Я боюсь открытых дверей. Боюсь панически, и окружающие считают меня странной. Да что там! Даже самые близкие! И им не объяснишь, что заставляет меня, успешную молодую женщину, вести себя как параноик. Если я попытаюсь рассказать, все вокруг и вовсе решат, что я сумасшедшая.
Все началось еще в начале девяностых годов. Мне было двенадцать, и мы с родителями жили в старой пятиэтажке, в обычным спальном районе. Родители с утра до вечера на работе, а я в школе и в кружках. Всё, как у всех.
На нашем этаже, в самой дальней квартире, жила женщина. С виду лет пятьдесят, хотя, может, и меньше, просто выглядела запущенно. Женщина эта была инвалидом — что-то с ногами, и передвигалась она исключительно на кресле-каталке. Скрип этого самого кресла мерзко разносился по всей лестничной клетке, и жильцы остальных трех квартир напрягались в ожидании: сейчас она постучит в дверь. Повод у нее всегда один: впустите по телефону позвонить. Своего у неё не водилось. Родители иногда впускали ее, и я слышала, что говорит она одно и то же, раз за разом. Обзванивала каких-то знакомых и спрашивала, как у них дела. А, уходя, любила поговорить с моим отцом, обсуждая то цены в магазине, то погоду на улице. Ничего особенного, в общем. Потасканная жизнью, больная, немного странная соседка — такие у многих встречаются.
В тот день я заболела, и мама настояла, чтобы я осталась дома. Я была весьма самостоятельным ребенком, и могла спокойно оставаться одна на долгое время. Родители отправились на работу, а я осталась предоставленная сама себе. Я была отличницей, поэтому, чтобы не отставать от класса, решила заняться домашкой. Сделала себе чай с малиной, включила телевизор и устроилась на диване. Но, спустя некоторое время, слабость от болезни взяла свое, и я заснула с учебником в руках.
Разбудил меня стук в дверь. Не звонок, а именно стук. Я не сразу сообразила, в чем дело, но резко поднялась, оглядываясь, и через пару секунд поняла, что звук доносится со стороны входной двери.
Я встала, по привычке нырнув в тапки, и прошла в прихожую. Глазка у нас не было — дверь деревянная, еще от советского застройщика. В наличии разве что цепочка, которая удерживает дверь закрытой, но немного выглянуть все же приходится.
Скажу, что дом у нас хоть и старый был, но ни алкашей, ни хулиганов ни у нас, ни в округе не водилось. В основном люди старшего возраста, да пара семей с детьми. Потому я как-то без задней мысли приоткрыла дверь. И взгляд мой натолкнулся на соседку, ту самую, что на скрипящем инвалидном кресле.
— Пусти меня, Леночка, позвонить! — привычно заявила она, улыбаясь ртом с кривыми, гнилыми зубами.
Улыбка эта заставила меня передернуться: как будто рот ее просто растянули, а остальные мускулы на дряблом лице остались неподвижными. Мне захотелось закрыть дверь в ту же самую секунду. Я, оказывается, соседку эту никогда так близко не видела. Нехорошо о старых больных людях так, но она вызвала у меня неподдельное отвращение.
— Мамы и папы нет, а мне никого пускать нельзя, — выпалила я и попыталась закрыться.
Однако, соседка тут же вцепилась в дверь своими скрюченными пальцами. Они были все кривые, с шишками и узлами какими-то, под обломанными разной длины желтыми ногтями — грязь. К моему горлу подступила тошнота, а она:
— Это же я, соседка ваша, открой дверь! Мне позвонить надо!
Голос ее прозвучал более требовательно. Я бы даже сказала: зло. Она смотрит на меня через проем своими глазами навыкате. Они мутные какие-то, вращаются из стороны в сторону быстро, и в них безумное что-то, такое, отчего мне вообще страшно сделалось!
— Не открою, уходите!
Я настойчивее потянула дверь, чтобы запереть, но соседка внезапно вцепилась, дергая ее на себя.
— Впусти! Впусти меня, Лена! — ее голос зазвучал громче и злее.
Да она не в себе! — подумала я тогда, и судорожно попыталась захлопнуть дверь. Пусть орет себе на площадке!
— Открывай! Открывай, дрянь маленькая! Живо открывай! — соседка перешла на крик, и стала царапать и дергать нашу дверь.
