – требовательно произнес Гельмут, всматриваясь в зеленые глаза пленника. Мужик пошевелил посиневшими, скрюченными пальцами и сморщился от боли – за минуту до этого Медведь хорошо приложил сапогом его руку.

— Николай, — выдавил мужик, плотно сжав ноги и прикрыв пах. Гельмут внутренне содрогнулся от омерзения: как отец мог с таким восторгом отзываться о русских? Как мог отрицать правоту господина Геббельса – о том, что русские хуже дикарей?! Вот же – валяется у ног, жалкий, раздавленный, словно дождевой червяк. И постоять за себя не способен.

— Какие еще селения есть рядом? – Гельмут сделал равнодушное лицо.

— Я тут недавно, плохо знаю местность.

Илюшин придвинулся, поправив висящий на бедре автомат, и сказал по-немецки:

— Врет он все. Такого покроя ботинки часто у местных видел.

— Мне кажется, ты врешь, – сказал Гельмут пленному. Николай с хмурой миной замотал головой.

— В трех километрах отсюда видел деревеньку какую-то. Больше ничего не знаю. Как называется, не знаю. Местные меня прогнали. Дажы воды попить не дали.

— Большая деревня? – влез Илюшин. На лице его засияла мерзкая ухмылка, глазки заблестели от предвкушения. Гельмут не знал, кто вызывал у него большее отвращение: вонючий мужик на земле или вечно небритый, небольшого роста живчик Илюшин. Гельмут помнил, с каким хладнокровием предатель простреливал затылки соотечественникам. Этого цепного пса следовало приструнить в ближайшее время, слишком много он стал себе позволять.

— Человек тридцать. Старики, в основном, — Пленник попытался встать, но его остановил врезавшийся в грудь сапог Медведя. — Ох!.. Глазюки у них маленькие. Они якрынами себя зовут… Странные…

— В каком смысле – странные? – заинтересовался Гельмут, но ответа не получил – Николай все еще глотал воздух, потирая ушибленные ребра. Не дожидаясь команды, Медведь отвесил ему оплеуху, но неудачно – теперь пленник вместо ответов издавал нечленораздельные звуки, лишь отдаленно напоминающие человеческую речь. Лицо его побагровело, он со свистом втянул воздух в легкие и рухнул лицом в грязь.

— Помер? – Медведь от удивления присвистнул. Потрогал артерию на шее крестьянина, нахмурился.

— Помер. Во дела! А я ж вроде и не сильно…

— Дурак, – сказал Гельмут. Медведь пожал плечами.

Гельмут посмотрел на часы: стрелки перевалили за полдень. Надо поторопиться. Не ночевать же в лесу на таком холоде. Вздрогнув, он глубже запахнул воротник шинели. Родился Гельмут в северных землях и привык к снегу, но местная погода не переставала удивлять: лето еще не кончилось, а холодина уже стоит как поздней осенью.

– Пойдем, посмотрим, что за деревня, – произнес Гельмут и крикнул остальным, чтоб садились в машину.

***

Грузовик трясся, с трудом преодолевая холмистую местность – приличная дорога закончилась давным-давно. Гельмут со скучающим видом разглядывал редкие деревца и кустарники, слушал, как чавкает под колесами жидкая грязь. Зрелище было печальным и ни в какое сравнение не шло с зелеными полями родной Германии.

— А знаешь, шеф, слыхал я краем уха про ту деревню, — сидящий за рулем Илюшин переключил рычаг коробки передач и грузовик подпрыгнул на очередной яме, – Нехорошая, говорят.

— Сказок наслушался, – буркнул Гельмут. Илюшина перевели в его взвод, когда от менингита скончался один из автоматчиков. Гельмут с детства ненавидел предателей и не соглашался брать новичка, но начальство осталось глухо к его доводам.

— Помнишь деревню, где Хог трахнул двух малолеток по очереди? – при этих словах лицо Илюшина приобрело хищное выражение, и вечно сутулый перебежчик расправил плечи. – Я там опрашивал народ, составлял карты местности поточнее. Местные про ту деревню говорят со страхом – мол, с тамошними мужиками якшаться не стоит! Странные они, не от мира сего. Один дед мне такую басню рассказал. Дескать, жил он по соседству с деревней этих якрынов… Во, я даже название вспомнил – Айгыдар их село называется. Этих якрынов даже коллективизация не коснулась – жили они себе тихо, никто к ним не ходил и они никого не трогали. Шкуры оленьи продавали иногда соседям. Только однажды мужики по пьяной лавочке подрались и прибили одного якрына. Убивцев народ, естественно, скрутил, отправили их в кутузку. А потом, понятное дело, соседи-колхозники заявились к якрынам, вернуть тело убитого родственникам. Встретили их неприветливо. Но подробностей никто не знает – мужики, вернувшиеся из Айгыдара, ничего не рассказывали. Одно странно: убийцы якрына из тюрьмы исчезли. А месяца через три нашли их растерзанные трупы в реке. По словам деда, после того убийства жить в деревне стало невозможно: сначала исчезла рыба, потом, откуда ни возьмись, напала на них неизвестная болячка – властям пришлось срочно объявлять карантин, перекрывать все дороги, ведущие к деревне. Короче, через два года эта деревенька загнулась – все, кто не помер, сами оттуда разбежались. Дед сказал, что это, мол, была месть якрынов за своего убитого.

