Осклизлый осенний дождь стучал по целлофановой плёнке, что лежала поверх лотка с кассетами.
Лоток был выставлен прямо на улицу, в проход между рядами. Так что прохожие видели наш самый модный ассортимент. Про эти группы что-то слышала даже твоя бабушка.
Но я никогда не видел, чтобы кто-то из прохожих принимался их разглядывать. На кассеты обращали не больше внимания, чем на мусорку возле входа на наш рынок. Вроде бы и есть, а мусор всё равно на землю кидают.
Будний день, полдень. Ноябрь, дождь. Ни одного покупателя — в такую погоду люди выходят на улицу только для того, чтобы добежать до метро.
Но вещевой рынок делает вид, что работает. Продавцы забились в палатки, как звери по норам.
Мне повезло — мой музыкальный ларёк стоит в закутке, а не под открытым небом. Так что на высоченных стеллажах нашлось место всему — и тем, кого всё знают, и тем, по кому фанатеют, и просто неведомым деятелям вроде Amon Duul II или Eloy, которых стоит послушать. Подборка настолько отличная,и что позволяет забыть о досадных мелочах — вроде того, что, покупателей от этого не прибавляется.
Я полулежал в этом закутке, закутанный в куртку и похожий на счастливую мумию.
Голова болела, хотя я сегодня ею почти не работал. А книга Джима Айка о змеях Южной Америки так и лежит под прилавком, ещё с утра открытая на странице 57. Стоило заканчивать биофак, чтобы понимать в ней всё, — в то время как сам торгую на рынке и отдаю деньги Грише Ахунскому, который, по ходу, не закончил даже среднюю школу.
Перед глазами разрастается тьма. Сначала вспоминаю, а потом вижу — Гагарин вернулся и ездит по городам. Я стою в толпе на площади Ленина и тоже пытаюсь его разглядеть, но вижу только толпу.
Духовой оркестр играет что-то похожее на Deep Purple. Меня стиснуло между мужиками, габаритами и интеллектом похожими на огромные валуны. Гагарина не вижу, только чёрный Ленин насмешливо улыбается с постамента.
Чтобы отвлечься, размышляю, почему в американских музыкальных журналах так много пишут про U2. Ведь у этого Боно все песни одинаковые. Он, конечно, человек идейный — но мало ли идейных людей в тёплых странах, где развитая панк-сцена и можно прожить на пособие по безработице...
Шлёп! Шлёп! — разносится над площадью
Похоже, Гагарин сильно изменился за годы странствий среди звёзд и галактик...
Шлёп! Шлёп!
Начинается паника. Толпа подхватывает меня и несёт вниз по Сухотина, мимо палаток и железных заборов. Я пытаюсь вырваться, нырнуть в один из переулков — и просыпаюсь обратно.
Но шлепки не прекращаются. Напротив, они всё ближе.
Несносные инопланетяне!
Я потряс головой, кое-как прогнал этот бред. А когда поднял открыл глаза, вдруг почувствовал явственный запах левкоев.
В мой закуток шагнула примечательная девица. Худенькая и тщедушная, слишком рослая для четырнадцати и слишком низкая для двадцати, одета в фирменные штаны и куртку настоящего Адидаса. И даже на чёрном кепарике горят знакомые три полоски.
Имидж дополняли зеркальные солнцезащитные очки, — дизайнеры компьютерных игр считают их до жути киберпанковыми.
Сквозь налипший на кеды песок сверкали вставки из крокодиловой кожи. А духи с левкоем были настолько мощными, что перебивали даже застоявшийся в моей каморке запах сырой бумаги.
Этот стиль можно было назвать уличным. Но в тоже время он намекал — лохам вроде меня на этой улице не рады.
— Ты чё? — спросила икона стиля.
— Я к вашим услугам, — я сделал вид, что улыбаюсь.
— Я Кендра, ты знаешь?
— Нет, к сожалению. Но будем знакомы.
— Я Кендра, я эмси!
— Рад знакомству.
— У меня сингл вышел! Просекаешь?
