Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, — вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.
«Это, верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне».
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней —
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, —
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине —
Гость стучится в дверь ко мне».
«Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: «Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, — и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, — и не слышал я его,
Я не слышал...»» Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма — и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь —
Ленора!— прозвучало имя солнца моего, —
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, —
Эхо — больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,.Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это — ветер, — усмирю я трепет сердца моего, —
Ветер — больше ничего
Я толкнул окно с решеткой, — тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел — и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, —Я промолвил, — но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?
Молвил Ворон:
Никогда.
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда —
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой:
Никогда.
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове
Никогда,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, —
Я шепнул:
Друзья сокрылись вот уж многие года,.Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда
Ворон молвил:
Никогда.
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
Верно, был он, — я подумал, — у того, чья жизнь — Беда,.У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: «Это — Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным «Никогда»,
Страшным криком: «Никогда»».
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я — один, на бархат алый — та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, —
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: «Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, —
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!»
Каркнул Ворон: «Никогда».
И вскричал я в скорби страстной: «Птица ты — иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, — я молю, скажи, когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
«Ты пророк, — вскричал я, — вещий! «Птица ты — иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, — богом, скрытым навсегда, —
Заклинаю, умоляя, мне сказать — в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»
Каркнул Ворон: «Никогда»».
И воскликнул я, вставая:
Прочь отсюда, птица злая!Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!
Каркнул Ворон:
Никогда.
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, — на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет — никогда!
Автор: Автор: Эдгар Аллан По
Перевод: К. Бальмонт
1845 г.
Перевод М. Зенкевича
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
Гость, — сказал я, — там стучится в двери дома моего,.Гость — и больше ничего
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, —
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
Это гость лишь запоздалый у порога моего,.Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость — и больше ничего
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
Извините, сэр иль леди, — я приветствовал его, —, — дверь открыл я: никого,Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал
Тьма — и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне:
Линор!
Это я шепнул, и эхо прошептало мне:
Линор!
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
Это тот же стук недавний, — я сказал, — в окно за ставней,.Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего, —
Ветер — больше ничего
Только приоткрыл я ставни — вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел — и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал:
Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?
Каркнул Ворон:
Nevermore.
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой
Nevermore.
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шептал я, вдруг вздохнувши: «Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон:
Nevermore.
При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом «Nevermore»».
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о nevermore!
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес — исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! —
Я, вскочив, воскликнул: — С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore!
Перевод Д. Мережковского
Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний, —
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
«Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник —
больше ничего».
В декабре — я помню — было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали —
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда —
В сонме ангелов — Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось —
без следа.
От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
«Это гость стучится робко
в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость —
и больше ничего!»
И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
«Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно, —
Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего...»
И открыл тогда я настежь
двери дома моего —
Мрак ночной, —
и больше ничего.
Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака —
из таинственного мрака...
Вдруг «Ленора!» прозвучало
близ жилища моего...
Сам шепнул я это имя,
и проснулось от него
Только эхо —
больше ничего.
Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: «Ничего,
Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер, —
больше ничего».
Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, —
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, —
и больше ничего.
Как ни грустно, как ни больно, —
улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство
победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но казалось, что надежда
ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями;
от несчастья никуда, —
Тот, кто Ворона увидел, —
не спасется никуда,
Ворона, чье имя:
«Никогда».
Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: «Как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда».
И ответил Ворон:
«Никогда».
И сказал я, вздрогнув снова:
«Верно молвить это слово
Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком,
и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
Для него был стон единый
в эти грустные года —
Никогда, — уж больше
никогда!»
Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся...
«Страшный Ворон, мой ужасный
гость, — подумал я тогда —
Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
«Никогда»?
Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой,
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ей уж не склоняться —
никогда!
И казалось мне: струило
дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы,
шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
«Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре
стерлась память — навсегда!..
И сказал мне Ворон:
«Никогда»».
«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи,
или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной,
безнадежной, бесконечной, —
Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, —
сердцу отдых навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом. Богом,
отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальней,
обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры,
той, чье имя навсегда
В сонме ангелов — Ленора,
лучезарной навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
«Прочь! — воскликнул я, вставая,
демон ты иль птица злая.
Прочь! — вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же
бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!»
И ответил Ворон:
«Никогда».
И сидит, сидит с тех пор он
там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады
не исчезнет никуда.