— Занятная история, – промолвил Гельмут, глядя в окно. Илюшин ухмыльнулся:

— Ага. Хочется даже посмотреть, что за народишко такой ушлый!

Грузовик снова подпрыгнул, но не успел Гельмут проклясть все и вся, как за росшим на взгорье тощим лесочком показался толстый столб дыма. Спустя минуту к нему прибавился еще один.

— Скоро приедем! – Илюшин расплылся в улыбке. Его возбужденный вид не предвещал ничего хорошего. Гельмут сделал вид, что не заметил кровожадной радости подчиненного. Уже на первой вылазке этот перебежчик хладнокровно расстрелял двух женщин и троих маленьких детей. Работа у карателей грязная и неблагодарная, далеко не все могут привыкнуть к запаху крови, дерьма и мочи. Не каждый в таких условиях освоится. Многие просили перевода в другие части, оставшиеся солдаты матерели, набирались цинизма.

Гельмуту и самому не составляло труда пристрелить женщину — о содеянном он забывал через пару минут, но вот смерть детей оставляла осадок в его душе. А вот перебежчик без зазрения совести разрядил полный автоматный рожок в малолеток, да еще своих. И это в первый рабочий день!

Внезапно с каплями дождя на лобовое окно упали и первые крупинки снега. И с каждой секундой их становилось все больше. Снег сужал видимость, залеплял собой лобовое стекло. Словно сама природа преграждала им путь к деревне. Гельмут пробормотал:

— Вот будет замечательно, если на обратном пути дорогу завалит.

Этого следовало ожидать: местная погода обожала устраивать подобные пакости в самый неудобный момент.

— Ничего. Погостим у местных подольше. А то, поди, соскучились тут в глуши без внимания! – хихикнул Илюшин.

Грузовик трясся, взрезая колесами пласты грязи на все более сужающейся дороге; длинные ветви деревьев стучали по окнам и оставляли глубокие царапины на кабине машины. Через десять минут дорога выровнялась, стала тверже и сократилось количество полных воды ям. Когда за поворотом показался острый конец крыши большой постройки из крепких досок, Гельмут стукнул в железную стенку позади себя и крикнул сидящим в кузове солдатам приготовить оружие. Он повертел шеей в разные стороны, разминая затекшие мышцы: впереди ждала работенка. Много-много грязной работенки.

* * *

Измаил не любил резких перемен в жизни. Природа никуда не торопится и все изменения должны происходить размеренно и постепенно — это люди вмешались в естественные процессы, привнеся с собой скорость и суету. С другой стороны, человеческий век краток и людям надо успеть как можно больше. Это он мог позволить себе не думать о ближайших двух сотнях лет. Была у него еще одна точка зрения: вся эта суета позволяла получать град эмоций и впечатлений, что создавало иллюзию полноценной жизни. Как такие противоположные вещи могли уживаться вместе, наемник не знал. Тем более — не мог сказать, чему отдает предпочтение.

Алхимик нацепил любимую фетровую шляпу, поправил лацканы пиджака и поглядел в зеркало: на него смотрел мужчина с прямым носом, русыми волосами и пристальным взглядом серых глаз. Измаил ценил свою внешность – ничем не примечательная и среднестатистическая, она позволяла не выделяться в толпе. Все запоминали только бросающиеся в глаза детали одежды, но не лицо. Отрываться от сладкого ничегонеделанья желания не было — если б не растормошивший его звонок, он и дальше бы валялся в шезлонге в садике возле своего дома.

Он поглядел на часы: клиент подойдет к назначенному месту через сорок минут. После истории с сынком бизнесмена Измаил прославился как эксперт по необычным делам и соответствующие предложения не заставили себя ждать. Большую часть заказов алхимик отклонял, но когда собеседник по телефону вместо приветствия шепчет: «Я не хочу умирать!» – это, конечно, интригует.

Клиента наемник заприметил сразу: высокий и худой, как каланча, кареглазый мужчина в мятых джинсах и ветровке был заметен издалека. Он остановился на площади, выискивая взглядом алхимика. Обождав с минуту, Измаил с дружелюбной улыбкой помахал ему рукой.

— Моей жизни угрожает опасность! Вы должны меня защитить! – не обращая внимания на прохожих, выпалил незнакомец. Тяжело дыша, он упал на скамейку рядом, Измаил инстинктивно отодвинулся от него: клиента окутывал удушливый ореол — мужчина зверски потел, но несло от него не потом, а чем-то более стойким, тяжелым и специфическим.

— Вы сказали, что вас зовут Артем Гельвич? – Измаил решил не тратить время на сантименты.

— Да. Вы должны помочь мне!

— Погодите. Я, во-первых, не помогаю бесплатно, а во-вторых…

— Они скоро найдут меня!

— Кто – «они»?

Плечи Гельвича поникли, взгляд его подернулся мутной пленкой.

— Не знаю… Я их не видел. И понятия не имею, что они собой представляют.

Ответ смутил Измаила – не хватало еще тратить время на параноика. В глубине сознания мелькнула мыслишка, что можно потакать фантазиям сумасшедшего и потихоньку выкачивать денежки из него. Идея была хорошая, интересная. Гельвич заторопился:

— Понимаете, здесь все очень сложно…

— Не существует ничего простого, — Алхимик зевнул и как бы невзначай кинул взгляд на часы.

