Раннее утро. Рановато но, увы, ничего не поделаешь. Зов долга. Паркую свой чёрный уазик где-то возле подсобок и выхожу на улицу. Там великолепие. По двору бродят редкие пациенты, среди них привидением в белом развевающемся халате плывет врач.
— Если б не фиолетовый код, уволил бы тебя, кретина. – совершенно спокойно говорю я нервно курящему на крыльце Шрайберу, начальнику ГОВД. – Ты бы это чудо ещё в кинотеатр сводил. Многолюднее места выбрать не мог?
А тот стоит весь бледный.
— Я сам уйду!
— А подписка? Родина-то в опасности.
— Так я вперёд ногами… — и ещё глаза такие сделал будто вот-вот заплачет.
— Отставить панику. Они это чуют. Ты привыкай, скоро тебе это качество, маскировка то бишь, ой как пригодится. В новом мире-то.
Возле обитой жестью двери подвала среди каких-то труб сидит главврач и пара патрульных с автоматами наперевес. Ну что сказать? Хорошо. Хорошо, что подствольники не прикрутили, Рембы. Шрайбер делает им какой-то жест и они куда-то исчезают.
История, которую поведал сидящий за дверью оборванец, оказалась на редкость типичной и в чём-то предсказуемой. Транспортный фанат, выслеживал так называемые «санитарные поезда» и не придумал ничего умнее чем прокрасться в один из них да залечь на верхнюю полку.
— Как же вам это удалось? – придвигаю ему стакан чая, но тот жестом отказывается.
— Трубы... ну резиновые. Прокладки, это, между вагонами. Туда можно протиснуться.
— А охрана? Как вы совершенно верно заметили, табельное оружие там даже у дежурного сопровождающего врача. И применяют они его раньше, чем задают вопросы.
— Курам насмех твоя охрана. – паренёк как-то нехорошо скалится, ухмыляясь при этом, но в тот же момент берёт себя руки.
— Действительно. – я тоже ухмыляюсь. – Наберут здоровых, а спрашивают как с умных. Ни прибавить ни отнять. Ну да ладно. Подведём итоги. Итак, вы пробрались. Нашли место на верхней полке. Уснули. Проснулись когда всё уже эээ… началось. От выстрелов, очевидно, охраны. Поезд стоял в чистом поле. Была ночь, так что вы ничего особо не разглядели. Побежали, и вот вы здесь. Кивает.
— Ну что же, больше нет вопросов. Подписку о неразглашении с вас возьмём и можете быть свободны. Ну, сами понимаете, дело такое…
— А если вдруг где-то всплывёт? – дрожащим голосом спрашивает он.
— Как всплывёт, так и утонет. В «Комсомолке» или ещё какой газетёнке появится очередная статья, «поезд съели зомби». Мало ли городских сумасшедших? Простите, я бланки не взял. Одну секунду, до машины сбегаю...
С этими словами я, театрально покопавшись в портфеле, шлепнул таковой на стол и, резко встав со стола, подмигнул Шрайберу. Тот таращился на меня как на приведение, взглядом умоля не оставлять их с главврачом наедине с нашим гавриком. Толку с него не будет, ну да ладно, лишь бы не мешал. Открыв дверь с нарочно громким скрипом, я отработанным движением расстегнул кобуру подмышкой и, достав оттуда табельный ствол, произвёл три выстрела в основание черепа нашего вонючего «свидетеля». Тот рухнул на стол.
В воздухе повисла неловкая пауза. Было слышно, как о древний советский плафон из матового стекла колотятся мухи, которые обильно кружились вокруг нашего оборванца. Я, как ни в чём не бывало, убрал бесшумник обратно и тут же поймал на себе растерянный взгляд главврача.
— Думаешь, я палач? За всю свою жизнь я не убил ни одного человека. И не собираюсь.
Врач хлопал глазами, поглядывая то на очертания кобуры скрытого ношения, то на лужу крови.
— Подойди.
Тот всё так же бестолково пялился на меня.