У него такие очи,
как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа
тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы
пригвожденный навсегда, —
Не воспрянет дух мой —
никогда!
Перевод В. Брюсова
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки — стук у входа моего.
«Это — гость, — пробормотал я, — там, у входа моего,
Гость, — и больше ничего!»
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак — отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, — бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же — нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: «То — посещенье просто друга одного».
Повторял: «То — посещенье просто друга одного,
Друга, — больше ничего!»
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
«Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего».
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, — и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: «Линор» — и эхо повторило мне его,
Эхо, — больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: «Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это — ветер, только и всего.
Ветер, — больше ничего! »
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, — и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности — сурова и горда была тогда.
«Ты, — сказал я, — лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?» Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было — ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой «Больше никогда!».
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: «Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!..» Он тогда
Каркнул: «Больше никогда!»
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
«Это — все, — сказал я, — видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!»
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: «Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?»
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
«Бедный! — я вскричал, — то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, — да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, — о, да?»
Ворон: «Больше никогда!»
«Вещий, — я вскричал, — зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?»
Ворон: «Больше никогда!»
«Вещий, — я вскричал, — зачем он прибыл, птица или д
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?»
Ворон; «Больше никогда!»
«Это слово — знак разлуки! — крикнул я, ломая руки. —
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста — прочь, и навсегда!
Прочь — из сердца клюв, и с двери — прочь виденье навсегда!
Ворон: «Больше никогда!»»
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, —
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, —
Знаю, — больше никогда!
Перевод А. Парчинской
Поздней ночью, утомлённый,
Разбирая труд учёный,
Задремал я, не осилив витьеватый древний слог.
Вдруг неясный звук раздался.
Вздрогнул я, мой сон прервался.
Не прохожий ли стучался, забредя на мой порог?
В ночь декабрьскую глухую он с дороги сбиться мог.
И, наверное, продрог.
Помню, как случилось это:
В ожидании рассвета,
Я пытался в книгу вникнуть, сердце чтеньем усмирить.
В одиночестве и горе
Я читал, но понял вскоре:
Тщетно мысли о Линоре я пытаюсь заглушить.
Мысль об умершей Линоре обрывала смысла нить,
Рассуждений книжных нить.
Ах, я помню это ясно:
На дворе декабрь ненастный,
От камина отсвет красный на полу и на стене.
Тёмной шторы колыханье,
Шелка лёгкое шуршанье,
Словно шёпот и дыханье в напряжённой тишине,
Чей-то шёпот и дыханье в полуночной тишине,
Как бывает в страшном сне.
Я сказал себе:
Проверю,.Не стоит ли гость за дверью?
Может, кто-то по ошибке завернул ко мне домой.
Нет причины для волненья,
Гость случайный, без сомненья,
Перепутал направленье в непроглядной тьме ночной
Двери настежь отворил я — никого лишь ветра вой.
Только снег и мрак ночной.
Не надеясь и не чая,
Почему, и сам не знаю,
Произнёс я громко имя той, которой больше нет.
Было слышно еле-еле,
Как, вплетаясь в плач метели,
Тихим эхом долетели звуки слабые в ответ.
Только эхо долетело, словно отражённый свет.
Только ветер выл в ответ.
Я в сердцах захлопнул двери.
Говоря себе:
Уверен,, —Что причина странных звуков, вдруг наполнивших мой дом, —
Лишь причуды непогоды,
Лишь явление природы
Я услышал что-то вроде тех же звуков за окном.
Тотчас явственно услышал, что стучали за окном,
Будто в ставни долотом.
Вот, опять… Ах, так?… Ну, что же…
Я окно открыл — о Боже!
Шумно, с ветром, с пылью снежной тенью в комнату влетел,
Сел на полку возле двери,
Не спеша оправил перья
Старый ворон — лишь теперь я визитёра разглядел.
Птицу, прозванную вещей, лишь теперь я разглядел.
Гость нисколько не робел.
Как монах, сутул и чёрен,
Ворон, вроде бы, как ворон,
Но солидностью забавной отличался визитёр.
Как испанский гранд, отважен,
Так же чопорен и важен,
Я развеселился даже и завёл с ним разговор:
— Снизойдите, назовите ваше имя, мой сеньор.
Каркнул ворон: — Nevermore!
— Вещий ворон к славе вящей
Оказался говорящий.
Да, — подумал я с усмешкой, — презабавнейший сеньор.