— Я очень рад, что мой товар вдохновляет на творческие свершения.
— Я хочу, чтобы он у тебя продавался.
— Мы не берём к реализации синглы. Они только для радио...
— Ты чё, попутал? — рявкнула она быстрее, чем я успел произнести до конца слово «радиостанция».
— Я продаю то, что покупают, — ответил я, даже не вытаскивая рук из карманов, — Удовлетворяю спрос, как пишут в учебниках по маркетингу.
Я не видел её глаз. Но рот оскалился. Она очень хорошо знала, где в этом мире место читателям учебников по маркетингу.
Но, против ожиданий, не сказала ни слова.
Летящей походкой шагнула к стеллажам и провела наманикюренным ногтем по веренице дисков.
— И где тут место для меня? — спросила она, не поворачивая головы.
— Рэп на соседнем, — подсказал я, — А это старый рок семидесятых. Его ещё твой батя слушал.
— СО МНОЙ ТОЛЬКО НА «ВЫ» И ШЁПОТОМ!
— Хорошо, хорошо...
Она положила руку на стеллаж, словно собиралась купить его целиком.
И на ничтожное, как удар комариного сердца, мгновение мне показалось, что она и вправду купит. Она крутая, она может. Купит, послушает, врубится, разберётся, наймёт на папины деньги гитаристов и устроит в нашем городе, наконец, рок-революцию. А то уже сил нет — Агузарова постарела, а Умка совсем для девочек...
Но рок-революции не случилось.
Вместо этого перспективная эмси стиснула пальцы и одним рывком опрокинула стеллаж на пол.
Deep Purple, Uriah Heep, редкий «Magic Bus» от The Who, Hawkwind, которых ценят БГ и Егор Летов, но не широкая публика — всё на полу, вдрызг и вдрызг и вперемешку.
Один из осколков диска был похож на серебряный полумесяц. Я так смотрел на него, как зачарованный и даже забыл, сколько он стоит.
— ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ? — снова рявкнула эмси Кендра, — ЧТОБЫ КОГДА Я ВЕРНУСЬ, ЗДЕСЬ ВСЁ БЫЛО!
— Да, — отозвался я, не сводя взгляда с серебряного полумесяца, — Да, конечно.
Шлёп! Шлёп!
Не жалея дорогих кед, она шла прочь... на другую точку с несчастными дисками.
Я ещё собирал с холодного грязного пола следы вторжения массовой культуры в мир музыкального андеграунда, когда на пороге возник, как всегда бесшумно, Гриша Ахунский.
Он белобрысый и низенький, натуральный метр с кепкой. Ещё ниже, чем Кендра. И поэтому все знают, хоть и не видели, что Гриша Ахунский всегда при стволе. Это прибавляет уважения при любом росте.
— Кто тот покойник, который это сделал? — спросил он, разглядывая разгром.
— Она называла себя эмси Кендрой, — сказал я, поднимая ещё осколок, — Не бойтесь, пластинки не пострадали.
Пластинки у нас стоят за прилавком, в деревянном ящике из-под рассады.
— Кендра, говоришь.
— Вы её знаете? У неё, говорила, какой-то сингл вышел. По радио, наверное, передают.
— Да, знаю её.
— И как сингл? Вы же знаете, своего авто у меня нет, радио не послушать...
— Я её так знаю, без песен, — Гриша помолчал, сглотнул и добавил, — Давай бабло. Потом соберёшь.
— Что с ней будет? — поинтересовался я.
— Ничего. Походу, это теперь твои проблемы, — Гриша сделал паузу, но всё-таки потом добавил: — У неё батя — Савельский.
— Не знаю этого эмси.
— Он не эмси. Он хуже.
— Куда уже хуже....
— Он прокурор по нашей области.
— И что мне теперь делать? Она опять на меня наехать может.
— Ну, что-что... Похожу, проблемы у тебя образовались. Сам видишь.
— Вы могли бы с ней поговорить?
— Я те чё, додик, на красную масть наезжать?..
