«Некоторые слова тяжелее кирпича. Если бросить их — ломают кости. Если держать внутри — ломают мозг.»

Я просыпаюсь в 00:47, как обычно. Монитор ноута — ночник, вентилятор — метроном, тараканы в парадной — стадо мини‑лошадей. Вселенная Уфы спит, а копирайтер Ильнур Сабиров — нет. Надо сдавать слоганы для энергетика «TORP». «Заряди мозг», «не дай сдохнуть на работе» — тупо. Чайник шипит; я залипаю в белое шумящее окно Word, стараясь не слышать психованный свист трамвая за домом.

Сорок минут луплю клаву впустую. Мысль — кандалы. Я три раза обещал себе: после дедлайна сяду за роман. Простой план: хотя бы пять страниц в неделю, написать маме, выучить татарский до разговорного. Стоит открыть черновик ‑ и в голове пусто. Взгляд соскальзывает на полку: два «потом»: черный блокнот и учебник языка. Замечаю светящейся пылью обложку — бросаю взгляд в сторону кухни.

В проёме что‑то движется. Сердце замирает: нахожусь в собственной кошмарной обычной квартире, где кран давно прокапывает в раковину так, будто считает секунды моей жалкой продуктивности.

Я моргаю — движение пропало. Решаю, что глаза устали.

03:12. Word снова пуст. Я собираю нервы, перезапускаю роутер — может, YouTube даст вдохновение. Включается монитор, и… на тёмном фоне вспыхивает строка: «Скажи ей».

Отскакиваю. Никогда не ставил заставку. Галлюцинация? Щёлкаю мышью — надпись исчезает. Обычный рабочий стол.

Под курткой на спинке стула дрожит телефон, словно его трясёт лихорадка. Экран — неизвестный номер. Сброс. Тут же смс: «Проснись. Скажи, пока не поздно».

От страха я матерюсь вслух. Думаю о матери в деревне: два месяца не звонил, денег нет, совесть тоже.

Засыпаю под утро на диване. Шорох будит через час: звук, будто кто‑то шарит зубами по алюминиевой фольге. Открываю глаза — в углу кухни висит голова. Не лицо — просто голова, тёмная, потёкшая как капля смолы. Рот открыт, язык — влажная тёмная тряпка. Ни крикнуть, ни вздохнуть.

Дёргаюсь — глаз нет, но ощущаю, что она смотрит именно на меня. В груди ток.

Я моргаю, и голова пропадает.

На работе пусто, коллеги на удалёнке. Я сижу один в open-space: текст не идёт, клавиши липнут, как будто покрыты сладкой смолой. Ухо улавливает скрип стула за соседним столом — хотя его никто не трогал. На мониторе: «Скажи ей» — и тут же исчезает.

Звоню психотерапевту: «Мне кажется, начинаются визуальные галлюцинации». Он: «Перегруз», — советует прогулку и меньше кофеина.

Сутки без сна. Записываю себя на диктофон — хочу услышать, как я брежу. В три сорок восемь засыпает ноут. Звук — шорох мешка. Поднимаю глаза: голова свисает с потолка. Медленно разрывается пасть, будто кто‑то ломает челюсть изнутри. Из рта льётся сиплый шёпот: «Скажи ей. Хватит жрать тишину.»

Я задыхаюсь от паники, хватаю кухонный нож, тычусь в воздух. Голова исчезает, но на стене остаётся мокрый отпечаток, как после парилки.

На следующий день не иду в офис. Пячусь по квартире с ножом, пытаясь записать всё на камеру. Чайник звенит как гробовой колокол. Отражение в экране телевизора показывает, как сзади скользит чужая тень — но поворачиваюсь, и пусто.

Телефон дребезжит. Смс от мамы: «Сынок, всё ли хорошо? Я жду твоего звонка.»

Пальцы дрожат. Я нажимаю вызов. В трубке долгие гудки. Раз, два, три… Никто. Потом тональные гудки пропадают, и женский голос: «Абонент временно недоступен».

Понимаю: поздно.

Вечер. Сажусь за стол. Достаю тот старый черновик письма маме о том, как одинок в городе и как боюсь остаться никем. Переписываю на чисто. Шмыгаю носом: слёзы липнут к листу.

Когда ставлю точку, лампы гаснут. На ноуте снова чёрный фон, крупные текстовые помехи высекают одно слово: «Отдай».

Я хватаю лист, бегу в подъезд. На площадке пусто, только запах плесени. Срываюсь по ступеням: во тьме на две ступени выше висит голова.

Рот закрыт. Я поднимаю письмо, протягиваю. Голова медленно приближается: мои пальцы леденят. Бумага зацепляется краем за щеку — и испаряется, как пепел.

Темнота глотает шум. Голова растворяется.

На следующее утро меня будит тишина. В комнате свежо, будто ночь вымела гниль.

Я набираю номер мамы — отвечает живая, сонная. У неё всё нормально, она проснулась от странных снов: кто‑то читал письмо вслух.

С тех пор, когда я забываю слова, шорох возвращается к полуночи. Поэтому пишу каждое обещание сразу. Пока голова не вернулась.