Скоро он меня покинет,
Мокрый след его простынет.
Всё пройдёт, и это минет. Время — ненасытный вор.
Странный гость меня покинет, как надежды, как Линор.
Каркнул ворон: — Nevermore!
И внезапно отчего-то
У меня прошла охота
Забавляться видом птицы. Мой незваный визитёр
В трансе странном и глубоком
Колдуна или пророка
Неподвижным влажным оком сверху вниз глядел в упор.
Дьявольским горящим оком на меня глядел в упор.
Повторяя:
Nevermore.
Я сидел в оцепененье,
Кожей чувствуя движенье
Тел бесплотных, слышал пенье — отдалённый тихий хор.
Сердце бешено забилось:
Может, это Божья милость,
Что-то тайное случилось, и они вернут Линор?
Нет! Лишь только в мире вечном встречу милую Линор.
Каркнул ворон: — Nevermore!
— Хоть на время дай забыться! —
Крикнул я жестокой птице,
— Не желаю больше слышать, как талдычишь жалкий вздор.
Милосердное забвенье
Разомкнёт событий звенья,
Дней связующие звенья, дней, заполненных Линор.
Боль утихнет, я забуду об утраченной Линор.
Каркнул ворон: — Nevermore!
Навсегда теперь он рядом
И горящим злобным взглядом,
Неподвижным жутким взглядом на меня глядит в упор.
И, лишённый сил и воли,
Я к своей прикован боли,
И не вырваться, доколе в силе страшный приговор —
Нет и проблеска надежды, точно в слове
nevermore,
В беспощадном
nevermore.
Перевод В. Бетаки
Мрачной полночью бессонной, беспредельно утомленный.
В книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть
Над старинным странным томом задремал, и вдруг сквозь дрему
Стук нежданный в двери дома мне почудился чуть-чуть,
Это кто-то, — прошептал я, — хочет в гости заглянуть,Просто в гости кто-нибудь!
Так отчетливо я помню — был декабрь, глухой и темный,
И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа,
Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чье имя мог бы только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.
Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье
Страх внушало, сердце сжало, и, чтоб страх с души стряхнуть,
Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря:
Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери, видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь.
Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без колебанья:
Леди или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,И решился я взглянуть,Не расслышал я вначале, так вы тихо постучали,
Так вы робко постучали...
Распахнул пошире двери, чтобы выйти и взглянуть, —
Тьма, — и хоть бы кто-нибудь!
Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным предаваясь,
Так мечтать наш смертный разум никогда не мог дерзнуть,
А немая ночь молчала, тишина не отвечала,
Только слово прозвучало — кто мне мог его шепнуть?
Я сказал
Линор— и эхо мне ответ могло шепнуть...
Эхо — или кто-нибудь?
Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом вернулся,
Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть.
И сказал себе тогда я:
А, теперь я понимаю:Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть...
Ветер — или кто-нибудь?
Но едва окно открыл я, — вдруг, расправив гордо крылья,
Перья черные взъероша и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний ворон,
И, наверно, счел за вздор он в знак приветствия кивнуть.
Он взлетел на бюст Паллады, сел и мне забыл кивнуть,
Сел — и хоть бы что-нибудь!
В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен!
Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь:
Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь
Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь путь?
Каркнул ворон:
Не вернуть!
Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало:
Где, когда еще бывало, кто слыхал когда-нибудь,
Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь
Ворон с кличкой
Не вернуть?
Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.
Где друзья? — пробормотал я. — И надежды растерял я,Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает грудь...
Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь...
Вдруг он каркнул:
Не вернуть!
Вздрогнул я от звуков этих, — так удачно он ответил,
Я подумал: «Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни суть,
Стало слово «Не вернуть!»».
И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово
И на что он так сурово мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: «Не вернуть!»
Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает грудь.
И на бархат однотонный, слабым светом озаренный.
Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть...
Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!
Вдруг — как звон шагов по плитам на полу, ковром покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь!
«Бог, — вскричал я в исступленье, — шлет от страсти избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья — и покой вернется в грудь!
Пей, забудь Линор навеки — и покой вернется в грудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
«О вещун! Молю — хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит ныне, —
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв, заснуть?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
«О вещун! — вскричал я снова, — птица ужаса ночного!
Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?
Каркнул ворон: «Не вернуть!»»