Момент, когда я отсчитывал деньги, был одна из тех минут, когда я вспоминаю, что Гриша Ахунский — не владелец бизнеса. Он просто что-то вроде охранника, от услуг которого не получится отказаться.
А владелец этого не особо доходного места — к сожалению, я.
— Мне скоро нечем будет платить, — сообщил я таким тоном, как будто это его огорчит.
— А я что с этим сделаю? Расширь выбор, добавь что можно сейчас — Киркорова там, Буланову...
— У меня вся фишка в том, что магазин рокерский. Кто слушает Киркорова, они его диски не покупают.
— Проблемы, знаю, — произнёс Гриша, убирая котлету денег в карман, — Сейчас у всех оно так. Кризис!
Когда я закончил с уборкой и кое-как распихал уцелевшее по стеллажу, в соседней школе закончились уроки. Я уже надеялся на то, что прибежит какой-нибудь малолетний фанат «Коррозии», но вместо этого явился мой младший.
Брательник зашёл, — лохматый, в куртке, сверкающий от дождевых капелек. Увидел стеллаж, щербатый, как рот сифилитика. И даже присвистнул.
— Это что, уже раскупили? — с восхищением спросил он.
— Нет. Это уже никто и никогда не купит.
Я говорил как можно тише. Во мне поднималась ярость.
Я, конечно, всё понимаю. Гангста там, суровая школа улиц. Даже Боб Марли, я читал, приходил на заре своей карьеры на Кингстонские радиостанции со стволом и двумя корешами из рудбоев, чтобы поставить вопрос ребром — за каким эфиопским дьяволом они недостаточно часто ставят в эфир его песни любви и мира?
Но я уверен, что даже Боб Марли студийное оборудование — не ломал!
— Сколько здесь всего, — бормотал брательник, — за сто лет не прослушать.
— Только покупатели этого не знают.
— Ну и ладно! Это всё равно останется.
— Знаешь, — я выпрямился, — Думаю, пройдёт лет десять и всё вот это станет никому не нужно. И сейчас наше дело — столкнуть это поскорее. Чтобы не нам, а покупателям пришлось этот хлам выбрасывать.
— Думаешь, люди музыку слушать перестанут?
— Если не перестанут — будут делать это по-другому. Посмотришь за ними? Всё равно покупателей нету.
— Да-да, конечно, — брательник с готовностью полез под прилавком на моё место.
У него ещё оставался энтузиазм. Мой-то умер где-то в районе третьего курса, когда стало ясно, что платить за изучение природы мне никто не намерен.
Повезло мне с брательником.
(А вот со всем остальным — нет)
Интересно, где и когда умрёт энтузиазм у него?
Мой-то умер навсегда. Даже сейчас меня вёл не проснувшийся энтузиазм, а ненависть.
Впервые в жизни рынок показался мне таким утомительно длинным. Я шёл между рядами курток, словно по туннелю метро. Но всё-таки дошёл до лавочки Самвела, мастера по ключам, где всегда пахнет стальной стружкой.
У Самвела оливковая кожа и коротко остриженные усы на худом лице. Я не знаю, тридцать ему, сорок или все пятьдесят. Он улыбается каждому посетителю. Его обороты больше, чем у меня. Но он по прежнему виртуозно играет маленького человека. Вот и сейчас в поношенной, с засохшими пятнами масла рабочей курточке он склонился над тисками и что-то колдует. Но стоит мне войти — он поднимает лицо, и я снова вижу золотые зубы его улыбки.
— Что-то срочное, Олег? — спрашивает Самвел.
— То, что мне нужно — у тебя есть. Хотя ты всем говоришь, что этого у тебя нет.
Я улыбаюсь. А вот у Самвела улыбка пропадает
— Я ничего такого не делаю. Тебе Гриша сказал? Он тебя обманул.
— Расплатиться надо, — с улыбочкой говорю я и достаю из внутреннего кармана котлету месячной выручки.
— Ты что, свинцом платить собираешься?
— Нет, — говорю я, — Просто, осваиваю новые подходы к бизнесу. Собираюсь, что называется, сыграть против них их же деньгами.
