— Так, еще раз. В шестнадцатом веке территория нашей страны выросла. Благодаря кому?
— Ивану ГрозномУ!
— Не коверкай ударения.
— А чего такие простые вещи спрашиваете, будто я кретин, вон, как Вовик… Да, Вовик?
— Не трогай Пятова, следи за собой. Я хочу, чтобы ты заработал честную… хоть тройку.
— Лан, валяйте.
Обиженная пауза. Между старых оконных рам коротко жужжит весенняя муха.
— Хорошо, Медников. Гляди на карту. И остальные смотрят и проверяют Медникова и себя. Какие земли Иван Грозный первыми присоединил к России?
— Казань там… Астрахань…
— Вынь свои провода из уха.
— Вы чё, они ж беспроводные! Зрение у вас… И выключенные же.
— Наушники на уроке вообще не нужны. Тем более, зачем они тебе в ухе без дела?
— У вас тоже в ушах третий день новые серьги без дела. Антон Степаныч подарил?
— Да ты… Это дело не твое. Тем более на уроке! Отвечай, или получишь третью двойку!
— Да все, все, что вы сама тянете… Чего отвечать-то?
— Почему Россия завоевала Казанское ханство?
— Потому что жизнь без татарки, как навоз в кофеварке, да, Альфия Маратовна?
— Медников, выйди из класса!
— Э, а если я там попаду? То и вы попадете, нельзя ж…
— Ты к директору захотел?
— Нет, все, выхожу уже. Какие все злые. ОПГ, а не учителя… — гордо тряхнув белобрысой головой так, чтобы модная низкая челка взлетела кверху и упала на лоб едва ли не с легким стуком, Паша Медников потащился на выход.
— Оставь портфель!
— Там форма, у нас физра потом, — бросил он «историчке» через плечо, тихо притворяя за собой дверь кабинета — рядом вела уроки завуч Шуба, и лишний шум был ни к чему.
Пустынные коридоры и залы, как всегда во время уроков, казались ненастоящими: кругом никого, только линии бежевых стен и ровных потоков света из квадратных окон, а в воздухе — слабое гудение голосов. Звуки есть, а людей нет. В такие моменты Паша ощущал себя почти хозяином: заходи в любой кабинет, шугай кого угодно, шути, или просто молча и грозно поглядывай — не то террорист, не то смотритель зоопарка. Приятно.
Захотелось курить, но курева не было. Паша вышел на лестничную площадку и, облокотившись на перила, начал плевать в глубокий просвет меж идущих до самого полуподвала пролетов, по звуку угадывая, как далеко приземлилась слюна.
— Оба-на! Хет-трик! — раскатилось за спиной дурашливое эхо. В каком-то классе сдержанно засмеялись. Недовольно дернувшись, Паша увидел Кирюху, товарища из параллельного класса. На рукаве Кирюхи алела повязка дежурного по этажу.
— Че вопишь, Шуба услышит!
— А че, боязно? — Приятель поставил на пол ведро с водой и присоединился к Медникову.
— Пф, — Паша цыркнул сквозь зубы, и плевок, к его неудовольствию, разбился о ближайшую снизу ступень. — Просто время не нее тратить... курить есть?
— Неа, — с сожалением хлопнул себя по карману Кирюха и снова гыкнул. — Ты сегодня третий раз с урока сваливаешь. Спецом или правда задрали?
— Задрали уже, — честно ответил Паша. — Май давно, а они все задротствуют. Скоро лето, а тут… Эй! — негромко, но властно окликнул он человека, поднимавшегося на этаж.
Митёк, печально-добрый рыхолватый парнишка из небогатой чадолюбивой семьи, учившийся классом младше приятелей, попал у многих пацанов в немилость за то, что брал у девочек пестрые журналы мод, откуда довольно точно перерисовывал элегантных женщин и мужчин. Когда пару его рисунков с подачи Кири употребили в туалете, а еще несколько с подачи Паши заставили съесть, Митёк, вроде, исправился. И вот опять. Непорядок! Митёк встал как вкопанный, подняв на тех, кто выше, блеклые глаза.
— Привет, многодетный! — усмехнулся Кирюха. — Зачем шляешься?
— Я вниз ходил… — глупо начал Митёк. — На нашем этаже сортир занят…
— Энурезник, — вынес вердикт Паша. — А Кире из-за тебя влетит, он же за наш этаж отвечает, понимаешь? Чтоб никто во время уроков без дела не ходил. Что встал, сюда иди.
Подошедшего на внезапно затрясшихся в коленях ногах Митька заставили сделать три «штрафных» круга — по правой лестнице вниз до общей площадки, с площадки — по левой лестнице наверх, и снова. Минуя парочку, Митяй получай легкие подзатыльники.
— Вот так, чучело! — приговаривал Кирюха. — Хочешь в фотомодели, да? Знаем, что хочешь, аж журналов набрал. Вот и поучись. Это у тебя, считай, подиум.
Под конец Паша, рассчитав скорость жертвы и время полета снаряда, достал мобильный телефон и набрал полный рот слюны.
— Не надо, — буркнул Кирюха, но Паша уже снимал Митька, схватившегося за голову.
— Еще круг? — предложил он. Но Киря велел наказанному взять ведро и отнести его в «биологию». Паша хмыкнул, но ничего не сказал.
— Даже Митёк скучный, — резюмировал товарищ.
— Угу. Ничего, скоро лето, оторвемся!
— Слуушай, — вспомнил Киря. — Как там твои съемки? Скоро и правда каникулы. Успеешь?
Паша Медников всегда был изобретательным и веселым, о чем вся школа с неудовольствием вспоминала почти каждый день. То, о чем забывалось, освежали курсировавшие по школе памятные видеоролики. Паша и его друзья часто снимали свои выходки, будь то срыв пломбы с огнетушителя в разгар толчеи на перемене, прыжки в снег с крыши школы или случившееся после провальной для всего класса контрольной по физике наглейшее похищение из учительской классного журнала. Журнал был торжественно сожжен в руинах близлежащего детсада, а мальчишки вдобавок окатили черные останки злополучной книжицы собственной мочой. Девчонки над останками не надругались, но наблюдали, одобрительно вопя. В ходе последовавшей разборки у Шубы этот ролик был отовсюду удален, однако 9-й «Б» от ответственности не спасся, хоть Медников и взял на себя большую часть вины. Но только узкий круг самых доверенных лиц знал и другую, более творческую сторону Паши.