Слушай, адское созданье! Это слово — знак прощанья!Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак — твой путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!
Каркнул ворон:
Не вернуть!
И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все сидит он,
Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив мне в грудь,
Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть...
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!
Перевод А. Вывихова
Полночь пробили куранты. Над старинным фолиантом,
Разъяснявшим дилетантам суть науки бытия,
Задремал я. Сквозь дремоту мне почудилось на йоту,
Будто в дверь стучится кто-то. «Что за чёрт?» — подумал я, —
«И кого в такое время чёрт принёс?» — подумал я,
Но не понял ни х@я.
Был декабрь. Той ночью длинной от решётки тень каминной
На полу моей гостиной извивалась, как змея.
С нетерпеньем ждал я утра. В древней книге «Камасутра»
Как она и ни премудра, не нашёл ответа я,
Без Линор как жить, ушедшей в поднебесные края.
Ни полслова, ни х@я!
Ужас сеял шторы шелест. У меня дрожала челюсть.
А в больном мозгу вертелись сцены инобытия.
В унисон ударам сердца с частотой четыре герца,
Чтоб совсем не разболеться, повторял ритмично я:
«То, должно быть, гость стучится в двери моего жилья.
Запоздалый гость стучится в двери моего жилья.
Гость — и больше ни х@я».
Всю в кулак собравши волю, овладев самоконтролем
(Не без рюмки алкоголя), громко я сказал: «Друзья!
Извините, казус вышел. Вы стучали тише мыши.
Возраст/пол я не расслышал, — ведь не слышно ни х@я!»
За накладку извиняясь, открываю двери я, —
Тьма — и больше ни х@я!
Я стоял, разинув вежды, преисполненный надежды.
Ни один из смертных прежде не посмел мечтать, как я.
Молчалива, как могила, тишина с ума сводила.
Только эхо возвратило слово, что промолвил я.
Я сказал: «Линор?» — и эхо всё вернуло без вранья.
Эхо, — больше ни х@я!
Возвращаюсь восвояси. Вся душа как на фугасе.
Кто-то вновь в окно дубасит, не давая мне житья.
Я сказал: «Определённо, что-то с сеткой там оконной.
Дай-ка, собственной персоной изучу загадку я!
Полно, сердце, колотиться! Разгадал загадку я:
Ветер, — больше ни х@я!»
Только я открыл задвижку, как кокетливо, с одышкой,
На негнущихся лодыжках, колыхаясь как ладья,
Ворон вышел из засады. Без поклона, без доклада
Он взлетел на бюст Паллады. Сел, дыханье затая.
Над дверьми на бюст Паллады сел, дыханье затая.
Сел, и больше — ни х@я!
Чтоб облезлый чёрный ворон соблюдал такой декорум,
Мне смешным казалось вздором. И сказал шутливо я:
«Хоть невзрачная ты птица, порох есть в пороховницах,
И, должно быть, в ягодицах ягод, как у бугая!
Как звучит твой полный титул там, за гранью бытия?»
Каркнул ворон: «Ни х@я!»
Потрясён был безгранично я таким ответом птичьим:
По звучанью — неприличный, по уму — галиматья.
Но нельзя не усомниться, что найдутся очевидцы,
Наблюдавшие, как птица или кто-то из зверья
На скульптурный бюст над дверью взгромоздились, вопия,
Что зовут их «Ни х@я».
Он напомнил этой фразой звук прощальный унитаза:
Словно душу слил — и сразу стих, пером не шевеля.
Бормотал я, разуверясь: «Все друзья куда-то делись,
И надежды разлетелись будто стаи воронья.
На рассвете вслед за ними улетит и мой судья».
Каркнул ворон: «Ни х@я!».
Вздрогнул я одновременно с попаданием отменным.
«Этот ворон, несомненно, повторяет, — думал я, —
Те слова из лексикона его бывшего патрона,
Жизнь кого шла по наклонной через терний острия.
Кто судьбе неблагосклонной тупо противостоя,
Знай талдычил: «Ни х@я!»
Чтоб мне лучше было видно, улыбаясь панихидно,
Ближе к птице первобытной пододвинул кресло я.
Лишь раскинулся я в кресле, — перепутав «то» и «если»,
Мысли разные полезли из забытого хламья.
Что хотел сказать мне ворон, воскресив из забытья
Древний возглас: «Ни х@я!»?
