Если в играх, предполагающих участие Фортуны, мой друг психиатр Реджинальд Гарднер придерживался принципа, что нужно «обязательно отыграться», то в играх на чисто интеллектуальной основе он, за редким исключением, интересовался только правилами. Освоив правила новой игры, доктор быстро терял к ней интерес; игровой процесс увлекал его слабо. В тот вечер мы кое-как завершили партию в японские шахматы, после чего я предложил Гарднеру чаепитие. Как всегда, я рассчитывал узнать от него что-то необычное, но поначалу доктор ограничивался скупыми незначительными репликами. Со своей стороны я поведал ему о посещении почтового офиса, где служил исключительно болтливый клерк. «Кажется, он способен говорить бесконечно», — с усмешкой сказал я. Вместо ответа Гарднер замолчал. Это можно было бы посчитать шутливой реакцией, но я заметил, как он вздрогнул, а лоб его пересекла морщина. Я знал, что она появлялась только при чрезвычайно неприятных воспоминаниях. — Говорить бесконечно… какой странный оборот речи, — наконец, промолвил доктор.
— Естественно, его не стоит воспринимать буквально. Это лишь гипербола, стилистический прием.
— Если бы я мог так воспринимать…
— Что вы имеет в виду?
— В клинике Дэмбридж со мной приключилась одна история… — неуверенно сказал Гарднер. Несколько секунд он размышлял. — Это произошло достаточно давно, поэтому я не уверен, что моя память хранит в точности все детали. Итак, стандартная формула сказана; я исполнил свою часть нашего вступительного ритуала и принялся ждать повествования.
* * *
В Дэмбридж–Асилум никогда не было недостатка в пациентах; это довольно странно, учитывая, что наше заведение находится далеко от больших городов, где, казалось бы, должны быть сосредоточены все умалишенные страны. Тем не менее, даже в нашей глуши мне приходилось сталкиваться с большим числом и великим разнообразием психических расстройств. Особого присмотра требовали агрессивные больные: убийцы, изощренные мучители, сексуальные маньяки. Однако тот случай стоял особняком, хотя в нем не было никаких социально опасных проявлений.
Больной — житель одного из тихих окрестных городков — был доставлен в клинику его родственниками. По их словам, он уже несколько часов (едва ли не половину суток, начиная с предыдущей полуночи) непрерывно говорит или, вернее, бормочет что-то нечленораздельное. Я записал в дежурную книгу имя и домашний адрес нового пациента и предварительный диагноз, который определил как «невротическое расстройство», вероятно — транс (в просторечии называемый одержимостью). Налицо была утрата как чувства личностной идентичности, так и полного осознания окружающей реальности. Первая попытка применить наиболее простые и универсальные седативные средства не увенчалась успехом, но пока не было видно повода для сильной тревоги. Больного разместили в палате с теми аутическими пациентами, кому его заунывное бормотание не могло помешать. Я задавался вопросом: какова причина расстройства? Черепно–мозговая травма и постконтузионный синдром, очевидно, отсутствовали. Предположение насчет наркотиков родственники отрицали. Другие возможные причины требовали углубленного изучения. Этим я и занялся вечером того же дня.
Более обстоятельный разговор с родственниками больного расширил мое представление о нем. Оказалось, что этот человек увлекался спиритизмом и другими разновидностями оккультизма. В своем личном медицинском журнале я так и обозначил его — «оккультист». Полученные сведения дали мне основания, выражаясь языком детективов, считать дело почти закрытым. Я не сомневался, что психоз возник именно на почве неуемного спиритизма; психиатрическая наука знает несчетное число таких случаев. Эта информация, правда, не имела практического смысла в плане излечения. Но, надо признать, большинство пациентов Дэмбридж–Асилум не возвращались к нормальному состоянию: наших умений и усилий хватало лишь на то, чтобы обуздать и содержать наиболее буйных психопатов и готовить родственников остальных больных к домашнему уходу за ними. Я надеялся, что приступ рано или поздно ослабнет ввиду защитной реакции организма. Надо же ему получать воду и пищу. Если этого не произойдет, придется экспериментировать с более радикальными медикаментозными средствами.