Насмотревшись телепрограмм с судебными заседаниями, он еще год-два назад пытался повторять увиденные там каверзы среди незнакомых людей. Подпилить опору чьей-нибудь теплицы в пригороде, украсть белье с веревок в соседнем районе, уехать на край города и, обойдя вечером десяток дворов, разбить зеркала на машинах — и все без свидетелей. Но результатов своих делишек и реакцию на них Паша не видел, и вскоре снова заскучал. Ему хотелось внимания и славы. Освоив Интернет, он нашел искомое.
Эпатажные блогеры, а то и просто фрики, немногим старше его самого, творили разные нелепости на публике. Открыто, не стесняясь показать себя среди унылых, заторможенных и слишком правильных обывателей, которых сам Павел презрительно называл «лошками». Почти все выкрутасы сходили чудакам безнаказанно, а «запалы» только увеличивали популярность. Подумав немного, Паша начал свой собственный цирк. Только полдюжины сотоварищей знали о нем и горячо поддерживали вылазки.
Во-первых, Паша решил забавляться в привычных условиях — наобум выбирать школы, где не было особой охраны и дресс-кодов, под видом «новенького» проникать в любой класс, чтобы сорвать там уроки, вызывая дикое удивление школьников и совершенно непредсказуемую реакцию учителей — от ступора и откровенного ужаса до свирепого гнева. В самом деле, кто сразу среагирует адекватно, когда невесть откуда взявшийся лоботряс начинает швырять петарды на уроке или раздеваться посреди класса до трусов, а потом плясать на парте (если до того дойдет). Или аккуратно смешает содержимое пробирок в химкабинете, чтобы потом весело его поджечь?
Во-вторых, резонно боясь быть узнанным и сполна получить за все свои подвиги, он посещал школы, максимально удаленные от своего района. В-третьих, все свои деяния Паша по возможности снимал на свой телефон.
Когда про «школьного психа» написали в местной газете, Паша надолго залег на дно. В то время у него и дозрел план красивого финала «карьеры»: он обратил внимание, что посещенные им школы образуют на карте равнобедренный треугольник. Пара «неосвоенных» школ пришлась бы на лучи законченной звезды почти идеально. В спецшколу для каких-то отклоненцев чужих явно бы не пустили, а с гимназией стоило попытаться. Пусть потом школьные инспектора или как их там, ломают головы, почему безвестный псих очертил на городе таинственную пентаграмму! В фильмах так поступали разные брутальные мстители и беспощадные маньяки. Это вдохновляло Пашу на новое «дело», но он все тянул, ждал чего-то...
А теперь Кирюхины слова едва не ввергли его в панику.
— Точно! Скоро все школы закроются, хрен куда слетаешь. Вот же! — ругнулся Паша.
— Да ладно! Осенью сходишь, — гыкнул друг. Но Паша уже загорелся идеей.
— Осенью уже позабудут. Будет не то.
— А когда тогда?
— А хоть сейчас!
— В субботу, может? У нас же контрохи щас идут, — посоветовал Киря, Паша отмахнулся.
— Тоже зауч, что ли? Как эти, — кивнул он в коридор. — Помнишь Лешку Лесова, из 11 «А»? Учился-дрочился, все пробные ЕГЭ на отлично сдал, а в марте от учебы кукухой поехал. До сих пор в Кущинской лежит, фиги в углы показывает.
— Меня без «четверки» по алгебре в курсанты не возьмут, — ответил Киря. — Легко тебе. В гимназию решил? Это надо с утра, они ж, вроде, в одну смену там… Тогда ты завтра?
— Мне эта алгебра не далась, а классуха и так трояк нарисует, ее ж Шуба взгреет за нашу неуспеваемость, — сделал рожу Паша. — Сейчас и пойду. Портфель со мной, вдруг пропустят. Щас звонка дождусь, чтоб без палева.
* * *
Было чуть-чуть до полудня. Сойдя с трамвая, Паша, все больше замедляя шаг, приблизился к показавшемуся из-за густых зеленых крон краю светлого здания. Про эту гимназию он читал на специальном сайте, а кое-что слышал от старших. Она находилась в симпатичном, чистом и спокойном районе, а брали туда только одаренных детей. «Ну, я вас тоже одарю», — весело подумалось Паше. Никаких скандалов и ЧП там не случалось. Разве что странность — охрана держала собак, которые как-то сильно погрызли забредших во двор бомжей. Администрация, вроде, проверяла желающих там учиться на аллергию к собакам. А вот внутренних камер, судя по отзывам на сайте, в здании не было, и всякая съемка, ввиду того, что учились там дети известных в городе людей, запрещалась. Отчасти поэтому выбор Паши и пал на гимназию.
— Узнаем, — пробормотал он, подойдя к бетонному забору, над которым торчали начавшие ржаветь штыри. — Прямо СИЗО. Ничего, будут вам камеры. А собаки меня любят.
Из-за забора доносился смех и гомон многих голосов. Перемена. То, что надо! Соваться в главные ворота Паша не рискнул и, пройдя вдоль забора, нашел калитку. Та оказалась незапертой и даже не скрипела. Зато оказалась очень низкой — пришлось согнуться почти пополам, и закрывалась почти герметично — об этом говорил высокий, фигуристый порожек, о который Паша чуть не зашиб пальцы ног. Сразу за ней оказались густые колючие кусты незрелой малины с узкой, в полметра, тропкой.
Собачьей, что ли? Ругаясь про себя, он преодолел несколько метров зарослей.
— Вы — пресса? — звонко спросили его.
Паша, все еще сутулившийся, увидел ноги в белых носках и босоножках. Выпрямившись, он уставился на худую темноглазую девицу с двумя густыми косами и в какой-то синюшной форме. Чем-то она походила на помолодевшую Альфию Маратовну.
