Спустя долгое время его ввели в комнату.
Это было тесное помещение, стены выкрашены в обычный блевотный зеленый цвет, и за давностью лет краска начала облупливаться толстыми чешуйками. На столе из прессованной древесины, покрытого лаком, стоял светильник с вязаными уборочками, которые от пыли стали серыми. На подоконнике, который был деревянным, белым и облупленным, стояли обычные для всех государственных заведений растения: молочай, который вырос огромным, тонким, практически без листиков и совершенно неказистый, герань, которая также успела вытянутся, извится своим голым стволом вокруг какой-то деревянной палки, которую засунули в горшок, чтобы не возится с ней и предать ее суду выживания, листьев на ней практически не было, только на самом верху остались пятипалые зонтики с засохшими кончиками. Что молочай, что герань никогда, с момента появления в этом полицейском участке, не получали должного ухода, поэтому выросли в каких-то монстров, горгон, левиафанов, которых бы пугались дети, на которые неприятно было смотреть взрослым. На толстых окнах, между двумя стеклами которых уже успел собраться мусор времен и поселится некоторые существа, стояли сварные решетки в виде лучиков из угла. Несмотря на то, что на дворе была пасмурная осень, окна все равно были зашторены, отчего помещение освещалось только лампой на столе. Стул, на который посадили этого человека, стоял тут со времен открытия этого отделения, поэтому его зеленая обивка промялась и протерлась, потеряв свою яркость. Поговаривали, что в этих стульях завелись клопы. Стул этот стоял напротив стола, но примыкал к нему так, что человек мог положить свой правый локоть на стол. Помимо этого, здесь также стояло еще два обычных деревянных стула (впрочем, у одного не хватало палки в спинке), на которых сидели следователи. Я же встал в углу комнаты, оттуда открывался обзор на всю картину: за столом сидел старший следователь, горел светильник, в хрустальной пепельнице, что стояла рядом со светильником, дымился бычок среди своих собратьев, а перед столом, друг напротив друга сидел он и капитан юстиции (который отодвинулся от заключенного настолько, насколько позволяла эта комната). Комнатка, повторюсь, была достаточно маленькой, чтобы я стоял совсем рядом с капитаном, следователем, и достаточно близко к человеку в наручниках. Здесь было неуютно.
Старший следователь включил диктофон и придвинул его ближе к человеку в наручниках. После формальных вопросов по уставу, майор взял сигарету с пепельницы, затянулся и продолжил.
— Ну, расскажи теперь всю твою историю. Как ты начал убивать? Кого убивал? — усталым голосом сказал старший следователь.
— Не могли бы вы открыть окно, тут жарко? — вежливо попросил арестант. На него в упор посмотрел человек за столом. Во всем его виде показывалось отвращение.
Это был совершенно не примечательный мужчина. На нем были надеты мятые брюки, на которых уже давно не выглаживали стрелки, и коричневая рубашка в вертикальную белую полоску, которая даже на первый взгляд выглядела не первой свежести. Зато обут он был в очень приличные черный туфли со слегка тупым носком, которые всегда были вычищены до блеска, куда бы он не пошел. Он не причесывался уже несколько дней и это было видно. Хотя откуда взяться расческе в камере временного содержания. Он всячески пытался придать себе приличный вид, поднимая обе руки, закованные в наручники, к голове, и лишь одной из них он проводил по волосам, стараясь их пригладить.
— Товарищ капитан, откройте форточку. А ты продолжай. — потребовал старший следователь, снова затянувшись.
Но мужчина не торопился продолжать разговор. Он смотреть куда-то перед собой, на пол выложенный деревянной елочкой, иногда поглядывал на пепельницу. И хоть он не сталкивался взглядом ни с кем в комнате, его лицо не отражало какого-нибудь волнения. Он выглядел так, будто сидит в очереди в поликлинике, доктор отошел, а он скучающе ждет его возвращения, хотя перед ним еще три человека. «Ну ничего не поделаешь» — как правило думают люди в такой ситуации и с таким лицом.