Самвел был недоволен. Но дело сделал.
Потом в кабинку вахтёра, плету что-то про клиентов и заказ в кредит. Открываю телефонный справочник и ищу нужную фамилию. Таких трое. Интересуюсь у вахтёра именем отчеством.
Почему-то все эти дедушки из будок знают, кого из власть имущих как зовут. Видимо, профессиональное.
Вечером я запер точку, но отправился не домой, а в Гутовку. Гутовка, если не знаете, — одна из окраин нашего города, которые когда-нибудь станут элитными. А пока здесь деревенского вида частный сектор. Там, среди старых деревянных домиков, выросли за последние годы несколько коттеджей. Они настолько новые и чистенькие, что кажутся вырезанными из журналов недвижимости.
Нужный мне стоял очень удачно — на границе района и лесополосы. Три этажа, гранёный выступ лестницы, стильные серые стены и по-американские огромные окна. Последнее весьма удобно для моего замысла.
Сначала я просто наблюдал и ждал. Надеялся, что осень достаточно ранняя, чтобы я успел до сумерек.
И мне удалось.
Вот открылась калитка и вышел сам прокурор. Рядом с ним семенил на коротких лапах бульдог с удивительно умной и внимательной мордой. Они прошли мимо меня и свернули в чёрный частокол лесополосы.
Значит, он переехал сюда недавно, из хорошей городской квартиры. И пока не нашёл для себя новых привычек.
В доме не горело ни одного окна. Значит, Кендра ещё не вернулась. А что с женой прокурора, я не стал выяснять.
Он не запер калитку. Думаю, даже не привык её запирать. Так что я вошёл во дворик без приключений.
Окно я открыл простой отвёрткой, и с первого раза. Не ваше дело, где я этому научился. Потом осторожно шагнул внутрь.
Мне показалось, что я оказался в Зазеркалье. Настолько всё вокруг было странно и непривычно.
Пол покрыт какой-то серой тканью. Это не ковёр, но шаги глушил превосходно. Я сам не слышал, как ступаю.
Мягкие низкие кресла почти без спинок похожи на хинкали. Вдоль стен — чёрные стеллажи, как в голливудских фильмах.
На одном из стеллажей полыхает аквариум, похожий на футуристический телевизор.
А в аквариуме лежало нечто, похожее на очень длинную ливерную колбасу.
Но вот она шевельнулось и я всё понял.
Никакая это не колбаса, а каскавелла — жутко ядовитая змея из Южной Америки. Так что передо мной не аквариум, а террариум.
Есть определённый шик, чтобы держать дома настолько опасную тварь. Тем более, что её, как Black Sabbath в советское время, можно раздобыть только через конрабанду. Я знаю, я учил.
Какое-то время я не мог ей налюбоваться. А когда оторвал наконец взгляд, то увидел, что над террариумом висит до ужаса увеличенная фотокартина, такая, что видно каждый блик и каждую деталь.
Фон стандартный — закат, горы и джунгли. А на переднем плане взрывается вертолёт.
Интересно, как её сделали?..
Так, ладно, время идти. Я пришёл сюда не для того, чтобы любоваться на картинки с вертолётами.
Я направился к лестнице. Её дизайн пытался казаться необычным, но я сразу его опознал — дизайнер скопировал его из последнего фильма Романа Полански.
Змея стукнулась в стекло террариума. Она меня заметила и может быть желала мне удачи.
Поднимаясь по лестнице, я немного привык к этому странному дому. Так что кабинет меня уже не удивил.
Да, углы скруглённые, дорогущий компьютер на столе выглядит самым антикварным предметом. Но по большому счёту, все кабинеты похожи друг на друга. Встроенный в стену сейф даже не замаскирован.
Здесь, в кабинете важного человека, мне стало особенно ясно, насколько тупиковый у меня бизнес. В таких домах кассеты не слушают. Только CD.
И я испытал то самое чувство, когда вдруг понимаешь — хозяева жизни обложили твой бизнес со всех сторон.