— Нет, — буркнул Паша. — Я на урок. Учиться.
— А, извини. Новенький? — простодушно спросила гимназистка, показав редкие зубы.
— Да. Опоздал («Какой, блин, новенький, май на дворе!», — подумал Паша).
— А. Тебе в девятый, наверно, — невозмутимо ответила девочка, кивнув влево от здания.
И правда, лошары. Ну и хрен с ними.
— Угу. К ним. Спасибо, — парень, отойдя на пару шагов, обернулся. Гимназистка так и стояла, впившись взглядом в начало тропинки. — А что за пресса такая?
— Да так, будет репортаж. Должны до двух часов приехать, — даже головы не повернула.
Хе. Как раз успеешь сделать дело и свалить. Будет им ядреный репортаж!
Детей в синюшных цветах на лужайке и дорожках было много. Весело перекликаясь, бегали между ярких турников малыши, левее, сидя на скамейках, с улыбками обсуждали всякие вещи ребята постарше. Среди них была большая группа без формы, к которой Паша и направился. Полминуты спустя он понял, что его удивило — никто из гимназистов не ругался. Обсуждали в основном учебу. Непуганые. Ботаники. Как повезло!
— Привет! — как можно сдержаннее сказал он, подойдя к лавочкам. — Девятый?
— Даа, — сказал добродушный упитанный парень в темной ветровке. — К нам?
— Ага, получается, — кивнул Паша. К нему подошли еще трое-четверо мальчишек, одетых разномастно — почти как в Пашиной школе. Представились, пожали руки. Паша и не думал запоминать, кто есть кто, но изображал на лице интерес, и начал врать про себя.
— Ух, это тебе зачем? — щелкнул он по проводку на голове одного из новых знакомцев.
— Слуховой аппарат, — пояснил чернявый крепыш, говоривший громче других.
— И что, прямо в голову идет, что ли?
— Ну да.
— А если кто-нибудь дернет?
— Тогда я буду хуже слышать. Тебя, — добавил гимназист. Паша хотел было спросить, но из нутра дома раздался густой зудящий трезвон, и все живо снялись с мест, спеша на урок.
Гимназия была красива, с выложенными рустом углами и колоннами по фасаду. Только этажи были почему-то словно разной высоты. Или так казалось снизу.
Пропуская вперед младшеклассников, старшие тормознули у входа. Паша заметил двух рабочих в грязных куртках, тянущих из школьного подвала шланг. Эх, были бы петарды! Парочка взрывов в подвале отлично бы закончили визит. Но петард не было. Перед тем, как войти, Паша поднял ворот куртки и натянул на низ лица засаленную бандану.
— О, — сказал чернявый, перекрикивая гам. — Боголюбова боишься?
— Кто он?
— Ну, мы к Боголюбову сейчас. Его боятся.
— Не боюсь я его, — фыркнул Паша. — А это для игры.
— Что? Уже начали? Разве? — забросали его вопросами девятиклассники. Паша многозначительно кивнул. Вот дебилы…
Добряк подмигнул крепышу и поднял ворот ветровки до самого носа. Крепыш помудрил с капюшоном и перетянул его себе на лицо, оставив открытыми лоб и спокойные глаза. Вмиг зашуршав, весь класс спрятал лица, став как Паша.
Может, это местный прикол такой. Над новенькими. Фиг вам, не за этим он пришел. Попав в холл, гость гимназии убедился, что про нее не врали — по обе стороны прохода в остекленных будках стояли охранники в серых одеждах, а камер не наблюдалось.
— К Ремезовой. К Красиной. К Боголюбову, — мерно произносили охранники, указывая каждому классу на лестницу. Нет бы, называли по предметам, думал Паша, шагая в общем потоке. На русский там, на химию. И зачем это вообще, если все и так знают? Или меняли расписание? Физрук напился?
На полпути к лестнице, между толстых колонн с портретами ученых, стояла простая парта, за которой клевала носом тетушка в кепи и с рацией на плече форменной робы. Рядом, свернувшись бубликом, дремал кошмарных размеров угольно-черный пес. Ньюфаундленд, может, не разобрать. Паша приметил рядом с лестницей вход в подвал — вдруг пригодится для отхода. Эх, консьержи-сони, что вы будете делать через полчаса!
Дверная табличка кабинета на третьем этаже было гласила: «А.Доголюбов».
— Фигасе фамилия! — громко хохотнул Паша, пробираясь в класс. Кабинет, судя по скелету в углу и развешанным по стенам плакатам с кусками растений и животных, был биологический. Немного пахло формалином и уксусом. Над массивным столом чернела доска, а выше — маленький стенд с натуралистично сделанным муляжом младенца в разрезе. Младенец на треть выступал из плоскости во всей объемной красе вскрытых кожной, мышечной и нервной тканей. Кабинет тонул в грохоте рассаживающегося класса.
— Можно, я тут посижу? — спросил Паша девочку в круглых очках.
— Конечно, — она, вроде, улыбнулась под своей самодельной полумаской. Под занавес не забыть похватать ее за ляжки — аппетитные…
Паша достал из сумки учебник биологии и кусок пластилина. Быстро зафиксировал телефон с включенной видеокамерой на полке шкафчика сбоку от себя. Ну, начнем…
В кабинет вошел старик с проплешинами и в иссиня-черном, явно дорогом костюме. Класс шумно поздоровался. На груди старика висел бейдж. Реально, Доголюбов.
— Садитесь, ребята, — прошмакал дед. — Рад всех вас видеть. Все справились с дополнительной лабораторной? У кого есть вопросы?
Класс отрицательно мотал головами. То, что у всех были полускрыты лица, старика, видимо, не беспокоило. А может, он вообще маразматик? Паша поднял руку и завопил:
— А чего тут у вас детей расчленяют? Вы вообще об этом знаете?
Учитель ничуть не смутился.
— Что вы, молодой человек, простых пособий никогда не видели? Это же муляж.