— Понимаете, у меня умерли все близкие родственники. Много лет назад был убит отец, три года назад убили брата, на куски разорвали. И я буду следующим!

— Вы уверены, что это не совпадения? – Измаил не смог скрыть своей заинтересованности. Гельвич бросил бессмысленный взгляд на яркую вывеску магазина напротив, посмотрел на снующих туда-сюда прохожих. Уверенности на его лице заметно не было.

— Не могут это быть совпадения! – скрипнул зубами клиент. Он пригладил непокорный вихор на голове и продолжил:

— Мой дед умер так же, как и отец, и Сашка. Одинаково жестоко. Все убийства не раскрыли. Отца нашли в кабинете – стены все заляпало кровью. Сашку нашли на лестничной площадке между этажами — выносил мусор. На его крови поскользнулась соседка и сломала ногу. Что деду, что отцу, что брату исполнилось в момент смерти по тридцать три года. Может это быть совпадением?

— Хм. А вам сколько лет? – Измаил закинул ногу на ногу и достал пачку сигарет из кармана.

— Через две недели исполнится тридцать три, – при этих словах веки Гельвича нервно задрожали, он облизнул пересохшие губы.

— Понятно… — Протянул Измаил. – И вы хотите, чтобы я помог пережить вам свой день рождения?

— Родственники умерли в разное время. Отец утром пришел на работу, через час коллеги услышали его крики. Это было в августе. Брата нашли поздно вечером, в декабре. Я не знаю, когда за мной придут…

— Вы же понимаете, что я не могу круглосуточно возиться с вами?

— Поэтому вы должны вникнуть в суть происходящего, – Гельвич посмотрел Измаилу прямо в глаза.

— Это будет стоить дорого. И, разумеется, гарантий я дать не смогу. Вы это понимаете? Даже если возьмусь за это дело… сложно начинать расследование, не зная вообще ничего.

Гельвич опустил плечи и сцепил пальцы.

— Некоторое время назад мне начали сниться кошмары. Я не помню все детали, в памяти отложилось только, что я стою по колено в снегу, мне очень холодно. В руках у меня пистолет. Потом из снега медленно поднимается темная фигура, невысокая, коренастая. Мне кажется, это была женщина; и каждый раз она несет какую-то тарабарщину, – Гельвич заерзал и вдруг сиплым голосом выдавил из себя:

— Нам морти якрын. Шуртын имрам егд талаз егд артын! Вот что она говорит каждый раз. Это я хорошо запомнил.

Измаил похлопал себя по колену. Дело намечалось интересное, но информации маловато. Да что там, количество ее упорно стремилось к нулю: кошмары, отечественный вариант «Клуба 27», подозрения и догадки – этим все исчерпывалось. Вдруг алхимику бросилась в глаза расцарапанная рука Гельвича – и шестеренки в его мозгу заскрипели, задвигались. Измаил достал записную книжку.

— Так, повторите-ка эту фразу. И еще я хотел бы попросить вас прогуляться со мной до моего дома.

— Зачем? – щеки Гельвича слегка порозовели.

— Обсудить финансовые детали. Ну, еще мне потребуется взять у вас немного крови.

* * *

К занявшей центральное место на дубовом столе пробирке с кровью присоединилось еще несколько пузырьков разного цвета и размера. Лаборатория располагалась в подвале. Алхимику не доставляло большого удовольствия часами работать в прохладном, неотапливаемом помещении, но, к его большому сожалению, лишь подвал позволял вместить все нужное оборудование. Наемник уже не первый год мечтал о доме побольше и возможности работать при солнечном свете, а не безжизненном свечении ламп.

Кровь являет собой не просто набор цепочек ДНК — в куда более широком понимании она напоминает своеобразный жесткий диск, постоянно накапливающий информацию о своем носителе и передающий собранное потомкам. Она несет в себе все до единого воспоминания и чувства ваших умерших дедов и прадедов, бабушек и прапрабабушек. Редкие умельцы с помощью капли крови могут не просто показать клиенту всю тяжесть жизни пращура в Средние века, а дать возможность ощутить эти тяготы на себе. Измаил числился среди таких мастеров.

Главная сложность состояла в том, чтобы извлечь эти массивы данных неповрежденными — чем старше информация, тем сложнее ее достать. Во многом это напоминало работу археолога – требуется много скрупулезных усилий и терпения, дабы выковырять из земли ценные артефакты. Измаил положил на стол полиэтиленовый пакет с листьями и другой – со стеблями. Предстоящая ночь уйдет на выгонку экстрактов, потом потребуется в точности до миллиграмма рассчитать и вымерять нужное для эликсира количество. Ошибка – и информация окажется неполной или искаженной.

Измаил умел работать сутками без сна и отдыха. Секрет заключался в абсолютном сосредоточении. Для начала голова освобождается от лишних мыслей, — выкидывается все, что не связано с задачей. Далее работа разделяется на фазы, каждый процесс держится в уме и проводится ровно, когда нужно – не раньше и не позже.

Главное, не сбиваться с ритма: одно лишнее движение или неуклюжий хлопок дверью собьют настрой и придется напрягаться по новой. Если же все пошло как надо, то… пару раз моргнешь, а за окном уже светит солнце.