— Ну, все началось лет двадцать назад, — начал мужчина, покачивая ногой. — Мне тогда было восемнадцать лет. По крайне мере мне так кажется, хотя, я также могу вспомнить свое детство. Мама говорила, что я был странным ребенком, иногда мне даже за это доставалось от отца. Многие говорят, что нельзя бить детей, а я думаю, что все верно делал мой папка. Он меня воспитывал. А то что это будет, дети совсем безалаберные пойдут. Им, так сказать, нужен добротный кулак, держать в ежовых рукавицах. А если не бить, то вырастут слюнтяи, а кто страну поведет, они? Я вот как думаю, что неверно говорить «бить детей», это звучит как насилие, а это на самом деле не насилие, это воспитание, поэтому лучше говорить «воспитывать детей», чтобы ни у кого плохого мнения об этом не сложилось…
— Давай по порядку. — перебил его майор. — Говори по делу.
— Да, да, понял. — мужчина тяжело выдохнул. — Обо мне. Впервые я убил в десять лет. Если я, конечно должен рассказать о всех своих убийствах. То была кошка моей бабушки. Я был у бабушки на все лето, и в июне ее кошка родила троих котят. Они были такими рыжими, но бабушке они не понравились, наверное, и она их всех утопила. В тот день я играл в ее огороде, но видел, как она принесла с колодца ведро воды, поставила его во дворе, принесла коробку с котятами. Также она принесла маленькую сидушку, знаете, такие характерные деревенские маленькие лавочки. Даже в детстве, сидя на ней, я упирался коленями в грудь. Хотя мама мне говорила, что я всегда был долговязым, как в шесть лет начал быстро расти, так все. В классе я был самым высоким. И хоть в шеренге я стоял самым первым, но меня всегда называли длинным. Может быть они хотели сделать мне комплимент, но мне было неприятно. Так они еще постоянно смеялись с этого.
— По существу. — снова отдернул следователь мужчину.
— Я и говорю, села бабушка на эту скамейку и давай по одному топить кутят. Я в то время сидел в огороде рядом и все видел. У меня тогда еще были часы, которые мне подарили на день рождения, после первого котенка я решил засечь, сколько нужно времени, чтобы утопить одного котенка. Уже не помню, сколько там было времени, но было мало. Я помню, как удивился тогда, что как мало нужно времени, чтобы убить, и как много надо времени, чтобы родить. Через некоторое время я встретил кошку, которая и родила этих котят, она сидела и вылизывала себя. Просто так, будто ничего не произошло. И тогда меня это так разозлило, что я решил поступить с ней также, как моя бабушка поступила с котятами. Я нашел корыто, которое оставила бабушка на заднем дворе, принес туда воды и, взяв кошку за шкирку, принялся топить ее. Это заняло больше времени, чем топка котят, я еще и весь мокрый был, потому что кошка не хотела умирать. Труп потом я просто отдал собакам на растерзание, чтобы бабушка подумала, что ее кошку убили собаки. — мужчина перевел дыхание. — Вообще мне не понравилось это тогда. Я был весь мокрый, поцарапанный. Тогда я думал лишь о том, что нужно было убить ее кирпичом, мороки было бы меньше. Не знаю, откуда у меня была мысль о кирпиче, я просто знал, что так тоже можно. Вообще не вижу в этом чего-то ненормального. Многие дети мучают животных и вон, нормальными мы все людьми выросли. Это же чистое любопытство. Все через это проходят, а если все, значит это нормально. Слышал, слышал я эти доводы, что ранее издевательство над животными есть признак позднего маньяка, но совершенно не согласен с этим. — мужчина глянул на следователя и слегка улыбнулся. — Ну поймите вы, все эти психологи, или как они там, просто бестолочи. Ну все этим занимаются, значит это норма. Вы хотите сказать, что и моя бабушка маньяк, коли она топила кутят? — мужчина засмеялся.
— Продолжай. И держись в рамках рассказа. — следователь снова затянулся.
— Ну, это было первое. В школе я ничем таким не занимался. Ну, может только рисовал.
— Рисовал? — уточнил младший следователь.