Доголюбов подпрыгнул, цапнул и сорвал разрезанного ребенка с гвоздя, обломав при этом край стенда. Швырнул в Пашу. Паша поймал, удивившись силе броска и, повертев в руках предмет, увидел, что он из пластика.
— Спасибо, — буркнул он, положив муляж на парту
Соседка слева никак на сцену не среагировала, а мальчишки наблюдали с интересом.
— Вы к нам недавно? — спросил старик со странной фамилией.
— Да, вчера перевелся, — соврал Паша, придумывая себе не менее странную фамилию. Но учитель лишь кивнул и забыл о новеньком, начав урок.
Тема была про антитела. Класс слушал, читал и записывал, иногда подсмеивался чему-то и тихо болтал. «Как у нас. А еще гимназия». Черканув в своей тетради пару строк, Паша на миг прикрыл глаза и усмехнулся. Пора.
— Алексей Степаныч! — громко прервал бухтение старика Паша. — Что тут так жарко?
— А? — прищурился Доголюбов. — так май. Форточка открыта. Сними куртку, если жарко. Так вот, ребята, в нашей таблице...
Паша Медников натянул бандану до самых глаз, повернулся к камере, показал ей большой палец и расстегнул свою куртку. Аккуратно, нарочито долго и шумно сложил на парту, накрыв младенца. Нырнул вниз, стащил обувь, стянул носки и неспешно обулся, не забыв рассмотреть почти голые соседкины ноги. Шлепнул носки о парту.
Доголюбов мельком покосился, но ничего не сказал. Носки пахли. Паша змеем вылез из штанов, снял с себя спортивную футболку, помахал ею, как флагом.
— Осторожней! — шикнула соседка, не удостоив шоу и беглого взгляда.
— Тихо ты! — недовольно сказал сосед сзади.
— Сам ты тихо! — огрызнулся Паша. Ишь гады, типа не замечают! А этот чего?
— Что это такое? — строго воззрился на Пашу старик. Получилось! — Зачем снял вещи?
— Я ж сказал — жарко! — начал обмахиваться носками Паша. — Воздух что-то спертый.
— Нет, — отрезал Доголюбов, сверкая ламинированным бейджем. — Сперто на пятом этаже. Тут нормально. Немедленно приведи себя в порядок и работай!
Весь класс, бросив ученье, смотрел на Медникова. Что, не ждали, придурки образцовые?
— Лан, дядь, щас я футболку найду... Он сделал вид, что тянется на верх шкафчика, и вдруг легко запрыгнул на парту, представ перед аудиторией почти в чем мать родила.
— О-о! — протянул класс. Паша, будто копаясь на полке, затряс плечами и задом, пританцовывая и мурлыча под нос рэп.
— Вот же. Доголюбов, у меня одежку стыбздили! Че за класс, ну емое! Че за школа вообще.
— Из какой школы ты перевелся? — негромко спросил старик.
— Че? Из тринадцатой, — наобум ответил Паша. Осталось швырнуть в доску запасенный в кармашке трусов пузырек краски и, схватив в охапку вещи и телефон, ринуться с парты сразу к двери. Одеться можно после, в гаражах за зарослями у школьного двора.
— А, так бы и начал, — улыбнулся Доголюбов. — Все ясно. Тогда так...
Учитель, покряхтев, взобрался на стол, повозился с ремнем, встал спиной к ученикам и стянул с себя брюки и исподнее, выставив на обозрение свой дряблый бледный зад.
Медников застыл. Урок и дебош вмиг остановились. Над рядами парт молча торчали двое.
— В-вы чего? — выдавил Паша. Биолог обернулся, не меняя положения тела.
— Что не так, юноша? Ты ведь прибыл из тринадцатой?
Класс ожил, сдержанно загудел.
— Народ, что за вуфел вас тут учит!? — завопил Паша. — Че молчите, не видите, что ли?
— А ты не вуфел? — разозлился извращенец Доголюбов. — Кажется, ты меня обманул. А?
Старый зад все так же висел над классом. А класс... Смотрел на Пашу. Двадцать пар удивленных, возмущенных, подозрительных глаз. Будто в метре от передних парт не было гнусного пердуна! Даже соседка будто впервые оглядывала гостя сквозь толстые, уродующие лицо линзы. С удивлением, но не укором. Паше расхотелось безобразничать.
— Эх ты, — плюнул учитель и натянул брюки. — Ладно, досиди уже. На перемене разберемся.
Паша змеем скользнул на стул, сгреб в охапку вещи и двинулся на выход.
— Эй, куда ты? — спросил чернявый из-под повязки.— А игра? Ты же сказал.
— Тебе позволяли выходить? — насупился застегивающийся дед.
— Схерали? — злобно отозвался Паша, уже из коридора. — Прощай, Педолюбов!
* * *
Его не преследовали. Только гудел за дверью недовольный хор и натужно гремело, будто в кабинете двигали мебель.
— Задроты больные! — обругав напоследок дверь, Паша сбежал, в чем был, на 2й этаж. Там царила безмятежная тишь. Пользуясь этим, искатель необычных ощущений влез в нишу меж двух кабинетов и торопливо, через ботинки, натянул штаны. Кабинет справа молчал, слева глухо слышалась речь, видно, математички. «Прямая А один — Б один...». И ворох голосов вторил, будто древнее заклинание: «аддин-бэддин, аддин-бэддин!». Коридор был гол и безлюден, узкие окна давали мало света. Паше вдруг стало неуютно торчать в полумраке под раскатистый речетатив, и он уже сунул руку в рукав футболки, как снизу, из холла раздалось тяжкое звериное уханье, и прямо над Пашей заревел звонок.
Подпрыгнув от неожиданности, он, забыв про рукав, понесся вниз.
— Аддин! — угрожающе рявкнули ему в спину, окатив даже, вроде бы теплом. Или просто спина и шея вмиг взмокли от напряжения?
Кубарем скатившись в холл, Паша, чуть не стерев резиновые подошвы о казенный бетон, задохся и встал как вкопанный. Сперва он осознал, что вместо забытого впопыхах телефона держит в руке дурацкий муляж. А миг спустя увидел, что на пути к свободе, у стола с кемарящей консьержкой, стоит, пригнувшись к полу, тот самый черный пес.