Когда Измаил оторвался от стола, мышцы на спине затекли настолько, что невозможно было разогнуться, а ноги занемели, потеряв чувствительность от слабого притока крови. Настенные электронные часы показывали, что прошло двое суток. Алхимик медленно поднялся, терпя пронзительную боль в суставах. В небольшой бутылочке в его руке плескалась розовая жидкость. Измаил размял ноги, попрыгал на месте — времени на отдых не оставалось. Он залпом проглотил содержимое пузырька. На вкус жидкость отдавала кислецой.

Алхимик расслабился и закрыл глаза. Разум заволокло туманом: мысли с трудом ворочались в голове, воспоминания притихли, вместе с тем из толщи подсознания проталкивалась вперед большая, светящаяся сфера. Измаил мысленно протянул руки и схватил ее – шар засиял еще мощнее, и алхимика затянуло внутрь.

* * *

Холод. Ледяной холод пронизывал тело, морозил пальцы и щеки, норовил пролезть в глотку и застудить кишки. Запах гари продрал легкие алхимика и вызвал приступ неудержимого кашля. Измаил открыл глаза: он стоял в двух метрах от горящей избы, строение пылало так, что его не могли затушить снег с мелким дождем. Воздух разрезал женский крик, за ним последовали ругательство и выстрел. Измаил повернулся к низенькому, крепкому солдату с дымящимся автоматом в руках.

— Медведь, сказал же, держи всех на виду! – прикрикнул Измаил на подчиненного, тот сжал губы и потупился. Жителей деревни – теперь уже тридцать человек – собрали тесным полукругом на главной улице. Внешностью местные сильно напоминали эскимосов: такие же коренастые, с короткими ногами, но повыше ростом, с бугристой кожей и глазами-бусинками цвета морской волны. Женщины заметно нервничали, но мужчины, к удивлению Измаила, оставались невозмутимыми — все они сидели на земле в позе лотоса, сложив руки на коленях, бормотали сумятицу на своем каркающем наречии. Детей найти не удалось. Измаил сомневался, что родители успели попрятать малых — отряд нагрянул неожиданно для всех.

— Будете слушаться — не будет проблем. Мы не желаем вам зла, – говорил по-русски невысокий солдат, при этом палец его оставался на курке автомата. Ответом ему были женский плач и молчаливое презрение мужчин.

— Что, никто языка не знает? – почесал щетину Илюшин. Размахнувшись, ударил в живот старуху с криком: «Русский знаешь?!»

— Не понимает она тебя, – сказал седобородый старик из гущи толпы. Говорил он, не открывая глаз. Его лицо землистого цвета напоминало безжизненную маску. Гельмут неожиданно восхитился этим: сам он в такой ситуации, как минимум, встревожился бы.

— Что вы хотите от нас? – спросил старик.

— Еда. Мука, вяленые рыба и мясо, хлеб, сладкие булочки, золото, ракушки – все, что у вас есть! – перечислил Илюшин с фирменной паскудной ухмылкой.

— Бог говорил, что чужаки никогда не приносят добро со собой. Говорил, что мы должны рассчитывать только на себя — я ни разу не усомнился в его словах, хозяин был четырежды прав. Нельзя было медлить с тем одиночкой, стоило убить его здесь, на месте – тогда все могло быть иначе. Это моя вина, решил, что он не принесет нам вреда. Я опозорил хозяина, он не откликается на наш зов… Забирайте все и оставьте нас в покое, – голос старика оставался ровным, как озерная гладь в безветренную погоду. Измаил увидел, как ощерился не ожидавший такого ответа солдат, как задрожал его палец на курке. Старик продолжал:

— Но вы убили мою внучку. Согласно нашим традициям, я обязан убить убийцу.

Илюшин со смешком перевел слова старика Медведю, и тот зашелся в приступе хохота.

— А если он убьет тебя сейчас, как ты тогда отомстишь? – с издевкой поинтересовался Илюшин. Старик приоткрыл один глаз, взглянув на солдат.

— Смерть — не преграда. Наказание будет все равно.

— Посмотрим!

Илюшин расставил ноги шире, прижал приклад к бедру и выпустил очередь по толпе. Старик захлебнулся кровью и повалился набок. Одновременно с ним упали две женщины позади него. Толпа заволновалась, подалась в стороны, кто-то прыгнул лицом в снег. Не выдержали даже мужчины, большая их часть метнулась прикрывать своими телами жен.

— А ну стоять! – бешено взревел Медведь и дал несколько коротких очередей в крестьян. Измаил не мешал, видя, что ситуация вышла из-под контроля. Вынув из кобуры «люгер», он пустил пулю в лоб мужику, пытавшемуся сгрести обратно выпавшие кишки. К запаху гари прибавился запах крови и дерьма – знакомый и ненавистный запах, от которого никуда никогда не деться. Это чертова данность. С ней предстояло жить. Потому что это – цена, которую он платит за свою благополучную жизнь. В ногу Измаилу вцепилось что-то твердое и мокрое. Он опустил взгляд: тот самый старик все еще был жив. Кровь, вылившись из его рта, прочертила след по земле длиной в несколько метров.