— Ой, да так, детская шалость. Иногда рисовал сцены, как я убиваю своих одноклассников. Особенно мне не нравились три мальчика, которые постоянно надо мной смеялись. То я не сделал домашнее задания, я тупой, то длинный, то я пришел в дырявом свитере. Иногда рисовал девочек, всегда голыми. Ну, сами понимаете, гормоны и все такое, вы же тоже были мальчишками, помните. Но девочки не обращали на меня внимание и всегда смеялись над шутками тех сученышей, а значит надо мной. Все они смеялись надо мной, я это знаю. Поэтому они были голыми и убитыми в рисунках. Мне их больше всего нравилось рисовать. Думаю в этом тоже виноваты гормоны, ничего особенного. Однажды эту тетрадь с этими рисунками даже нашла мама. В целом, я и не особо прятал эту тетрадь, потому что не думал, да и не думаю, что это было что-то неправильное. Она полистала некоторые рисунки и просто выбросила в печь. До сих пор не понимаю ее этого поступка, ведь это были просто рисунки. Некоторые мне даже особенно нравились, от них знаете, покалывало в животе. Я ненавидел маму после того случая, потому что не имела она права выкидывать мою тетрадь. Сами посудите…
— Что было дальше?
— Я хотел как можно скорее уйти из дома, поэтому ушел после девятого класса и поступил в бурсу на механика. Не то, чтобы мне очень нравились машины, просто я подумал, что это не будет особо пыльная работа. Да и машины есть у многих, я точно без денег не останусь, если придется работать. Хотя работать я не хотел. Ну не для меня все это! Бурса предоставляла общежитие, куда я сразу же переселился.
— Как же ты жил один, если не хотел работать? — спросил товарищ майор.
— Ну, там платили стипендию, если ты учился без троек. Мне удавалось не скатываться, я же все же умный парень, поэтому мне платили стипендию. Да и я подрабатывал грузчиком по ночам.
— Что разгружал?
— Ой, да что придется. В основном фуры. А в них что только не было! Хотя в основном коробки. Работа тяжелая, но платили сносно, мне хватало.
— Так, а что было дальше?
— А, ну вот был я в колледже. Я как-то и не думал ни о чем таком первый год, ну, новая обстановка, знакомства, учеба, все это занимало мою голову, это все было интересно. Но на втором курсе я впервые убил человека. Мне тогда было восемнадцать. Сами понимаете, гормоны и все такое. Я нападал на девушек в близ лежащем лесопарке. Я, когда освобождался с работы или до работы, ходил в лесопарк, там всегда была одна другая одинокая девушка, которая шла домой. Сначала я пытался познакомится, как-то проводить, но они все шарахались и говорили, что не стоит. Ну, не стоит, так не стоит, что я? Я просто шел за ней некоторое время, типа мне по пути, а потом кидался на нее, когда мы заходили глубоко в лесопарк, душил веревкой и волокил от тропинки в лес. Я пытался их насилость. Сами все понимаете. — мужчина сделал небрежный жест, будто это все было для него крайне не интересно. — Но не выходило у меня особо. Ну, это сделать, вы понимаете.
— Не понимаем. Давай четко, что ты с ними делал? — вмешался следователь.
— Не получалось у меня их насилость, что вы пристали. Я душил их, раздевал. Сначала раздевал только снизу, после пятой, подумал, что может будет лучше раздевать их полностью, и стал раздевать полностью. Но все равно не получалось.
— Сколько ты убил в лесопарке?
— Десять человек.
— Все девушки?
— Нет, конечно! Я убил только восемь девушек. Однажды я встретил девочку, не знаю, сколько ей лет, она вроде говорила, но я не особо слушал, которая гуляла в лесопарке. Я предложил показать ей белочек, только для этого нужно было свернуть с тропы. Она и свернула. Я что же и тут виноват? Тут виноваты только родители, которые не научили своего ребенка, что нельзя уходить со взрослыми куда-то. Сами плюют на воспитание своих отпрысков, а я еще должен отвечать за все это!
— Что случилось с той девочкой?