Сверху затопали. Схватят, лучше вперед! Сделав шажок навстречу собаке, Паша с накатывающим к горлу тошнотворным спазмом разглядел, что это не собака. Увидел, как хмурится лощеная лобастая морда, и как медленно, но верно раздается вширь веерными створками спина зверя. Это походило на живую раскладушку, только открывавшуюся поперек. Когда бока существа заскребли щетками по батареям холла и ногам привратницы, та очнулась, погрозила Паше пальцем.
Не дожидаясь дальнейшего, тот метнулся в примеченную раньше боковую дверь, захлопнул ее изнутри, вцепился в шпингалет и заперся. В почти полной темноте и компании угловатых и шатких предметов, о которые с порога ударился.
Точно, подвал. Большой. Сухой, вроде, не пыльный. Издалека сочился вялый свет. Матерясь, Паша побрел к нему. Напрямую не получалось, мешали нагромождения школьных стульев и какие-то занозистые ящики. Забрел, блин! Паша нехотя признал, что гимназия сыграла с ним вничью. Удивили, гады. Но собака? О ней думать не хотелось. Выберемся, там подумаем. Почему охрана не подняла тревогу, и никто не ломится в подвал? Сверху стучали десятки ног, но криков и вообще признаков погони не было.
Он почти врезался в адски загрохотавшую непрочную стену, в последний миг поняв, что это сложенные штабелем парты и успев упереться в них руками. Но правое предплечье все-таки ссадил. Злобно зашипев, Паша подобрал оброненные вещи, наощупь обошел преграду и разочарованно уставился на источник света — узкое, в ладонь, проем-оконце в стенке фундамента. В оконце был полдень и шевелящиеся верхушки травинок. Вот же!
Он вспомнил работяг, тащивших шланг из дверцы. Это точно на этой стороне здания. Ну-ка… Пройдя до темного дальнего угла, Паша вспомнил о телефоне. Он там, наверху, и его содержимое, конечно, уже рассматривают Доголюбов с прочими придурками. К директору отнесли. И донесли. Там же все контакты и прежние видео! И — номера матери и деда. Сейчас эти гниды позвонят домой, и, умолчав о собственных делишках…
— Мразь! — Паша свирепо сжал в руке муляж. Но он не хрустнул, а противно чавкнул.
Поднеся обломки к световой полоске на полу, Паша содрогнулся. Съеденная утром котлета кислой дрянью поднялась по горлу и, перекрывая дыхание, ткнулась в самый нос. В руках парня оказалась сморщенная белесая шкурка, из-под которой сочилась розоватая кашица и лезла желтая жирная пакость. Завоняло падалью.
Еле подавив рвоту, он бросил мерзкие маленькие останки в угол и бешено затер ладонями по полу, убирая с кожи влажные следы «пособия». От накатившей было паники его спас остаток цинизма. «Вот какая школа у них! Фиг с ним, с телефоном, тут у них самих на три уголовки хватит!». Минуту спустя он уже овладел собой, оделся и, трижды вдохнув-выдохнув, двинулся прочь от угла. Скорее прочь!
— Паша! — тихо, свистяще позвали из окошка. Паша чуть не подпрыгнул. Стало темнее, окошко кто-то загораживал. — Паштет! Эй!
Парень пополз было обратно в темный угол, но остановился. Голос был знаком. Спрятавшись за партами и вывернув шею, Паша различил влезшую в проем руку с синим напульсником. Это же Кирюха!
— Киря! — просипел он, выбираясь из-за парт. — Приперся!
— Паша! Слышь, Паша? — шептал Кирюха.
— Что? Ты нашел дверь? — Паша почти добрался до оконца. — Там дверь должна быть, надо сваливать, понял? Эй!
Едва он достиг света, рука, дернувшись, втянулась обратно, и стало светлее.
— Слышь, Паша? — спросили снаружи. Туда! Но в оконце все так же молчала трава.
— Что? — хрипло, понимая, что что-то не так, спросил парень. За спиной, в темноте, щелкнуло, дохнуло гнилым и горячим, и над самым ухом бешено заорали:
— ТЫ ПИДОР, ПАША!!
С диким воплем, круша углы деревянных нагромождений, Паша пронесся по подвалу, дернул, выломав из гнезда, задвижку и молнией метнулся на лестницу. Наверх, в любое окно! Прыгать тело не разучилось, а страх только придал скорости и тонуса в мышцах.
Второй этаж! Двустворчатая дверь заперта изнутри. Вот заразы! Третий — на лестницах никого. Ручки массивных створок перетянуты цепью с сарайным замком. Мало беспокоясь о последствиях прыжка с четвертого этажа, пусть и в кусты, Паша влетел туда, чуть не расколол лоб о косяк низкого проема — открыто! — и, дико и коротко возликовав, в злом недоумении сгорбился. Прислушался — обычный ребячий гомон. Мелкота. Как и сам коридор, стены которого едва поднимались выше полутора метров. Желтенькие, картинки на них. Неважно, завалиться в первый попавшийся класс, а там…
За углом открылся обычный, не считая давящего в плечи потолка, зал с десятком дверей. Пол покрывали расчерченные цветными красками дорожки со сплошными и пунктирными полосами, «кармашками» и «зебрами». Юные гайцы тут, ага.
Помещение кишело детьми начальной школы — шумными, мелкими, частью в знакомом синем, частью просто в виде «белый верх, темный низ». Одни играли — в ручеек, жмурки, «маялки», другие несли из классов в туалет цветную воду в стаканчиках, третьи гуськом, с четкими интервалами, шагали по полосам нарисованных дорог или ехали по ним на небольших, с парой поддерживающих колесиков, велосипедах. Любой попавший на «дорогу», играя или просто бегая, резко переходил на шаг. Одна вереница энергично пела:
— Будем шагом мы ходить! Кто не хочет — тех убить!