— Нам морти якрын. Шуртын имрам егд талаз егд артын! – прохрипел старик, прежде чем замереть навсегда. После этих слов у Измаила закружилась голова, ему стало дурно. В ушах зажужжало, будто рядом роился легион мух.

Через секунду все изменилось: Измаил очнулся в теплой, просторной гостиной – телевизор в углу, часть стены занимает большой книжный шкаф, рядом журнальный столик и диван. Он сам одет в домашние штаны и рубашку в клеточку. За окном виднелся цветущий сад; на кухне слышалось женское пение, оттуда же неслись ароматы тушеного мяса – супруга готовит праздничный стол к его дню рождения.

Сегодня ему исполнилось тридцать три года – возраст Иисуса, когда он умер. Измаил, впрочем, не собирался умирать. Все его грехи остались в прошлом. Связанные с ним бумаги уничтожили еще до захвата Берлина. За прошедшие три года ни один полицай не поинтересовался, что он делал на войне — а это значит: свобода, окончательная и бесповоротная! Новая глава в жизни. Огорчало, что мирную жизнь он видел другой – богаче и насыщеннее событиями.

Он искал ручку и бумагу, когда до его слуха донеслось жужжание — то самое, что он слышал три года назад в той деревушке под Мурманском. Измаил взволнованно прошелся по гостиной, держа ручку в ладони. Схватил стакан с водой и осушил в один глоток. В мозгу пронесся калейдоскоп воспоминаний, о которых он мечтал забыть.

Жужжание усилилось, стало ближе. На журнальный столик приземлилась муха — не просто большая, а огромная, раза в полтора больше обычных, да еще с блестящей красной спинкой. Насекомое уселось на краю столика, почесывая лапки. Прежде чем Измаил успел свернуть газету, она взвилась в воздух, сделала широкий зигзаг и вцепилась ему в щеку — укус был болезненный, больнее, чем укус овода. По скуле Измаила стекла капелька крови.

В одно мгновение все изменилось. Но Измаил не мог сказать, что именно. Загустел воздух в комнате, тени в углу удлинились и почернели, заглох шум посуды на кухне. Эти изменения не были осязаемы, их можно было только почувствовать. Измаил открыл форточку, но свежий воздух не пошел. Как будто Измаила отделили от внешнего мира, незаметно для него самого поместив в прозрачную капсулу. Душу бывшего солдата охватила тревога: опасность рядом, она совсем близко! Но где?! Откуда придет удар? Он не знал, и это и пугало больше всего.

Из темноты коридора вышла черная фигура, нечеткая и неясная. Замерла на пороге. По силуэту незнакомца пробежала рябь. Не успел Измаил открыть рот, как глаза его затянуло черной, шевелящейся пеленой, а глотку и ноздри залепили комом грязного снега. Дыхание перехватило. Кожу обожгли миллионы уколов копий. Алхимик хотел закричать, но неведомая сила не давала пошевелить челюстью. Измаил не раз видел агонии умирающих, но никогда не мог представить, что сам испытает куда худшие муки.

* * *

Двор был самым обычным: четыре многоэтажки образовывали правильный прямоугольник, пустое пространство в центре которого занимали автомобильные стоянки и детская площадка. Как и положено в современном мире, все деревья были вырублены в момент застройки, так что из зелени остались только трава и куцый, не прижившийся на новой почве, кустарник. Ничего необычного Измаил не заметил, если не считать большой толпы, собравшейся у дальнего подъезда. Там же остановились несколько полицейских машин. Люди теснились друг к другу в попытках что-то разглядеть.

— Да от него одно месиво осталось! – услышал Измаил обрывок разговора. – Живого места нет! И среди белого дня! Звери…!

Алхимик подошел ближе и продемонстрировал охраняющему место происшествия ефрейтору полицейское удостоверение (фальшивое, понятное дело, зато высочайшего качества!). Труп лежал у стены дома, закрытый брезентом с ног до головы: судя по многочисленным потекам крови, зрелище было не из приятных.

— Почему я не удивлен, что здесь оказался именно ты? – окликнул наемника знакомый голос с металлическими нотками.

— Могу сказать то же самое о вас! – Измаил увидел отца Алексея, выходящего из подъезда. Вместо привычной гражданской одежды священник напялил полицейскую форму с погонами майора.

— О, да вы уже сделали карьеру в правоохранительных органах? Быстро, однако!

— Лучше скажи, как ты здесь оказался? – осведомился отец Алексей. Выкладывать правду Измаилу не хотелось, но и убедительных отговорок не нашлось.

— Помните Митрофана? – сказал он.

— Того черта? Который с обломанным рогом?

— Он самый. Сейчас делает карьеру в ФСБ. Вернул мне старый должок.

— А что он в ФСБ потерял?

Измаил указал пальцем на шеврон на рукаве священника.

— То же самое, что вы в полиции.

Отец Алексей сплюнул.

— Я здесь на расследовании. А что он-то там забыл?

— Вот у него и спросите, — пожал плечами наемник.

— Вот и спрошу! – отчеканил священник, недобро сверкнув глазами. – Администратор знает, что ты сюда приперся?

— Пока еще не в курсе, но скоро будет.