Я не стал даже прикасаться к сейфу. Конечно, дом был новенький, здесь ещё даже сигнализацию не поставили. Но сейф-то уж точно был надёжней некуда. Хозяин всю жизнь проработал по соседству с сейфом. Он не мог такого упустить.
Я принялся шарить в ящиках стола. И уже на втором сверху мне улыбнулась удача.
Ящик был набит деньгами — плотно, как чемодан из голливудского фильма.
Деньги были связаны в аккуратные пачки. И, я уверен, так же аккуратно сперва пересчитаны.
Зачем прокурору хранить деньги в столе, если рядом есть целый сейф? Видимо, это и есть одна из тех тайн власть имущих, я которые нам, простым смертным, знать не положено.
Вот и хорошо. Семья эмси Кендры сама заплатит за всё её проблемы. Приятно играть со злодеями на их же деньги.
Я принялся набивать карманы купюрами. Они были связана так удобно, что просто сами ложились в карманы.
Наконец, я немного устал и подумал, что мне, наверное, хватит. Но в ящике ещё оставались пачки и хотелось ещё парочку.
Наконец, я отступил от стола, поднял взгляд и увидел отца Кендры.
Прокурор стоял в дверях. В руках у него был пистолет.
Едва ли ему приходилось часто им пользоваться. Но проверять не хотелось.
— Здравствуйте, — сказал я и попытался улыбнуться, — Знаете, я большой поклонник вашей дочери, особенно её творчества...
— Подними руки и выходи из-за стола. Медленно.
Я подчинился.
— Вы так грубы со мной.
— Пасть завали.
— Молчу, — сказал я.
И только я это произнёс — окно за моей спиной брызнуло и посыпалось на пол стеклянным дождём.
Это был брательник. Он стоял на стрёме и увидел, как я взмахнул руками.
Прокурор держал меня на прицеле. Между ним и окном был стол, так что осколки никак ему не угрожали.
Но рефлексы оказались сильнее. Он пригнулся.
И это стало его ошибкой.
Я бросился вперёд, одновременно замахиваясь монтировкой.
Сначала я думал, что она мне пригодится — вдруг придётся что-то взломать. Но оказалось, что взламывать ящики стола не придётся. Тем не менее, она пригодилось.
Раньше мне ни разу не приходилось убивать людей монтировкой. И это оказалось проще, чем казалось. Его голова хрустнула, брызнула кровью. Он с грустью посмотрел на пистолет, который ему так и не пригодился.
Прокурор повалился на ковёр. И порядочно этот ковёр запачкал.
Умер, конечно, не сразу. Поэтому я на всякий случай отобрал из ослабевших пальцев пистолет и выкинул в окно. А потом пошёл вниз, поискать мешок.
Когда я вернулся за деньгами, он ещё корчился и стонал. Но не было сомнений, что он умрёт.
Я подошёл ближе. Хорошенько прицелился. И двумя ударами монтировки помог ему сделать это быстрее.
Потом переступил его тело, зашёл за стол, хрустя по осколкам. Раз уж убил, надо забирать всё, что есть.
Вышел я через дверь, как и все цивилизованные люди. И тихо пошёл по дорожке.
Интересно, куда делась собака, которую он выгуливал? В доме я её не видел, на улице тоже её незаметно.
Я так этого и не узнал.
Потому что шум автомобиля заглушил мои мысли.
Смутно знакомая сиреневая Хонда цвета мокрый асфальт приближалась по улице, покачиваясь, как черепаха. Она остановилась напротив ворот.
И из неё выбрался, крякнув от напряжения, самолично Гриша Ахунский.
— Опа, — только и сказал Гриша, — Олежек, а ты что у Савельского забыл?
— Я? Ничего... — ответил я, опуская мешок на землю.
— Стучать на меня пришёл?? — Гриша уже приближался.
— Нет, ты чего Гриша. Я же сразу понял, что ты под ним ходишь.
— ДА ТЫ ЧЁ, ВОЩЕ ПОПУТАЛ! ЧТО В МЕШКЕ У ТЕБЯ?