Паша, ощущая себя исследователем термитника, шагом «подполз» к первой двери, дверце точнее. Подергал ручку — заперто. На пути ко второй его обогнал серьезный карапуз на велике, сосредоточенно вертящий педали. Сделав долгую дугу сквозь детское мельтешение, он въехал в раскрытую дверь туалета и с дребезгом там исчез.
— Придуры, — без толку возясь с новой дверью, Паша краем глаза заметил в тамбуре, откуда пришел, низкую тень. Псина! Как она его… Черт! По полу змеилась дробная лента. Краска из неиспользованного для шалости шарика-пузыря. Вонючая и липкая… Дурак!
Он кинулся к ближайшей раскрытой двери, и вокруг загалдели:
— Шагом! Шагом! Надо шагом!
В спину, плечи, вцепились детские ручонки. Паша кого-то лягнул, но и на ноге повисли упрямые маленькие тела. Рванувшись, он протянул на себе, наверное, дюжину юных гимназистов, привалился к стене, бросив взгляд назад — собаки не было, вместо нее к свалке подходили согнутые Доголюбов и какая-то женщина. Еще рывок — он почти схватился за порог спасительного кабинета, но, открыв спину, дал себя окружить. Вопли, гам и эхо смешались в кашу, за уши больно держали дети, а потом на выпростанную из кучи малы руку наступила маленькая с острым каблучком туфля, и некрасивая седая девочка в строгом костюме крикнула громче всех:
— Медников, быстро к директору! Хулиган!
* * *
Директором оказался мужик возрастом под полтинник, с пухлым лицом и глазами навыкате. Ничего странного в нем не наблюдалось, насколько это можно наблюдать с уровня метра от пола. Он был благодушен, расслаблен и почти участлив к собеседнику. А Паша наоборот — напуган, зол и ошеломлен разом. Да еще и посажен в какой-то холодильник, но без полок и с решетчатым окном спереди. Страшная карлица-учительша, пленившая Пашу, и совсем проснувшаяся «консьержка», выговорившись, сидели у окна, бросая на чужака неприязненные взгляды. Рядом торчала строгая дама из коридора, наверное, завуч. Доголюбов сидел на холодильнике и курил паршивую «Приму».
— Где ты учишься?
— В тринадцатой…
— Не ври! Тринадцатая школа сгорела в девяносто седьмом году, теперь в ее стенах наша гимназия, — сказал директор. — Ты не только хулиган, но еще и врун. Зачем пришел, напугал детей, расстроил работников, педагогу нахамил? В милицию захотелось?
Доголюбов мстительно пнул ящик так, что Паша чуть не оглох.
— А вам? Трупаков вон в классе держите, и биолог ваш — конченый! Я на вас самих в милицию! Пустите!
— Он что, видел? — спросил директор присутствующих. Те закивали.
— И видел, и слышал. Потому и дошло до облавы, — сказала завуч.
— Правильно, — директор кивнул, и ящик открыли. Выбравшись, Паша понял, что бежать нельзя: в дверях стоял еще один охранник. — Верните телефон.
Схватив гаджет, Паша проверил звонки — слава богу, никуда эти уроды не звонили. Видео тоже были на месте. Удивило, правда, что брошенную в классе запись кто-то закончил и сохранил. И мудро. Поиздевались, зная, что он не «настучит». А пособия по анатомии и настоящие бывают, это не грех. Про подвал и пса он не докажет. Ладно.
— Угу. Я пошел, — сказав это, Паша завыл от резкой боли. Под коленом заныло, а правую мочку словно отхватили ножом. — Это ваши сопляки мне ухо отгрызли? Выйти мне дайте!
— Ну, мы тебя выпустили, но отпустить не в силах, — печально улыбнулся директор. — Ребята распробовали тебя, и сочли хорошим. Скажу больше, Паша — даже я считаю, что ты нам подходишь.
— С какого?! У вас школа ненормальная!
— А ты нормальный?
Паша промолчал. Завуч протянула ему тряпку, и он приложил ее к горящему уху.
— Ну вот, — хмыкнул директор. — Этим ты и понравился нам. Тех, кто отличается от местной нормы, мы принимаем безоговорочно.
— Местной? — тупо спросил парень, пялясь на окропленную багровым ткань. Оглянулся.
— Дверь отсюда все равно не откроется. Нас заперли снаружи. Тебя боялись.
— Чего?
— Того! — отрезал директор. Сядь и послушай — у нас все честно. Наша гимназия необычная, для детей, чьи семьи с… ну, скажем, двойным гражданством. Понимаешь?
— И че? — Паша привалился к стене.
— Так вот, семьи эти особые, хотя дети у них — вполне как местные. Ну, те, кто просто живет в нашем городе. Однако ребятам нужна особая среда. Вот их и собрали в гимназии.
— Кретинов, что ли? — презрительно фыркнул Паша. — Вы вроде не кретин, а биолог ваш…
— Вовсе нет. Мы — такие же, как ты, местные. И работаем здесь по контракту. Учредители… — помедлил мужчина. — Не здесь, совсем не здесь. Но всегда пекутся о детях. Никто не может попасть в гимназию просто по своей воле. Нужен отбор. Но изредка, те, кто с ребятами на одной волне…
Что-то новое. Сучары. Мажоры долбаные. Охотятся на бомжей и таких вот, залетных. Значит, ты их, Паштет, развлекал, а не наоборот. И они остались такие правильные…
— Ага. Я, значит, дерьмо, а вы святые. Проучили. Окей, я плохой, да. Довольны?
— Вовсе нет, — улыбнулся директор. — Алексей Лесов — слыхал?
Пашу передернуло.
— Понравилась ему в репетиторском центре одна девочка. Гриднева, наша лучшая ученица. И гуляли они вместе, и учились. А потом она пригласила его к нам. Леше не понравилось, но гимназия его полюбила. И Гриднева, само собой… Включи свою запись.
Паша тупо повиновался, ткнул в белый треугольник. На экране, после недолгого мелькания, возник класс с Доголюбовым и пособиями.
— Вот Леша! — ткнула охранница в скелет.
— Врете! — свирепо сказал Паша. — Лесов чокнулся, в дурке лежит, нам его отец сказал.