— Я ее задушил. Сидел рядом с ее трупом долго. Ничего не мог понять. Знаете, бывает такое состояние типа «Эврика!» Ты резко что-то осознаешь. Так и я тогда схватился за голову и все понял. Я снова делал все не верно, думал я тогда. Та девочка, когда я ее душил, так барахталась, так пиналась, прям как та кошка, которую я утопил в детстве. Мне это совершенно не понравилось. И было что-то еще, что-то еще мне не нравилось. Я тогда решил, что следующую жертву зарежу, а не задушу. Тогда я понял, что выбрал неправильное орудие. — он закинул другую ногу на ногу. — Так и случилось. Это был вроде мальчик. Помню уже смутно. — задумался, смотрел куда-то в пол перед собой, прищурившись. — Да, да, мальчик. У него была такая странная шапка, цветастая, в полосочку и с завязками, совершенно не пацанская, может за сестрой донашивает. Не помню, как его зовут. Его я тоже задушил, но на его трупе я тренировал удары ножом в живот.
— Почему не убил ножом?
— Все-таки не хотел я рисковать, а веревка была надежно, то, что я знал. Но зато я на нем отработал удар и после совсем отказался от веревки. Все же не то это было, понимаете? Не было в ней как будто души, что ли. Когда я втыкал и втыкал нож в живот и бока мальчика, я впервые почувствовал некое… — мужчина смущенно смотрел на свои руки.
— Что ты почувствовал? Все рассказывай!
— Удовольствие. Тогда я не совсем это понял, наверное потому, что мальчик уже был мертв, когда я орудовал ножом, но потом я понял, что это было сексуальное удовольствие. После колледжа я переехал в другое место, в квартиру своей мертвой тетки. — быстро поменял тему арестант. — Она завещала квартиру моей маме, а мама сказал, что я могу там жить, но переписывать на меня ее не стала. Там же, в другом квартале, я начал работать в продуктовом магазине. Так как я механик, то мне выдали служебный автомобиль, я должен был ездить в соседние города за продуктами. Уже не особо помню, в какие города я ездил, ну где-то рядом. Я даже подвозил женщин из магазина, в котором работал, они мне все доверяли, звали в гости, одна даже приглашала отметить новый год с ней и ее семьей, а другая просила посидеть с ее ребенком. Я отказался, хотя очень заманчивым было это предложение. Так вот, в своих разъездах я продолжил убивать детей. Я знакомился с ними, в основном мне попадались мальчики, заводил куда-нибудь подальше, и убивал их в живот. Я наносил так много ударов по ним, даже не останавливался, когда они были уже мертвы, что мне начинало казаться, что это не я делаю, а моя рука, понимаете? Ну, типа, мы с ней отдельно существуем, я смотрю на этих убитых детей и получаю удовольствие, а она их убивает. — он поерзал на стуле, поелозил ладонью по колену. — С трупами я не очень тогда заморачивался. Не знаю почему, наверное потому, что совершенно об этом не думал. Я тогда только начинал убивать, хоть и было на моем счете примерно уже пятнадцать убийств, но я тогда понимал, что это только начало. И тогда мне совершенно было все равно, что будет дальше с этими трупами, пусть их хоть животные или люди съедали, мне то что с этого? Уж кем-кем, а санитаром леса я не был. — он усмехнулся. Замолчал, смотря в одну точку где-то на полу. После короткого времени он облизнул губы и продолжил. — А может потому, что считал, что меня не ищут. Хотя странно это было бы, ведь сколько я уже куролесил, но в газетах ничего не писали, вот я и подумал, что, наверное, нашли уже «виновных».
За окном расцвел закат.
— Там же, пока я ездил по другим городам, я осознал, что мне не нравится тыкать детей в живот. Это было как-то… наверное, мало. Но тогда мне казалось, что это было неправильным. Это я сейчас понимаю, что я тогда чувствовал. Поэтому я решил не просто убивать их ножом в живот, а перерезать им горло. Тогда мне казалось, что это чем-то похоже на то, как моя бабушка отрубала курам головы. Хотя сейчас понимаю, что это ничего общего не имеет, все-таки я тогда не отрубал головы, а просто перерезал их ножом. Где нож, а где топор, сами понимаете. Девочку, на которой я это провернул, я встретил в лесу рядом с шоссе. Она и ее подруга собирали ягоды, только ее подруга ушла глубоко в лес, а та ее стояла и ждала. Я ей, вроде, предложил показать место, где я видел много ягод, чтобы у нее было больше ягод, чем у ее подруги. И она пошла со мной. Честно, не понимаю, что у этих детей в головах. Она шла передо мной, и когда мы зашли достаточно далеко, чтобы нас не было видно с дороги, я перерезал ей горло. Она сразу же обмякла, а кровь хлынула сильнее, чем я ожидал. Кстати, после того раза я купил «Краткое пособие по медицине», которое было очень мне полезным. Но тогда я еще не понимал, почему это все так, это была неожиданность. Не знаю, с одной стороны все мои руки были забрызганы кровью, даже манжеты любимой рубашки, с другой стороны, когда я смотрел, как она лежит на земле, а из ее горла выбегала пульсирующая кровь… мне это понравилось, потому что я получил непомерное удовольствие. Тогда я подумал, что вот оно то, что мне нужно. Вот теперь все правильно. И так я убил вроде десять детей.
