Глава 9: Исповедь в огне
Возвращение в Якутск было похоже на выход из подполья. После гнетущей тишины прииска и тайги городской шум оглушал. Алексей снял номер в самой дешевой гостинице на окраине, комнату с липким полом и запахом дешевого табака. Первым делом он отсканировал все найденные документы и отправил их на свой облачный диск. Физические копии он спрятал под матрасом. Если с ним что-то случится, правда должна была уцелеть.
Найти Гордеева оказалось проще, чем он думал. Бывший управляющий не скрывался. Он доживал свой век в сером пятиэтажном доме, в квартире на первом этаже с решетками на окнах. Алексей наблюдал за домом два дня. Гордеев выходил редко, обычно в ближайший магазин за бутылкой, и возвращался, пошатываясь.
На третий день Алексей решился. Он дождался, когда Гордеев вернется из магазина с очередной бутылкой виски, и шагнул ему навстречу в темном подъезде.
— Семен Петрович, — тихо сказал он.
Гордеев резко обернулся, его глаза, мутные от алкоголя, сузились. Он не узнал Алексея сразу.
— Кто такой? Чего надо?
— Мы летели в одном самолете. Вы рассказывали мне про семью Николаевых. Про пожар.
Понимание медленно проступило на лице Гордеева, сменившись настороженностью, а затем — холодной, отрепетированной безразличностью.
— А, это ты. Ну, нашел что хотел? Убедился, что место проклятое? — Он попытался пройти мимо, но Алексей преградил ему дорогу.
— Я нашел кое-что другое. На прииске «Рассвет». В вашем старом кабинете.
Он достал из кармана и показал ему фотографию из личного дела. Гордеев с золотым зубом.
Лицо старика побелело. Он молча отступил к своей двери, дрожащими руками вставил ключ в замок.
— Войди, — просипел он. — Только тихо.
Внутри квартира была такой же убогой, как и гостиничный номер. Запах немытого тела, перегара и тлена. Гордеев, не предлагая сесть, налил себе виски в граненый стакан, руки его тряслись.
— Что тебе надо? Денег? — он выпил залпом. — У меня нет денег. Все просадил.
— Мне нужна правда, — сказал Алексей, оставаясь стоять посреди комнаты. — Про то, что случилось с Уйбааном Николаевым и его семьей.
— Я тебе уже говорил — сгорели. Случайность.
— Не случайность! — голос Алексея прозвучал громче, чем он планировал. — Вы были управляющим. Он нашел для вас жилу «Совиный Глаз». И отказался продавать землю. И вы убили его. Убили всех.
Гордеев закашлялся, его лицо покраснело.
— Врешь! Ничего ты не доказать!
— У меня есть ваше личное дело. Фотография. Запись в журнале, что именно Уйбаан нашел жилу. Этого хватит, чтобы возобновить расследование. А я не отступлю.
Он видел, как страх в глазах Гордеева сменяется паникой, а затем — странным, почти обретенным спокойствием отчаяния. Старик медленно опустился на стул.
— Все равно уже поздно, — пробормотал он, глядя в пустой стакан. — Все равно я покойник. Они все там. Жена. Дочь. Рак. Проклятие, говорили старики. Ойёк. За грехи мои.
Он поднял на Алексея мутный взгляд.
— Ты думаешь, я не помню? Я каждый день помню. Его лицо. Он смотрел на меня, понимаешь? Прямо в глаза. А я... — Гордеев с силой потер ладонью лицо. — Приказ был сверху. Жила богатейшая. А этот упрямый якут... «Земля предков, нельзя». Бизнес, черт возьми! Бизнес!
Он начал говорить. Сначала сбивчиво, потом, по мере того как виски и годы молчания делали свое дело, все быстрее и откровеннее. Он не отдавал приказ о расстреле, но знал о нем. Знал, что посланные им «переговорщики» были головорезами. Знал, что они возьмут бензин. И он закрыл на это глаза. А потом — помог скрыть следы. Надавил на участкового, написал в отчете «несчастный случай».
— Он проклял меня, твой отец, — хрипел Гордеев, плача пьяными, жалкими слезами. — Перед смертью успел. Сказал: «Мой род вернется. А твой — вымрет». И ведь сбылось. Все сбылось.
Алексей слушал, и ярость в нем медленно остывала, превращаясь в нечто тяжелое и горькое — в жалость и омерзение. Этот сломленный, больной старик в своем аду воспоминаний был уже наказан куда страшнее, чем любая тюрьма.
Когда Гордеев замолчал, опустошенный, в квартире повисла тишина, нарушаемая лишь его прерывистым дыханием.
— Я пойду в полицию, Семен Петрович, — тихо сказал Алексей. — С вашими показаниями и моими доказательствами.
Гордеев медленно покачал головой.
— Никуда ты не пойдешь, — он с трудом поднялся и, шатаясь, прошел в соседнюю комнату.
Алексей насторожился, но решил, что старик просто хочет еще выпить. Ошибка.
Раздался оглушительный выстрел.
Алексей застыл на месте, не в силах пошевелиться. Через мгновение он ринулся в комнату.