— А ты внимательно глянь! — Доголюбов ткнул в экран, остановив видео. На черепе зачем-то были очки. Дымчатые, с редкой формы оправой. Такие, как у Лехи-ботана.
— А дурка. Есть такая поговорка про сор из избы, — медленно сказал директор. — Хорошая.
Но тебя она может не коснуться. Ты понравился своему классу, надо проверить, подходишь ли ты другим. Если да, то ты останешься учиться у нас, и пойдешь отсюда домой, как ни в чем не бывало. Твоя семья не будет против. Если нет — тебя отпустят восвояси. Сейчас проверим.
Охранники, как санитары в дурдоме, скрутили Паше руки.
— Сволочи! Сектанты! Кто, блин, проверит, когда?
— Мы. Через полчаса. Только без глупостей. Ты все равно ослабел. Боли не бойся, сейчас наша медсестра сделает тебе укол, и станет лучше.
— В вену колоть будете? — насупился Паша.
— Нет, — решительно ответил директор. — В жопу.
* * *
Его протащили по полутемным клетушкам и под руки вывели на помост. Волосы встали дыбом: что это? Паша заскреб ногами по гладкому дереву, но, хоть и слышал звуки, ног не ощущал. Как и боли в рваном ухе. Укол действовал.
— Не робей, Пашка! — сказал в здоровое ухо Доголюбов. — Если что, я за тебя горой!
Стало светлее, впереди проявилась багровая тряпка. Из-за тряпки несся сдержанный гул и поскрипывание. Что там? Палач, собака-не собака, очередной мелкий псих на велике?
— Еще раз здравствуйте, дорогие ребята и уважаемые коллеги! — раздался совсем близко директорский голос. — Извините за то, что приходится вас отвлекать, но повод сегодня неординарный и, не побоюсь сказать, приятный. У нас завелся новый ученик!
За ширмой разразилась буря удивленно-одобрительного воя. Директор продолжил:
— Некоторым из вас он уже знаком, а со многими он познакомится уже сейчас. Прошу любить и жаловать — Паша Медников!
Тряпка поползла вбок, и перед Пашей предстал высоченный, с редкими узкими окнами, актовый зал, заполненный людьми или кем-то, очень похожими на людей. В первом ряду сидели с торжественными лицами учителя, включая карлиц, дальше шевелились грядки ученических голов. В проходах, ведущих к единственной очень узкой двери, навытяжку застыли незнакомый рыжий парень и та девица, что встретила Пашу у зарослей. Все смотрели на Пашу с доброжелательным любопытством.
— Помаши, — велел Доголюбов и сам, сжав Пашину руку, поднял ее и потряс. Паша сжатия не ощутил. Но почувствовал — язык отпустило, и, наверное, можно говорить. Что, если…
Дети восторженно кричали, встал с места чудик с проводами в голове и обещал Паше «доиграть», а Паша, додумывая свой план, уставился на маленькую, но острую грудь дежурной, на белые ноги, скрытые чуть выше колена синей клетчатой юбочкой, а ниже середины икры — гольфами…
— Говорили же — понравится! — проскрипел в ухо старый хрыч. Паше не нравилось. Из-под края гольфа девочки торчали блестящие круглые ручки маникюрных ножниц.
— Ну а теперь приступим к тесному знакомству. И его начнет наша звездочка, ученица 11 класса, Ага Гриднева! Агочка, прошу!
Несколько старшеклассников приняли Пашу из рук учителей и уложили на оказавшуюся на сцене больничную каталку. Полупарализованный Паша вспомнил гадкий фильм, где полоумные индейские жрецы вырезали людям внутренности, и вяло забился. Шустрые гимназисты придержали его ноги и перехватили тело широким поясом с застежками — Паша еле успел немного напрячь пресс, чтобы получить мизерное послабление. Затем изголовье приподняли так, чтобы зрители видели лицо. Двое подонков, державших руки, никуда не делись. Палачи… Хорошо, что руки как деревяшки.
— Ну, привет, — ласково улыбнулась Ага, вытягивая ножницы. Подмигнула жлобу справа, и тот крепко стиснул Пашину руку, заставив безвольную ладонь раскрыться.
Девушка погладила Пашины пальцы — он видел это, но не ощущал — потом подышала на них и принялась аккуратно, бережно срезать ногти. Аудитория молчала.
— Старосты, узнавайте Пашу! — сказал директор, стоявший все это время в сторонке.
— Первый, второй, третий класс, сюда! — позвала Ага. Из рядов, подбадриваемые учителями, выбрались трое сияющих от счастья младшеклассников и, приняв из рук девушки срезанные ногти, принялись их грызть и жевать.
— Халасо. Нормально, — сообщили они залу и, улыбнувшись, сделали знак залу. На сцену повалила мелюзга, что ловила Пашу на низком этаже. Передние выхватили ногти из рук старост, откусывали по кусочку, передавали оставшееся задним. Многим не досталось.
— В затылочек, ребята, в затылочек! — кричали вставшие с мест карлицы-классухи, но распаленная действом малышня валом лезла на сцену, обтекая улыбнувшуюся Паше Агу и вгрызаясь молочными зубами в грязные ногти его левой руки.
— А ну соблюдаем порядок! — повысил тон директор. — Те, кто попробовал — по местам!
Паша смотрел в далекий потолок и не слушал, как вокруг орут и толкутся, желая узнать, вкусить, принять его тело большие и мелкие безумные ублюдки, как чиркают лезвия по волосам и Ага возвещает «Четвеортый клаасс!», не откликаясь на толчки и боль в мочке уха и кончиках пальцев… Эй, стопэ!
Боль. Он ее чует. И она невелика! Какие отличные новости! Напрячь еще раз пресс. Сжать-разжать пальцы ног. Посмотреть вбок.
— А теперь средняя школа! — объявил директор. Паша сделал жуткое подобие улыбки.
— Ребята! Я хочу вас лучше видеть!