Размышляя над загадкой, я следил, как ворон гадкий,
Будто сердца пересадку делал, взор мне в грудь вперя.
И чем дальше время длилось, голова моя клонилась
И к подушке прислонилась золочёного шитья.
Той же, кто покрыл подушку тем узором из шитья,
Не лежать здесь ни х@я!
Атмосфера стала дымной от курильницы незримой.
Налетели серафимы, в медь торжественно трубя.
Я воскликнул: «Недобиток! Это ж сам Господь напиток
От твоих моральных пыток посылает для тебя!
Память о Линор сотрётся — и здоровым буду я!»
Каркнул ворон «Ни х@я!»
«Прорицатель! Кто б ты ни был: дьявол, птица, или рыба —
Наплевать, каким изгибом ты попал в мои края, —
Ты скажи лишь, бога ради: не найдётся ль в Галааде
В магазине иль на складе мне бальзама для питья?
Чтоб мне светлой стороною повернулась жизнь моя.
Каркнул ворон «Ни х@я!»
«Прорицатель! — повторяю — Птица ль, чёрт, исчадье Рая!
Небесами заклинаю, Бога истово хваля:
Суждено ли в райском саде, как я стану нем и хладен,
Мне с Линор на променаде снова встретиться с нуля?
Заключить её в объятья и пропеть: «Алилуйя!»?
Каркнул ворон «Ни х@я!»
«Это дьявольское слово — знак прощанья рокового!
Подобру и поздорову убирайся от меня!
Прихвати с собой те перья, что разбросаны над дверью
Отдохну душой теперь я от бесстыдного вранья.
Клюв свой вытащи из сердца и, считай, в игре — ничья!»
Каркнул ворон: «Ни х@я!»
И минорным си-бемолем он сидит как на приколе,
Прилетевший ниотколе демон инобытия.
С бюста бледного Паллады смотрит отрешённым взглядом,
На полу в лучах лампады тень его как западня.
И душа из этой тени, лишь туда-сюда снуя,
Не воскреснет ни х@я!
Оригинал
оnce upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore —
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my
chamber door —
'
Tis some visiter, I muttered,
tapping at my chamberdoor —
Only this and nothing more.
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; — vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow — sorrow for
the lost Lenore —
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore —
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me — filled me with fantastic terrors never
felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
Tis some visiter entreating entrance at my chamberdoor —
Some late visiter entreating entrance at my chamber
door; —
This it is and nothing more.
Presently my soul grew stronger; hesitating then no
longer,
Sir, said I,
or Madam, truly your forgiveness— here I openedI implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my
chamber door,
That I scarce was sure I heard you
wide the door; —
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word,
Lenore?
This I whispered, and an echo murmured back the
word,
Lenore!
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me
burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
Surely, said I,
surely that is something at mywindow lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore —
Let my heart be still a moment and this mystery
explore; —
'Tis the wind and nothing more!
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped
or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my
chamber door —
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door —
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
Though thy crest be shorn and shaven, thou, I said,
art sure no craven,Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore —
Tell me what thy lordly name is on the Night's
Plutonian shore!
Quoth the Raven
Nevermore.
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning — little relevancy
bore;
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door —
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as
Nevermore.
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered — not a feather then
he fluttered —
Till I scarcely more than muttered
Other friends haveflown before —
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before.
Then the bird said
Nevermore.
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
Doubtless, said I, «what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore —
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of «Never — nevermore.»»
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore —
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking
Nevermore.
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my
bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light
gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o'er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
Wretch, I cried,
thy God hath lent thee — by theseangels he hath sent thee
Respite — respite and nepenthe from thy memories
of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!
Quoth the Raven
Nevermore.
Prophet!said I,
thing of evil! — prophet still,if bird or devil! —
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted —
On this home by Horror haunted — tell me truly, I
implore —
Is there — is there balm in Gilead? — tell me —
tell me, I implore!
Quoth the Raven
Nevermore.
Prophet!said I,
thing of evil! — prophet still, if birdor devil!
By that Heaven that bends above us — by that
God we both adore —
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore —
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore.
Quoth the Raven
Nevermore.
Be that word our sign of parting, bird or fiend!
I shrieked, upstarting —
Get thee back into the tempest and the Night'sPlutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! — quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!
Quoth the Raven
Nevermore.
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that
is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his
shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted — nevermore!