На следующее утро, когда я пришел в клинику, меня встретила обеспокоенная дежурная сестра. Она сообщила, что новый пациент по-прежнему говорит, не умолкая — уже больше суток! Ее особенно удивило то, что он не показывал никаких признаков усталости. Это было уже не просто странно, и я впервые почувствовал укол страха. Первый в длинной цепи…
По истечении вторых суток приступа (я уже не считал, что здесь применимо это тривиальное определение) состояние больного не изменилось. Теперь обращал на себя внимание не тот факт, что он произносил какие-то неразборчивые слова с регулярностью, достойной лучшего метронома — к этому мы, можно сказать, стали привыкать. Ошеломляло то, что, несмотря на такой продолжительный период отсутствия воды и пищи, физически он выглядел вполне здоровым. А один из коллег заметил, что у пациента нисколько не выросла щетина.
Забегая вперед, скажу, что сильнее всего в этом больном нас поразило фактическое прекращение большинства жизненных функций. Помимо того, что он ничего не пил и не ел, у него не росли волосы и ногти и отсутствовали все естественные реакции на внешние раздражители. Метаболизм, судя по всему, прекратился. Не прекращалось только одно — жуткое бормотание, угнетавшее и устрашавшее всех окружающих. Как ни странно, даже самых безнадежных аутистов. Спустя пару недель никто, кроме меня, не хотел заниматься им; больного перевели в маленькую кладовую каморку на чердаке, куда заходили проведывать его только я и один из санитаров — закоренелый опиоман (прискорбно говорить мне о службе в нашей клинике подобного сорта людей; но, видимо, как раз они нужны для особых случаев).
Не знаю (хотя догадываюсь), как переносил эти посещения санитар, а я придумал пользоваться ушными вкладышами, которые сделал из пропитанных воском кусочков ваты. Это помогало; по крайней мере, какое-то время. Вскоре о диковинном пациенте почти забыли или, во всяком случае, предпочли не обсуждать. Разве что один из моих коллег, когда-то служивший в Индии, обмолвился, что повидал немало подобных чудес в этой стране. Я не мог не согласиться с его выводом: «наши представления о возможностях психики и тела человека нуждаются в серьезной ревизии». Но мы все же придерживались мнения, что это непонятное дело имеет потенциальное объяснение какими-либо — пока не известными — естественными факторами.
Через некоторое время я уже далеко не был в этом уверен. У меня возникла идея записать речь больного на граммофон и попробовать самому или с помощью квалифицированных специалистов расшифровать его речь. Граммофон я одолжил у одного из коллег (он же научил меня пользоваться им), а несколько пластинок приобрел в магазине. Поначалу процесс записи вроде бы проходил нормально, но потом я с изумлением увидел, как граммофон задрожал, а пластинка начала плавиться! В течение нескольких секунд семидюймовый диск превратился в бесформенный комок смолы, который затем стал распадаться на раскаленные капли, прожигающие корпус граммофона. Меня особенно потрясла какая-то омерзительная ненатуральность происходящего.
Разумеется, мне пришлось возместить коллеге стоимость испорченного граммофона, а заодно выслушать обычные в таких ситуациях упреки. Но меня это ничуть не взволновало; было бы глупо расстраиваться из-за столь ничтожных пустяков на фоне поистине из ряда вон выходящих событий. Потерпев неудачу с акустической записью звука, я решил прибегнуть к более простому (хотя, очевидно, менее показательному с точки зрения получаемого результата) способу — записать речь оккультиста буквами. Конечно, я понимал низкую ценность такой формы записи, но мне все равно не оставалось ничего другого; к тому же я надеялся на интеллект моих знакомых экспертов в области необычных феноменов, с которыми собирался советоваться. Распознавать звуки в монотонном бормотании было очень сложно; еще сложнее было записывать их буквами нашего, откровенно говоря, довольно бедного алфавита. Заполнив несколько листов, я бегло просмотрел их и убедился в том, что не вижу ничего, что мало-мальски воспринималось бы мной как признаки смысла (структуры, системы и тому подобное). После чего позвонил друзьям и договорился о встрече.