Измаил перевел взгляд на тело: лужица крови, текшая из-под брезента, стала шире. Алхимик подошел и приподнял ткань: что-то подобное он видел в старом ужастике — там монстр нападал на дебильных подростков и сдирал кожу. Похожее зрелище было и здесь, только человека исполосовали до такой степени, что, казалось, какой-то великан обработал его на гигантской терке. Цвет тела и общая картина заставляли вспомнить мясной фарш. Покойник лежал, свернувшись в позу эмбриона. Налитые кровью глаза с бессмысленной злобой уставились в небо. Губы висели лоскутами, обнажая сжатые челюсти.

От трупа несло до боли знакомым, тяжелым и душным кисловатым запахом — не смертью, и не кровью. Это было… Алхимика осенило как раз в тот момент, когда к месту убийства подъехал микроавтобус. Из него вышли несколько мужчин с большими чемоданами в руках.

— Заклинание или проклятье? – шепотом спросил Измаил.

— А ты как понял? – уставился на него отец Алексей. Измаил с досадой махнул рукой.

— Запах. Жертвы заклинаний и проклятий пахнут специфически. Я, дурак, подзабыл…

— Ты же знаешь, что это не первая такая смерть? Начальство у меня забеспокоилось: сам Михаил топает ногами, требует, чтоб решили дело как можно скорее, иначе отправит сюда разбираться своего душегуба. Знаешь, как тяжело работать с ангелами? Они такие мудаки!

— И сколько их было, таких случаев? – спросил Измаил.

— Пока три. Все в разное время и при разных обстоятельствах. Жертвы между собой никак не связаны.

Мысли в голове алхимика завертелись с невиданной скоростью. Щелчок – и пазл в его голове сложился.

— Ждите еще четыре смерти.

— Что?! Ты от меня что-то скрываешь? – нахмурился батюшка. Измаил заметил, как он инстинктивно сжал кулаки – для священнослужителя у отца Алексея был опасно горячий нрав. Алхимик поднял руки в примирительном жесте.

— Давайте сделку: вы — мне, а я — вам?

* * *

После ночного ливня мокрые дороги блистали обилием луж: шагу нельзя было ступить, не замочив ног. Измаил вышел из дома в дурном расположении духа: впереди его ждал невероятно сложный разговор, а он этого не любил – красноречия ему всегда не хватало. Рядом с алхимиком в полном молчании вышагивал отец Алексей. Против его присутствия Измаил теперь совсем не возражал – присутствие батюшки хотя бы отчасти облегчало ему задачу.

Артем Гельвич сидел на скамейке в парке. Теперь он выглядел еще более помятым и нервным. Рядом с ним носилась светленькая девочка лет трех-четырех, периодически она дергала отца за штанину, призывая поиграть, но на ее просьбы отец не откликался: смолил сигареты одну за другой, изредка покрикивая на неугомонного ребенка: «Аня, не лезь в лужу!»

Невидимая нить натянулась внутри Измаила при виде ребенка. В горле у алхимика пересохло. Батюшка не изменился в лице, но исходящее от него напряжение ощущалось физически. Завидев Измаила, Гельвич подскочил.

— Вы нашли решение проблемы? – и переведя взгляд на отца Алексея, спросил. – А это кто?

— Скажу так: мы теперь точно знаем, что происходит с вами, – как можно мягче произнес Измаил. – Остальное… будет зависеть целиком от вас.

Отец Алексей протянул Гельвичу пачку фотографий. Клиент взял их с некоторой опаской. Окинул взглядом.

— Это некие Бирманов, Ильинский и Грязева. Все трое погибли в нашей области в последние три-четыре года крайне жестокой смертью. Обстоятельства схожи с тем, как умерли ваши родственники: свидетелей нет, растерзанные тела брошены в публичных местах. Мы проверили их истории – в каждой семье есть погибшие при загадочных обстоятельствах.

— Я не понимаю. Вы… на что-то намекаете? – Гельвич едва не выронил сигарету – она буквально плясала в его руках от волнения, рассыпая искры и пепел.

— Это проклятие. Причем родовое. Предки всех этих людей совершали страшные вещи во время последней войны, во Вторую мировую. Как и ваш прадед, Михаил Гельвич, он же – Михаэль Гельмут, разыскиваемый нацистский преступник. Он умер в собственной квартире. Его… жена нашла его на кухне, и…

Несколько минут Гельвич переваривал услышанное. За это время на его лице пронесся каскад эмоций: растерянность, потом удивление и сменивший его страх.

— А вы можете… снять проклятие?

Измаил со священником переглянулись. Алхимик подтолкнула батюшку локтем, намекая, что предстоящий разговор входит в его пастырскую компетенцию. Отец Алексей подождал, пока светленькая девочка отбежит от отца и, вздохнув, сказал:

— Мы можем это сделать. Но за это вам придется заплатить непомерную, жестокую цену… В этом и проблема. Решение же зависит от вас.

Голос батюшки прозвучал негромко и как-то не очень убедительно. Измаил понял, что пора придти на помощь.

— Любое проклятие – не важно какое — со временем набирает силу. На раннем этапе его еще можно снять без особых последствий. Но в вашем случае прошло больше шестидесяти лет. К тому же родовые проклятья в десятки раз мощнее обычных. Вы не представляете, какое это количество энергии! Если брать понятные аналогии, вы сейчас как атомная электростанция по производству магической энергии.