Хотя, конечно, не все были из других городов. В то время я увидел заметку о себе, «Маньяк-изверг», в газете и понял, что нужно менять место, иначе мое хобби может быстро закончится. А я не мог этого допустить, понимаешь? Я только нашел, как это делать правильно, я не хотел, чтобы это кончалось. Двоих я зарезал уже в городе. Но и тогда мне показалось это опасным, потому что это было уже не где-то там, а в городе, где я живу. Нужно было быть осторожным. Тогда я купил гараж где-то на хуторе, вне жилого района. Он стоял прямо с краю: впереди него стоял гаражный кооператив, а позади раскинулось поле с низкими тонкими деревьями-одиночками и редкими кустами. Это поле вроде как хотели застроить, но оно все простаивало пустым. Туда часто приходили играть дети. А гаражный кооператив был практически пустым. Рядом со мной и на несколько рядов вперед никого не было: либо гаражи вообще были ничьи, либо их хозяева практически не появлялись там. Когда я приехал покупать гараж, то приехал на служебной машине, выдав ее за свою, для правдоподобности. Продавец даже ничего не заподозрил! А гараж, между прочим, был действительно хорош. Будь у меня своя машина, я бы ее там ставил. Я еще не особо представлял, что я буду делать в этом гараже. Там также был подвал. Продавец, который не был хозяином этого гаража, сказал, что бывший хозяин занимался животными и делал мясо, в основном разводил свиней. Именно поэтому там был этот повал. Там стояли от него какие-то коробки, но меня это совершенно не интересовало, я думал, что разберу их попозже. Ах, совсем забыл сказать, я же это, устроился в тот же магазин кладовщиком. Работа была непыльной, меня все устраивало. Меня тогда вообще все устраивало, потому что я мало о чем задумывался, кроме детей. Я начал ходить в маленький лесок, который был на окраине поля, там я встретил мальчугана. Уж не помню, что он там делал, даже не помню, что я ему такое сказал (представляете?), что мы пошли в глубь леска. Я шел сзади, он о чем-то мне рассказывал. Но не долго я его слушал. Я перерезал ему горло. Тогда была такая славная погода, май вроде бы, когда уже достаточно тепло, но не настолько, чтобы носить шорты, а еще тогда начинаются грозы. Помню, что тогда было такое пасмурное небо, скоро должна была начаться гроза, он и началась через несколько минут. Я тогда сидел рядом с трупом мальчика, разглядывал его. Я уже давно баловался тем, что что-то вырезал на коже трупов, но тут подумал, а почему бы не отрезать ему руку. Конечно, нож у меня был не самый нужный, но я читал об этом в том самом пособие по медицине. Картинки в книге были черно-белые, ничего особо понятно не было, этим она меня расстраивала, хотелось, знаете, какого-то натурализма. Да и меня распирало любопытство, получится ли у меня это сделать. Я дорезал до кости, думал, как справится с ней, когда начался дождь. Сначала он просто капал, я даже его не сразу заметил, так как меня прикрывали деревья, но довольно быстро он перерос в ливень. Я, конечно же, ушел оттуда. Не люблю болеть. Мама всегда говорила, что у меня плохой иммунитет, я быстро заболеваю, и если заболею, то долго выздоравливаю. Я даже поэтому летом носил носки. Но вернулся я тогда домой с неугасающим любопытством. Наверное, с этого мальчика и началось самое интересное время.