Надо отметить, что эти люди, о которых я уже несколько раз говорил, тоже были связаны со сферой оккультизма — но не как адепты и практики, а как специалисты, занимающиеся, скажем так, надзором. Я бы не назвал их занятия целенаправленным противодействием оккультизму, но в некоторых случаях их помощь и консультации действительно способствовали сопротивлению силам, враждебно настроенным по отношению к обществу или отдельным людям.
Мы встретились в Лондоне — как всегда, в доме с превосходным видом на мост Черных Братьев (весьма пикантный курьез). Я сообщил все детали неприятного происшествия в Дэмбридж–Асилум и предложил ознакомиться с моей корявой стенограммой. Завязалась дискуссия, в ходе которой наш консилиум обсуждал различные варианты расшифровки текста — если, конечно, предполагать, что этот текст в самом деле обладает каким-то смыслом, в чем никто из нас не был уверен.
Я довольно быстро потерял нить дискуссии, ощущал усталость и разочарование, не понимал моих собеседников и вообще впал в прострацию. Из нее меня вывел запоздалый приход одного из наиболее авторитетных экспертов — старейшины, как мы в шутку называли его. Это был настоящий книжный червь, всю сознательную жизнь отдавший времяпровождению в библиотеках (включая недоступные публике хранилища гримуаров) Лондона, Парижа, Берлина, Петербурга, Вашингтона и прочих мировых метрополий. Минуту он изучал запись через старомодный лорнет, а потом спокойно сказал, что расшифровка не требуется.
— Почему? — воскликнули мы. — Вы уже нашли разгадку текста?
— По этому поводу отвечу вам, друзья мои, мудрым изречением Конфуция: «Трудно искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет». Никакой кошки — то есть смысла — в тексте нет. Это просто хаотический набор букв; а речь вашего пациента, Гарднер — хаотический набор звуков. Я не знал, радоваться мне или огорчаться. Если в речи нет смысла, значит, мы имеем дело лишь с психическим расстройством, пусть и в чрезвычайно причудливой гипертрофированной форме.
— А что насчет граммофона? — после нескольких минут молчаливого размышления спросил один из участников собрания. — Сфокусированное воздействие электромагнитного излучения тела, каким-то образом стимулированного и невероятно увеличенного?
— Ваша гипотеза весьма разумна, — согласился старейшина. — Возможно также присутствие энергии иной природы и чужого происхождения. Но эпизод с граммофоном я не считаю важным. Наберитесь немного терпения, господа, и я попытаюсь изложить вам кое-что более значительное касаемо этой, безусловно, примечательной истории.
Итак, сам по себе текст бессмыслен, но мне ясна подоплека произошедшей трагедии. Ясна благодаря описаниям нескольких аналогичных случаев в весьма узкой малоизвестной литературе. Стараниями ряда влиятельных персон ни один из них не был предан широкой огласке. Доктор Гарднер, не могли бы вы уточнить, какими именно оккультными вопросами интересовался этот человек?
Я припомнил, что его родственники вскользь говорили об интересе к теме продления жизни, вплоть до бесконечности. Наш выдающийся эксперт кивнул в знак того, что ожидал именного такого ответа.
— После поражения в знаменитой битве при Гаттине тамплиер Беренгарий фон Лутц оказался в сарацинском плену и впоследствии объехал страны, расположенные в дремучих глубинах Азии. Там он познакомился с запретными магическими науками древних эпох и цивилизаций, существование которых наша официальная историография, конечно, не признает (вернее, признает их не более чем мифами). Вернувшись впоследствии домой, фон Лутц написал трактат, ставший, так сказать, кормчей книгой и ориентиром для оккультистов, искавших пути преодоления фундаментальных законов Бытия. Одной из важнейших и наиболее дерзких целей этих поисков было обретение вечной материальной жизни.
Предлагаемый фон Лутцем рецепт требовал произнести вслух имя некоей… сущности. Для этого нужно прочитать колдовскую формулу, которая инициирует особый процесс внутри сознания человека. Его можно определить как диктовку этого имени какой-то посторонней (вернее, потусторонней) силой, с которой устанавливалась прочная — причем неразрывная — ментальная связь.