— Так что же мне делать? – пролепетал Гельвич. Отец Алексей поморщился и, пересиливая себя, с нажимом сказал:

— Поймите. Никто не сможет вас спасти. Вы обречены на смерть. Чисто теоретически… мы могли бы снять с вас проклятие. Но дело в том, что накопленная злая энергия потребует выхода. А куда она денется в этом случае? – никто не знает. Может, она снесет девятиэтажный дом или школу? Может, взорвется посреди города. Или всех местных жителей превратит в мутантов.

Гельвич побледнел. Лицо его превратилось в восковую маску. Воспаленные глаза лихорадочно горели. Своим видом он напоминал восставшего из гроба вампира.

— Нет, я не понимаю!

— Все просто: вы можете умереть в ближайшие полгода и тогда проклятье передастся вашей дочери. Она, как и вы, погибнет в тридцать три, передав проклятье вашим внукам, – вступил в диалог Измаил. Нужные слова вдруг стали сами собой приходить ему в голову.

— Проклятье будет повторяться и набирать силу, истребляя ваш род. Но есть другой путь. Вы можете сотрудничать с нами. Мы замкнем цепь проклятия на вас — вы поглотите всю его энергию и ваши близкие… ваша дочь… освободится от проклятия.

— Но я все равно умру?

— Да, – взгляд алхимика был тверд, как скала.

— Ах ты ж! – Гельвич выругался. И ругался, плача, до тех пор, пока маленькая ручка не легла ему на колено.

— Папа? Что? Тебе плохо? – Аня распахнула большие голубые глаза, пытаясь поймать взгляд отца. Гельвич закрыл рот и попытался состроить добродушную физиономию, но это у него получилось плохо.

— Папе нужно поговорить. Иди пока, погуляй там, доча…

Девочка неохотно отошла, настороженно оглядываясь.

Гельвич посмотрел Измаилу прямо в глаза.

— Почему я? Почему я должен платить за грехи своего прадеда?! Я его никогда в глаза не видел и не знал! Все, что я в жизни сделал плохого… В детстве из пневматического ружья застрелил голубя по дурости – не думал, что дробь ему голову пробьет – и ревел потом весь вечер.

Ответ на этот вопрос алхимик знал четко и твердо – предыдущее дело, история с сынком Гумерова, только укрепила его убеждение.

— Мы в ответе за своих родных, — сказал он. — Отвечаем за деяния своих отцов, дедов и прадедов, какими бы благими они не казались. Нас всех соединяет одна линия крови. Она же делает нас едиными. Близость – это не только тепло и комфорт, но и ответственность за ближних.

Мы в ответе за них в той же мере, как они отвечают за каждый наш собственный чих. Иисус умер в страданиях за искупление человеческих грехов. Он не обязан был это делать, но совершил это из-за любви и чувства ответственности за свою паству. Он сделал трудное, но правильное дело. Мы должны или вывести родных на праведный путь или искупить их грехи – третьего не дано!

Отец Алексей с уважением глянул на алхимика, а Измаил продолжал:

— Мы каждый день идем ради близких на маленькие жертвы, но иногда надо идти на жертвы великие. Сейчас речь идет не о вашем прадеде, а о ваших детях. От вашего решения зависит — проживут ли он полную жизнь или нет.

Услышали бы его сейчас друзья из ближнего круга — вызвали бы тотчас бригаду санитаров. Алхимик и сам не понимал, что подвигло его на такую искренность – забота о чужом ребенке? Об этом стоило поразмыслить. Гельвич уткнулся лицом в колени. Кажется, так он пытался скрыть слезы.

— У меня жена на пятом месяце. Сын будет… – прошептал он.

— Вы в силах позаботиться о нем и о дочке. Звоните мне, если решитесь. Утро послезавтра – крайний срок. Надо успеть все подготовить к вашему дню рождения.

Отец Алексей положил на скамейку рядом с Гельвичем свою визитку.

— Последний гонорар можете оставить себе.

Алхимик покинул парк с тяжелой душой. Бросив на прощание последний взгляд на Гельвича, он поймал себя на мысли, что не хочет представлять, что сейчас чувствует этот человек, глядя в глаза своей дочери.

* * *

Алхимик едва успел вставить ключ в дверной замок, как в кармане у него завибрировал телефон – на экране мобильного высветился номер Гельвича.

— Скажите мне… Я ведь не один такой? – спросил он мрачно. Таким голосом, должно быть, говорят ждущие муки в адских котлах грешники. Измаил не ожидал звонка так скоро: с момента встречи прошли какие-то полтора часа.

— Из трех погибших у двоих были дети: мальчишки-близнецы шести лет и девочка, ей, кажется, тринадцать стукнуло. Все умрут так же, как их предки. Святые отцы сейчас ищут остальных проклятых, которые как и вы, оказались в безвыходной ситуации. Хорошо, если у них не будет потомства…

— Я не хочу умирать! – Алхимику показалось, что Гельвич заплакал.

— Вы просто жертва случая. Бывает, матери несознательно передают детям смертельные инфекции или дефектные гены, неизлечимые болезни. Ваши родители передали вам по наследству страшное проклятие. Не повезло. Так что вы решили?

— А можно… можно перенести? Скажем, на месяц?

— Перенести? Можно! Но это чревато последствиями: ритуал может не сработать в другое время или сработать не в полной мере.

— Значит, послезавтра?