Гордеев лежал на полу в луже крови. В его руке был старый армейский пистолет. Золотой зуб поблескивал в полумраке на искаженном ужасом лице.
Исповедь закончилась. Правда, которую он искал, оказалась тяжелее и страшнее, чем он мог представить. И теперь, вместе с ее носителем, она снова рисковала кануть в небытие.
Глава 10: Не кровью, но памятью
Звук выстрела все еще стоял в ушах, когда Алексей, на автомате, почти не помня себя, вышел из квартиры Гордеева. Он шел по темным улицам Якутска, не чувствуя ни холода, ни усталости. Перед глазами стояло лицо мертвого старика — не злодея, а жалкого, сломленного человека, которого его собственные демоны загнали в угол.
Он сидел на холодной скамейке в каком-то сквере, и его трясло. Не от страха, а от осознания всей чудовищной правды. Его семья была уничтожена не по злому умыслу одного человека, а по воле бездушной системы, где человеческая жизнь стоила меньше, чем унция золота. Гордеев был лишь винтиком, который в итоге и сам был перемолот этой системой.
Он достал телефон. Пальцы сами набрали номер участкового из Звездного. Но он сбросил вызов. Что он скажет? Что выбил признание у старика, который потом застрелился? У него нет записей, нет свидетелей. Это снова превратится в «несчастный случай». В дело, которое никто не захочет раскачивать.
Ярость, которая вела его все это время, уступила место тяжелой, всепоглощающей скорби. И в этой тишине, среди городского шума, он снова услышал его. Шепот. Но на этот раз не гневный, не полный боли. Спокойный. Как шелест листвы.
«Довольно...»
Одно слово. Но в нем был весь смысл. Миссия, возложенная на него Ойёком, была завершена. Правда была добыта. Не в суде, не в тюремном приговоре, а здесь, в его сердце, и в исповеди умирающего. Кровь не пролилась. Месть не свершилась. Но справедливость восторжествовала иным путем.
На следующий день Алексей пошел в единственное место, где он мог найти утешение. Он нашел старое якутское кладбище на окраине города. С помощью одного из местных жителей он отыскал заброшенный участок, где когда-то хоронили людей из окрестных стойбищ. Могилы Николаевых здесь не было. Их тела, скорее всего, остались там, на Проклятой земле.
Он нашел плоский камень и, с трудом, но с огромным чувством долга, выбил на нем имена. «Уйбаан. Сайаана. Айан. Ньургун. Спите спокойно. Ваш сын Алексей помнит».
Он установил камень под старой лиственницей. И тогда, стоя на коленях, он попытался сказать что-то. Слова не шли. Вместо них из его горла сам собой вырвался тот самый горловой напев, что он слышал в своих видениях. Это была не песня, а плач. Плач по утраченной семье, по украденному детству, по связи, которую он только что обрел и которая тут же стала памятью.
Когда он закончил, ветер, гулявший между могил, стих. Воцарилась полная, безмятежная тишина. И в этой тишине он почувствовал это — не зов, не боль, а легкое, едва уловимое прикосновение. Как ладонь на плече. Одобрение. Освобождение.
Ойёк нашел покой.
Алексей вернулся в Звездный. Он не пошел к участковому. Вместо этого он нашел Айтала и его бабушку. Он все им рассказал. О найденных документах, о встрече с Гордеевым, о его исповеди и смерти. Они слушали молча, не перебивая.
— Теперь вы знаете, — закончил Алексей. — Правда не умрет.
Старуха кивнула, и в ее глазах стояли слезы.
Он не уехал в Петербург. Он остался. Сначала жил в том же заброшенном доме, потом, с помощью Айтала и нескольких других местных, начал потихоньку восстанавливать его. Он не пытался построить чум, он строил простой, крепкий дом. Не на Проклятой земле, а на окраине поселка, с видом на тайгу.
Он научился у местных основам охоты и рыбалки. Он начал по крупицам собирать якутский язык. Он нашел в себе удивительное спокойствие и уверенность, которых никогда не знал в городе.
Как-то раз, уже глубокой осенью, он сидел на завалинке своего почти достроенного дома и пил чай. Мимо проходила группа туристов-водников, сплавлявшихся по реке. Один из них, молодой парень, отделился от группы и подошел к нему.
— Извините, мы тут немного заблудились. Не подскажете, как выйти к стоянке?
Алексей посмотрел на него. В глазах парня он увидел то же городское беспокойство, что когда-то было в его собственных.
— Идите вдоль реки, — сказал Алексей. — До большого кедра с обломанной верхушкой. Потом сверните влево, в тайгу. Там тропа будет.
Парень поблагодарил и ушел. Алексей смотрел ему вслед. Он понял, что его миссия не закончилась. Она просто изменилась. Он был последним из Николаевых. И его долг — не просто помнить. Его долг — быть здесь. Хранить эту землю. И помогать тем, кто в ней заблудился, найти свою дорогу.
Он поднял лицо к небу. Пошел первый снег. Тихий, чистый, укутывающий землю белым покровом. Он смотрел на падающие хлопья и впервые за долгое время чувствовал не боль утраты, а странное, щемящее счастье. Он был дома.