Я уверен, доктор Гарднер, в том, что ваш пациент был не слишком грамотен в сфере оккультизма. Это привело его к фатальному заблуждению. Ибо, будь его познания глубже, он бы поостерегся совершать столь опрометчивый поступок. Дело в том, что метод фон Лутца представляет собой чудовищную ловушку. Тот, чье имя следует произнести, подлинным знатокам (не имеющим обыкновения широко делиться своей осведомленностью) известен как «Неименуемый», или «Невыразимый», или «Ненарицаемый». Едва уловимые намеки в некоторых герметических текстах связывают его с уединенным холодным местом где-то в звездном скоплении Гиад, а также с Луной…
Таким образом, попытка произнести непроизносимое оборачивалась напрасным бессмысленным потоком звуков, исходящим из уст безвольного манекена. С другой стороны, чародейство обеспечивало этому псевдо–человеку противоестественную физиологическую прочность. Раб заклятья не нуждался в пище (и, по некоторым слухам, даже в воздухе — в этом случае звуки издавались путем вибраций языком) и как бы консервировался. Впадал в этакий избирательный анабиоз — парабиоз, если угодно. Можно считать, что теоретически он обретал вечную жизнь — но не ту, конечно, которую жаждал. И, самое главное, что на практике вечным это уродливое существование отнюдь не является, поскольку колдовство не обеспечивает абсолютной неуязвимости от внешних опасностей.
Боюсь, рассказ показался вам слишком коротким, и вы хотите узнать больше. Но я вынужден завершить, так как подобрался к пределу моей профессиональной тайны. Прошу прощения, милостивые государи, но на мне лежат определенные обязательства, которые вынуждают соблюдать известную осторожность и секретность.
* * *
— Неужели он до сих пор так и сидит на чердаке Дэмбридж–Асилум? — спросил я, угощая Гарднера еще одной чашкой чая.
— В этом случае, думаю, я бы уже давно покинул стены клиники. После той встречи я колоссальными усилиями заставлял себя подниматься на чердак и дежурно справляться о состоянии оккультиста. Казалось, что зловещий голос нечеловеческим ритмом проник мне в голову, а его черная аура пропитала все здание. Порой мне хотелось сделать с ним что-нибудь… чтобы прекратить это безумие. Что касается неблагочестивого санитара, то однажды он заявил мне, что намерен «разнести к чертям эту проклятую мумию». И я не сомневался, что он не затянет с тем, чтобы перейти от слов к делу. Откровенно говоря, у меня не было желания этому воспрепятствовать.
Вскоре санитар покинул клинику, оставив записку, содержание которой я не буду пересказывать ввиду обилия в ней обсценной лексики (в том числе направленной в мой адрес). Дежурная сестра обнаружила пропажу всего запаса стрихнина. Я сразу понял, в чем дело, и бросился на чердак. Той дозы, что вколол санитар бормочущему оккультисту, хватило бы уложить дюжину львов. Но тот был еще жив, хотя его тело судорожно дергалось, перекусившие язык зубы намертво стиснулись, а мышцы буквально разрывались от напряжения. Вместо слов из его уст исходили только шипение и всхлипы, быстро слабеющие. Старейший эксперт был прав — заклятье не давало абсолютную защиту от фатальных внешних воздействий. Наконец, спустя недолгое время оккультист, превратившийся в развалину ужасного вида, замолчал. Я побоялся проверить, жив ли он. Впрочем, в любом случае в его отношении это естественное понятие уже утратило смысл.
Спустя пару часов в нашем краю разыгралась невиданная буря (вы, конечно, помните ее). Ее сопровождала сильнейшая гроза из всех, что мне доводилось видеть. Гроза принесла развязку, напомнившую мне описание инцидента в Девоншире в 1638 году, когда огромный огненный шар влетел в деревенскую церковь, произвел в ней большие разрушения и убил нескольких человек.
Дэмбридж–Асилум посетила странная шаровая молния лилового цвета, двигавшаяся по прихотливой траектории. У очевидцев даже сложилось невероятное впечатление — конечно, вследствие непроизвольного самовнушения, — что она направлялась искусственно. Молния разбила окно в чердачной комнате и сожгла тело оккультиста.
— Какой жуткий конец!
— Да… жуткий… и, полагаю, не случайный, — задумчиво промолвил доктор Гарднер. — С тех пор слово «бесконечность» стало восприниматься мной по-особому…
Источник: Rovdyr Dreams