— Послезавтра. И ни днем позже.

— Что ж… Я готов, – без особой уверенности произнес Гельвич. Алхимик надиктовал ему адрес и отключился. Настроение, и без того паршивое, упало вконец. Измаил вошел в дом с мыслью: «Неужели я так размяк с возрастом?»

* * *

Назначенное для ритуала место находилось в одном из удаленных частных домов. Кажется, это было жилье епископа – он предоставил его для ритуала на время своего отсутствия. Алхимику понравился просторный сад, но сам дом показался неуютным, нежилым. Наемник рассматривал клумбы с цветами, когда на садовой дорожке показался Гельвич.

— С днем рождения! – Измаил сказал это автоматически, не думая, что его слова прозвучали похоронной эпитафией. Однако Гельвич кивнул и слабо улыбнулся. Алхимик протянул ему сигару, а сам взял вторую.

— Оу, неплохо! Вместо последнего ужина смертника?

Шутить в таком положении могли только самый стойкие. Пожалуй, Гельвич заслуживал похвалы и уважения. Измаил одобрительно кивнул. Несколько минут они молча курили. Первым прервал молчание Гельвич.

— Я сказал жене, что вернусь с работы поздно…

— Церковники обо всем позаботятся, это их дело. Ваших родных в беде не оставят. Отец Алексей за ними присмотрит. Святоши были столь щедры, что даже выплатили мне обещанную вами сумму.

— Что я должен сделать? Там? – кивнул в сторону дома Гельвич.

— Я подготовил пентаграмму в подвале. Выпьете настойку, встанете в центре круга... Дальше всем будут заправлять церковники.

— Это будет… больно?

Измаил покачал головой.

— Сомневаюсь. Вокруг вас накопилось столько энергии, что ее удар будет схож с падением космического корабля с орбиты.

— Да, это обнадеживает…

Измаил не понял: шутил Гельвич или был серьезен? Клиент посмотрел на часы.

— Меня ждут через пять минут.

Из-за туч выглянуло солнце. Гельвич с минуту помедлил, подставив лицо его теплым лучам. Слабо колыхалась от ветра трава, будто не желая мешать человеку наслаждаться последними мгновениями.

— Ладно. Ради тебя, доченька!

Гельвич направился к двери, ведущей в подвал. Измаил проводил его сочувствующим взглядом. Уселся на скамейку под старой липой и прикрыл глаза, вслушиваясь в шелест деревьев и крики птиц. Земля под его ногами дрогнула и завибрировала. От поднявшегося ветра зашлись в танце цветы, в испуге рванула на восток стая голубей.

Алхимик всем телом ощутил приток стремящейся к дому темной энергии – она выжигала душу изнутри, терзала каждую клеточку тела. Стиснув зубы, он терпел, зная, что участники ритуала испытывают куда более мучительные боли. От мужского крика, доносящегося из дома, волосы вставали дыбом, леденело в груди – столько ужаса, безнадежного страдания было в нем. Крик длился долго – жуткие семь секунд, показавшиеся Измаилу чуть ли не часом.

Когда крик умолк: все успокоилось, напряжение растворилось в воздухе.

Хлопнула дверь. Из подвала потянулась вереница угрюмых людей. У проходящей мимо Измаила молодой женщины на глазах застыли слезы, лицо ее посерело и выражало крайнюю усталость. Остальным, судя по виду, пришлось не легче. Отец Алексей выглядел измученным, его правый глаз заметно подрагивал. Походка у батюшки сделалась неуверенная – казалось, еще секунда и отец Алексей рухнет, как подкошенный.

— Хоронить нечего, — тихо сказал он, встретившись глазами с Измаилом. — Даже праха не осталось. Только выжженное пятно на бетоне. Что говорить его семье — что сгорел заживо в автокатастрофе? А он машину продал полгода назад! Попробуй придумать правдоподобную историю, да так, чтобы еще и власти не докопались! Если честно, я думал, он тряпка. Ан нет – силы воли оказалось побольше, чем у меня.

— Страшная штука — искупление чужих грехов, — кивнул Измаил. – Пойдемте, батюшка, самое время выпить за упокой его души.

— В “Русалку»? Садись, подвезу. Но платишь ты.

В салоне «БМВ» царила идеальная чистота – ни пылинки. Прежде чем садиться, Измаил стряхнул грязь с ботинок, чтобы не запачкать коврики святого отца. По пути оба молчали, думали о своем. Но, выходя из машины, алхимик не выдержал.

— Скажи, отец, а, может, я зря соврал ему?

— Про муку и боль? – Странно, но отец Алексей сразу понял, что имеет в виду Измаил. Видимо, он и сам об этом думал не раз. – А разве ты ее знаешь?

— Ну-у-у…

— То-то и оно. Каждому свое. Что толку было б его запугивать попусту? У тебя вот детей нет, так ты и представить не можешь, что для отца страшнее – мучаться, спасая ребенка, или знать, что твоя трусость и слабость его убьют. Он свою дочь любил. А когда любят – и страданию радуются.

— Значит, вы в него верили? – спросил Измаил.

Отец Алексей взглянул на алхимика и помотал головой.

— Нет. Грешен! – вздохнув, он распахнул двери кабака. – Пойдем, что ли?

Измаил с усмешкой последовал за ним.