— Подойди и потрогай нашего... «пациента». Кто-то должен констатировать…
Главврач поднялся, на подкашивающихся ногах подошёл к трупу… и, закатив глаза, мягко опустился на пол. Труп был абсолютно холодный.
— Мы в отделе называем таких «Врунишками». – сказал я Шрайберу. – Кто-то «птицей-говоруном». Говорить-то они говорят, вот только они ж наивные как дети: мозгов-то нет. «Трубы» у него. Да нет в санитарных поездах никаких «труб», вагоны чуть ли не герметизированы.
— Гм…
— Миша, тебе не стыдно? Вот ты бывший следователь, а тебя безмозглый труп вокруг пальца обвёл.
— Я… я конечно, заметил нестыковки … Да откуда я знал, что они говорящие бывают?!
— Теперь знаешь. Редко, но бывают.
— А почему бы всех этих… не утилизировать прямо здесь? Нахрена их вообще возить туда-сюда? – Шрайбер нервно курил, недоверчиво глядя на чёрные мешки, перетянутые фиксирующей лентой, которые затаскивали в вагон «санитарного поезда.
— Хороший вопрос. Только я и сам не знаю. Приказ есть приказ.
Проверив пломбы, я перешёл к вагону возле тепловоза. Пока наблюдал, как с пятой, «военной» платформы снимают оцепление, заварил себе чаёк в фирменном РЖДшном гранёном стаканчике с подстаканником. Охранение молча пялилось на меня, не рискуя произнести не слова. А я на них. Я ведь даже знаю какую кличку они мне дали. То ли «отморозок», то ли что-то в этом духе. Не могут понять моё бесстрашие. Да нет никакого бесстрашия, просто насмотрелся я на всякое. И на кретинизм живых в первую очередь.
— Ну что, Эйнштейны, Капицы, Луначарские… — начал я, когда за окном поплыл частный сектор, а чай в стакане подошёл к середине. – Откуда только берут таких дятлов? Третий экипаж за неделю уже теряем. Вот сколько раз говорили – межвагонные двери не открывать. Никак. Никогда. Ни при каких условиях. Ну что мне, заваривать их? Знаете, а это идея!
Отпив ещё немного чая, я разорвал упаковку вафли.
— Понимаете, нет там уже живых! Кто бы что ни говорил. Нет и не будет. Да и вообще, чем вам, дебилам, лекции читать, лучше кино покажу.
Мимо, улыбаясь, пробежал помощник машиниста. Довольный, что ему «фильм ужастей» смотреть не надо – вроде как за дорогой следит. Ну это до первого же депо. Наивный.
Флешка мягко вошла в гнездо плазменной панели. Пара манипуляций с пультом и на экране показалась картинка. Точно такой же вагон, испуганный солдат с табельным ТТ, выданным со склада по принципу «а не жалко». Солдат подошёл к зарешетчатому окошку межвагонной гермодвери.
— Кто там? – в голосе чувствовалась паника.
— Мужик… мужик… — раздался хриплый голос больничного «свидетеля». – Это ошибка… я не… эти… ну сам подумай… разве эти… могут говорить… мужик… ааа… они уже шевелятся…
Поставив на паузу, я строго, как учитель в школе, посмотрел на подопечных. Те лишь втянули голову в шею как нашкодившие первоклассники.
— Я вам, блядь, позажмуриваюсь. Чтобы до самой мясорубки досмотрели! Это ваша жизнь. Понимаю, тяжелое зрелище. Ну а что поделать? Слов-то вы не понимаете. С тем экипажем тоже инструктажи проводили, и экзамен принимали. А толку-то? Так что отдышались и дальше. Мелкими подходам. Как говорится, лучше один раз увидеть.
Положив пульт на стол, я пошёл к машинистам. Тоже поговорю о жизни. О вечном. За окном проплывали старые, пассажирские поезда, ещё с теми самыми резиновыми «трубами», образующими межвагонный тамбур. На этом месте я поймал себя на мысли, что бронестекло, кажется, в пятом вагоне, было не затянуто брезентом. Но проверять не пойду. Я же не идиот.