Она долбилась о нее скрипящими колесами своей каталки, будто так могла протиснуться в предоставленный цепочкой проем. Ее рожа, жуткая, в болячках каких-то, искаженная безумием, вклинивалась между дверью и косяком, и глаза эти мутные, злобные — прямо на меня таращились.
Меня накрыло страхом, и я почувствовала, что бесконтрольно плачу, кричу: уходите! А она беспрерывно, с отборной бранью:
— Впусти меня, гадина, открывай дверь! Впусти меня...!
Ее кресло жутко скрипело, а она совсем обезумела и билась о нашу дверь с такой силой и скоростью, что я уже не могла удерживать ее, как ни пыталась.
Одна рука этой твари царапала дерево, оставляя на нем полосы. Щепки впивались ей под ногти, но она как будто не чувствовала. Одна ее узловатая, покрытая буграми рука просунулась в проем и схватила меня за край юбки. Я закричала от страха: «Помогите!»
И, хотя слышимость в нашем доме отличная, никто не шелохнулся: как будто в подъезде в этот момент остались только я и жуть эта с перекошенной мордой! Она подтаскивала меня к проему, второй своей уродливой клешней выламывая дверь. Я билась и кричала в ужасе. Но в последний момент, когда рожа ее оказалась совсем близко, когда я почувствовала гнилостное зловоние ее открытого рта, а спасительная цепочка жалобно скрипнула, срываясь, я инстинктивно схватила рукой еще бабушкину фарфоровую статуэтку-лошадку и со всей силы, что была во мне, приложила этой ведьме между глаз. Она завизжала безумным как будто вовсе нечеловеческим криком, и замешкалась на мгновение, отпустив мою руку. Я захлопнула дверь, прямо по пальцам этой чокнутой гадины. Снова визг — и рука исчезла из нашего проема, а затем я услышала жуткий грохот, вперемешку с криком и скрипом.
Я зажала уши от этих звуков, и, закрывшись на все замки, бросилась в мамину спальню, за ее кровать. Из моих глаз ручьем бежали слезы и меня колотило, как при лихорадке. Не помню, как я отключилась. Но там меня и нашли вернувшиеся с работы родители.
Я никак не могла рассказать, что случилась, говорила только отдельные слова, заикаясь: она, дверь, ломилась. И тут в нашу дверь позвонили: сосед. Я смутно услышала, как отец говорил с ним каким-то взволнованным голосом.
— Упала с лестницы прямо с креслом своим, насмерть расшиблась бедолага... падая, видимо, зацепиться за дверь вашу пыталась...
Меня затрясло еще сильнее прежнего. И я словно увидела это: переломанная ужасная тетка с узловатыми, изодранными в кровь пальцами и раззявленным ртом валяется под своим креслом на лестничном пролете.
У меня в тот вечер сильно подскочила температура, я все уснуть не могла: закрою глаза, а там ее рожа перекошенная и она бьется со всей силы в нашу квартиру. Я убеждала себя, что это сон просто, стресс от пережитого.
Но в какой-то момент, когда родители спали уже, и свет в нашей квартире погас, я услышала скрип... скрип той самой жуткой каталки с ржавыми колесами. Дверь в мою комнату мама всегда оставляла приоткрытой: мало ли что. И тогда, лежа в темной комнате я увидела... из коридора на меня таращилась она! Ее жуткая, изрытая болячками рожа. Она ухмылялась гнилым ртом и смотрела на меня с невыразимой злобой. А я лежу и пошевелиться не могу! И глаз отвести тоже не могу никак!
— Ты мне ответишь, падла маленькая! За все, тварь такая, ответишь! В кресло мое сядешь!
Я перебудила родителей своими криками, и, конечно, в коридоре не оказалось никого. Меня потащили по врачам, выписали кучу успокоительных и прочее. Но... на нашей двери действительно остались следы, и я пыталась рассказать родителям. Не знаю, зачем мне тогда было важно доказать им, как все было на самом деле. Папа же сказал, что в тот день нашу дверь воры взломать пытались, а моя детская фантазия, помноженная на температуру, нарисовала весь этот ужас с соседкой, которая неудачно упала с лестницы в тот же день.
Но... даже сейчас, по прошествии многих лет, она является мне, стоит мне оставить хоть малейший зазор в двери. А сегодня в моей квартире зазвонил настольный телефон:
— Зря ты не открыла мне, Леночка! Я у твоей двери: впусти меня позвонить...