Тогда я взял перерыв короткий, чтобы привести в порядок гараж, а пуще прежнего подвал. Я понял, что именно подвал послужит мне хорошую службу. За день до этого, ночью, я воображал себе, что же такое я могу сделать. Тогда же я вспомнил те свои рисунки, многие свои идеи я почерпнул оттуда. Ведь говорят, что мы не можем придумать что-то новое, только то, что уже существует. Я тогда снова огорчился, что мать сожгла мои рисунки, ведь я помнил оттуда не все. Когда я убирал подвал, я был движим только этими идеями, я не мог думать ни о чем другом. Они придавали мне сил, я убирался очень быстро. Расстелил везде клеенку, была дыра в полу, видимо для того, чтобы в нее спускать удлинитель, я ее заделал, сделал из подручных средств шумоизоляцию, утолщил люк в подвал. Клянусь матерью, да там можно было бы прятаться при ядерной войне! Кстати, был у меня коллега на работе, который очень боялся ядерной войны. Я всегда посмеивался над ним.
Спустя неделю подвал и гараж были полностью готовы. В основном я приводил туда детей, которые пропускали школу. Не помню, чем я их звал, много всяких отговорок было, но того первого я позвал посмотреть и покопаться в мотоцикле. Я, вроде, даже сказал, что научу его разбираться в нем. Говорил, что автомеханик — это всегда нужная профессия, пока мы шли ко мне. Мне нравилось, как он мне верил, как шел за мной, даже не подозревая, что его ждет. В гараже я сказал, что мотоцикл в подвале, потому что я его еще не достал с зимы и хотел бы, чтобы он мне помог. Как только он спустился в подвал, он оттуда больше не вышел. Я вынес, это да. Я перерезал ему горло и приступил в первую очередь к тому, что тогда не успел сделать в леске — я отрезал ему руку. Мне сначала пришлось еще раз прочитать этот раздел в пособие. Я всегда считал, что подготовка — это самое важное. На одной руке я не остановился и отрезал ему вторую руку. Потом от каждой руки я отрезал каждый палец. На этом я и закончил, потому что не хотел перетруждаться, потому что вечером мне надо было на работу. А как я буду работать, если буду уставшим. Ночью я закопал тело мальчика и его части в поле. Тащить окоченевшее тело было тяжело, тогда я решил, что мне нужно научится расчленять тела полностью. Этому я и посвятил всех остальных. Следующую же девочку я расчленил полностью. Крови было много, зато теперь она помещалась вся в спортивную сумку, что было удобно. Уж не помню, сколько детей я расчленил, думаю штук десять. У некоторых я пришивал кое-какие части тела назад. Так, например, я поменял девочке руки местами. Вышло крайне забавно. И мой задор угас, мне хотелось чего-то еще. Расчленение я начал воспринимать уже как необходимость, понимаешь? Оно было для удобства, а мне хотелось чего-то для души. Тогда я начал воплощать в жизнь идеи. С еще десятерых я снял кожу. Начинал с малого, снимал кожу только с каких-то участков, но потом снимал всю кожу. Даже пытался сшить из нее ремень, но я шить не умею, поэтому не думал, что у меня что-то получится. Да и не мужское это дело, шить. И мама всегда говорила, что ремень пережимает сосуды и ноги могут отняться, а вместе с ними и вся нижняя часть тела. А я все-таки старался следить за своим здоровьем. Снимать кожу было утомительно хоть и в некотором роде весело. Следующего я поджег. Я не знал, где лучше это сделать, не хотелось бы конечно спалить свой гараж, но сжигать что-то на поле, которое хорошо просматривается, тоже такая себе затея, сам понимаешь. Я просто поджег его в гараже при этом соблюдая всю технику безопасности. Горел он весело, пахло от него неплохо. Хорошо, что я додумался обрить его во всех местах заранее. Тогда я подумал, что было бы интересно попробовать человеческое мясо. Сам посуди, чем мы хуже коров или свиней. Да и это было просто мое любопытство. Не будь у людей любопытства, мы бы так и жили в пещерах. У следующей девочки я вырезал мясо, я так думал, по крайне мере, потому что, к сожалению, учебников по свежеванию человека нет. Но я ее не съел, просто забыл. Положил ее мясо в холодильник, а из-за работы забыл о нем, а когда вспомнил, то не решился есть, ведь