Директор, ухмыльнувшись, кивнул, и жлобы, отпустив его руки, взялись за изголовье. Дернув пряжки ремня, Паша пружинистым ударом влепил обе ноги в грудь подбежавшего толстячка — видимо, старосты пятиклассников, и, оттолкнув каталку на не успевших увернуться жлобов, в два прыжка оказался в проходе. Еще три секунды — и он втиснулся в щель выхода из зала. Сразу застряв в коридоре, где мог двигаться только боком.
— Ты сбегаешь, что ли? — сунулось из зала лупоглазое лицо толстячка. — А нам теперь как?
— Так! — схватив старосту за шиворот, Паша протащил его за собой, а потом, с треском порвав форму, развернул во всю ширь прохода, превратив в живую орущую пробку для прущей сзади толпы. Как же здесь тесно!
Шум и сумятица медленно отдалялись, а через три поворота почти заглохли. Пробка сработала! Скорее прочь, пока боль не вернулась по-настоящему! А изуверские коридоры с редкими дверями все не кончались. Для кого их сделали, для ходячих листов крагиса? А несобака сможет влезть сюда? Брось грузиться! Ты не лошара, не отклоненец, не Митек, не Киря даже! Все выйдет!
Ноги уже подкашивались, когда он вылетел на лестничную площадку, такую же, как «подиум» в родной школе. Только центрального пролета тут не было, а следующий шел двумя этажами ниже, метров через шесть. Позади загудело от дробного топота и яростных выкриков. Что возьмет у него на пробу разгоряченный пятый класс? А твари постарше?
Ноги и голову прострелила боль. Сейчас, а то будет поздно, и настигнут судороги и толпа! Завыв от злости и отчаяния, Паша скатился по боковой лестнице до обломанного края, полез через перила, ужаснулся высоте и твердости равнодушного бетона. Нет! А орда уже приближалась. Окошко! Он вышиб весело тренькнувшее стекло коленом, убедился, что снизу густые деревца и лужайка, прошелся ногой по нижним сколам, сбив опасные клыки.
— Ааааа! — вторглась бело-синюшная толпа на площадку, но Паша уже висел за окном на вернувших хватку руках.
— Хер на! — звонко ответил он атакующим, и не раз испытанным движением отнял руки. В тот же миг выдохлось гимназическое лекарство, и схваченный столбняком Паша марионеткой полетел вдоль белой стены, вытянув ноги, как палки.
* * *
— Он живой. У нас все — живое и настоящее. Другого не держим. Этот даже слишком жив.
Вокруг мягко, нездорово-уютно и приглушенно — и звуки, и серый свет. Потянуться бы... Раскрыв глаза до конца, он увидел кривого себя в блестящих стеклах шкафов с зеркальными задниками, стоящих у торцевой стены незнакомого прежде кабинета. Парты, стулья — очень узкие. Зеркальный Паша сидел в каком-то креслице.
— Эх, — сказал скорбно Доголюбов. — Такой парень!
Паша все вспомнил и дернулся встать, но не смог. Нагнул голову — ноги скрылись в каком-то ящике, стянутые, как у мумии, гипсовыми бинтами.
Рядом, прямо на партах сидели завуч и сам директор.
— Что это? — глухо взмыкнул Паша, чуть подвигав ящиком.
— Отчасти то, что твоя мать хотела выхлопотать в поликлинике, — поджал плечами директор. — Ты ведь не собирался в армию? Плоскостопие, всякое такое.
— Упал на прямые ноги, вшиб себе пятки внутрь, — вздохнул Доголюбов. — Мы не хотели, но теперь у тебя… впуклостопие. Это не считая раздроблений. В армию не возьмут.
— А в класс-то возьмут? — встрепенулась завуч. — Он так понравился моим ребятам.
— Мы не можем, — сказал директор. — Инклюзивные программы в гимназии не действуют. Скоро будет пресса, — глянул он на наручные часы. — Решим через родителей. Откажут — унесем под калитку, в которую он полез, и оставим. У калитки тебя, Паша, подберет пресса. Приедет для репортажа ко Дню защиты детей. У тебя будет потеря памяти, но на вторые сутки по объявлению телеканала тебя найдет семья. Ноги поправятся через год, память тоже. Кроме того, что было тут. А если понравишься…
— Может, как пособие? — робко спросила завуч. — Там южная стена голая.
— Разве что так. Но это решать родителям. Распробовать надо.
— Вы че творите, гниды? — рванулся на своем кресле Паша, но, ужаленный дикой болью, бессильно откинулся назад. — Что вам надо-то? Пустите…
— Это мы-то гниды? — зашевелил бровями Доголюбов. — выходили тебя, жизнь спасли! А то, что ты сюда полез, вина не наша! Ты хороший, и мы хотим тебя оставить. Но тут уж, — он кивнул на директора. — Как родители девятого класса решат.
Паша заставил себя думать. Поднял взгляд на мучителей.
— Как им не понравиться?
— Притворись мертвым, — сказал директор. — Собрание не продлится долго, я выдвину твою повестку первым же вопросом. После отказа тебя увезут к калитке. Жаль, конечно.
— Хорошо, — через силу, еле вытерпливая боли, проскрипел Паша.
— Идут! — истошно заорали снизу. Педагоги шустро уселись на стулья лицом к партам. Их стулья были нормальные. В тот же миг по узкому коридору проклятого пятого этажа пронеслось гулкое хрипящее эхо. И еще одно. Паша обмяк и закрыл глаза. Как там выглядят покойники? А он, блин, знает?! Но надо верить. Эти шизики и правда, ни разу его не обманули. Но вдруг на этот раз нет?
Завибрировал пол, в оконных рамах задрожало стекло. На лицо легко упала паутинка, стряхнутая, наверно, с потолка. Громовой гул и рык приближались. Чуть усилились на повороте, сместились. Еще приблизились… Родители! Уже!
— Тшш! — сказал Паше директор.
Звуки ближе! Стараясь расслабить сведенный живот, парень, снедаемый неизвестностью, напоследок приоткрыл глаза и заглянул в ярко освещенный коридор за открытой дверью.
Когда на высокую стену скользнула первая густая тень, Паша Медников закричал.