— Ничего такого, Гриша, — я отступил на шаг, — Деньги, ничего такого. Открой, посмотри, возьми сколько надо.
Конечно, монтировка была у меня при себе. Но я не решился атаковать. Что-то подсказывало, что у Гриши большой опыт в плане нападений с монтировками.
После нескольких секунд борьбы жажда денег оказалась сильнее. Сначала дёрнулись его жёлтые глаза, потом и остальное тело.
Гриша бросился к мешку, рванул горловину. Открылась чёрная нора. И оттуда вынырнула каскавелла, похожая на поток ожившего жёлтого песка.
Сперва вздрогнула на внезапном солнечном свету, а потом сориентировалась и впилась Грише в голое запястье, прямо под кожаным рукавом.
Я засунул её в мешок поверх денег вместо замка. Я же биолог, я умею обращаться со змеями. Пример прокурора Савельского учит — большие деньги надо запирать на замки. Не важно, металлические это замки или живые.
Гриша взвыл от боли и замахал рукой, пытаясь стряхнуть змею. Потом понял, что это бесполезно, поднял на меня глаза и просипел:
— УРОЮ! УБЬЮ...
Я ничего не ответил, а просто одним ударом монтировки прекратил его мучения.
Яд у каскавеллы лютый, человек будет долго и в судорогах кончаться от тяжёлого удушья.
Так что пусть лучше так.
Третьей жертвой стала змея. Я раздробил ей голову тремя ударами. Хвост дёргался долго, словно надеялся на вторую жизнь.
Конечно, такой экзот стоит немало. Но я понятия не имел, через кого её перепродать. Я даже понятия не имел, кого она следующим укусит.
Так что в тот день каскавелла пала ещё одной жертвой новомодных товарно-денежных отношений.
Я выдохнул и обернулся.
Брательник стоял тут же. В его глазах пылал ужас.
— Вот так и поднимаем мы бизнес, — только и сказал я, — Отечественный и музыкальный...
С полными карманами денег и мешком за плечами мы ковыляли мимо избушек частного сектора. В первый раз в жизни у нас при себе столько бабла — и скорее всего, в последний.
Мешок покачивался и казалось, что мы несём в нём отрубленную голову.
— Нас будут искать, — заметил я, — Поэтому идём не домой. Пошли в центр. В «Планету Рок», в «Везувий». Будем гудеть, пока нас не найдут.
Братик посмотрел на меня с пониманием.
— А почему просто не спрятаться.
— Найдут.
— Мы хорошо спрячемся.
— После такого нас будут хорошо искать.
— А-а-а, — тянет он и смотрит в сторону.
— Не знаю, как ты, — произнёс я, — а я всегда хотел бы умереть красиво. Так куда идём — «Планета Рок», «Везувий»?
Так вышло, что я не бывал ни там, ни там. Привык воспринимать музыку в записи и через колонки.
— «Везувий».
— Чем он лучше?
— Там сегодня эта Кендра выступает. Которая эмси. Осталось полчаса, я думаю, она узнать не успеет...
— Зато мы успеем... — с улыбочкой заканчиваю я.
Да, идейка хорошая.
Мы всё ближе к корням. Бессмысленные девяностые продолжаются и жизнь всё больше похожа на те времена, когда блюзмен писал пластинку и на следующий день садился за вооружённое ограбление с мокрухой, а в соседней камере готовился к освобождению молодой чёрный гопник Луис Армстронг...
Мы всё ближе к корням. К тому, что заставляет нас писать музыку и совершать преступления. Скоро ползать по ним начнём, как змея каскавелла.
К тому же, у нас есть то, что я добыл у Самвела. Мы это не пустили в ход... пока не пустили.
Сейчас я уже думаю, что в рэпе тоже бывают нормальные темы. И мне становится даже весело. Всё равно жизнь тащит нас к одной и той же бездонной чёрной яме и не обращает внимания на наши музыкальные вкусы. А потом кого-то — в пекло, кого-то — в рай...
...как пел мудак Кипелов — я свободен.