пролежало оно долго, а сроков его годности я не знаю. В то время я начал выписывать журнал о науке, и в одном выпуске прочитал об эксперименте, когда к одной собаке пришили голову другой собаке. И тогда я вдохновился. В тот пасмурный день я привел к себе мальчика и девочку. Мальчик купился на мою легенду с мотоциклом но девочка могла все мне испортить потому что она постоянно дергала своего друга и просила чтобы они ушли. Но они не ушли. Мне стоило многих усилий чтобы пришить тело девочки к телу мальчика. Я отрезал мальчику правую половину а девочке левую и у меня получился новый прекрасный человек только с двумя головами. Если в той статье о собаках говорили что собаки жили в таком состоянии некоторое время то в моем случае о жизни говорить не приходилось. Я долго ими любовался. Даже сделал фото понимаешь. Красиво все-таки вышло. Тогда я стал увлекаться рыбалкой ездил на выходных заодно вывозил остатки тел. Скидывал их прямо в реку по частям. Однажды пришил к мальчику кошку. Прямо к животу вышло конечно несуразно но он любил кошек он мне об этом успел сказать. Кошка была рыжей прямо как та что я утопил в детстве. Но мне стало этого мало. Я расчлинял пришивал веселился но удовльствие будто с каждый разом угасало я не мог этого допустить, понимаешь меня это пугало не только потому что я терял что-то столь ценное но и потому что боялся что однажды я попробую все и не смогу себя удивить. Но пока я мог придумать что-то новое я продолжал это делать. А ты бы что разве перестал делать то что тебе нравится не дури мне голову конечно же не стал бы. Вот и я не стал. Зато я стал приводить детей и не перерезал им горло а закрывал им рот чтобы их крика не было слышно завязывал руки. Иногда конечно приходилось прибегать к тому чтобы ударять их но не более чтобы они теряли сознание они всегда приходили в себя потому что в этом и была вся соль понимаешь сначала я резал на них знаки слова они кричали но это было очень не громко я расчленял их на живую снимал кожу как же мне повезло что предыдущий хозяин оставил в подвале крюки для мяса они такие удобные они отлично держали детей я делал с ними все что делал с их друзьями братьями раньше только теперь они должны были быть в сознании я делал с ними все то что люди делают с животными это было очень важно когда они теряли сознание я либо приводил их в чувство если у меня было мало времени для развлечения а иногда когда у меня было много времени оставлял их ждал когда они сами очнутся и продолжал я даже думал скормить им их же мясо но открывать им рот было опасно я отделял от них любые части тела одну за другой они кричали но это было будто музыка останавливал кровь чтобы они не умерли от потери крови конечно не со всем удавалось повеселиться долго тогда я находил нового хотя конечно я успевал привязаться к этим милым детям но что поделать ничто не вечно уж тем более дети так я убил последних детей и так бы я убил еще много детей ведь я столько всего не сделал я думал о том чтобы заняться непристойностями с ребенком когда он только умирает на моем крючке когда он еще теплый и если бы не тот запах вы бы меня так и не поймали я тогда просто не успевал вынести труп и положил его прямо рядом с вытяжкой дурак но ты ты бы никогда меня не нашел ты всегда так слеп к окружающим ты думаешь что ты в безопасности но ты никогда не в безопасности ты каждый день проходишь мимо таких как я я бы убил еще десятки и сотни детей мне нравилось с ними это делать мне было весело а ты ты все испортил как портишь все ты никогда не в безопасности даже если тебе кажется что я сижу тут в наручниках это не гарантия твоей спокойной жизни потому что я такой не один это даже не гарантия безопасности ваших детей в том что умирают твои дети виноват только ты а не я такие как я будут всегда а ты можешь и дальше делать вид будто бы все нормально не обращать ни на кого внимание не звонить в полицию игнорировать крики и думать что с тобой то такое никогда не произойдет да да такие идиоты как ТЫ только на руку таким как я и пока ТЫ думаешь что ТЫ в полной безопасности ТЫ никогда не будешь в безопасности