В мозг вгрызлась проспиртованная мысль: «Или я выпью ещё, или наложу на себя руки», хотя одно другому, в данном случае, не противоречило. Достав ледяную бутылку какой-то вязкой бурды, я наполнил бокал ровно на четверть и, недурным махом, опрокинул голову, как и следом за ней ёмкость с алкоголем в раскрытый рот. Через мгновение оскомина покрыла всю полость рта, и зубы показались мне совсем не зубами, а обмякшим рядом гнилых помидоров, сомкнув который казалось, что все тридцать два «помидора» лопнут, оставив умерщвляющее послевкусие.
Мысли стали потихоньку уплывать. Я двигался в верном направлении и выпил ещё бокал, затем ещё и ещё. Эту бурду в народе ещё называли «пойлом для аристократов».
Прошло около часа. Что-то изнутри заставило меня резко встать (скорее всего, алкоголь давал о себе знать), будто бы я собирался сказать давно заученный, пестрящий многообразием эпитетов и красочных прилагательных тост на счастье молодожёнам, но остался вкопанным, так и не произнеся ни слова. Стоял я как штык, и стоял не с того, что мою голову, наконец-таки, открыла для себя как новое, но не так давно забытое убежище «белочка». Мой слух вот уже три минуты ловил звуки шарканья на чердаке. Я пьян, очевидно, но реальность от галлюцинаций отличать в состоянии. Крысы? Никак нет! Их там просто не может быть. Насекомые? Абсурд! Если заселить на мой чердак целую роту жуков и пауков в маленьких металлических берцах, то звук будет отличаться крат этак в сто, не меньше.
Шарканье утихло, и, как нельзя кстати, мне захотелось справить нужду, но стоило оторвать ногу от пола в желании сделать шаг к заветному писсуару, как чердак, словно, «чихнул», и после «чиха», который, по ощущениям, был похож на выстрел из орудия с глушителем, дверь, ведущая в комнату чердака скрипнула, словно её открыли с не спешкой. Позабыв про малую нужду и всё остальное, я, очевидно не понимая того, что в своём доме я, по крайней мере, один, стоял в считанных метрах от двери, которая была приоткрыта, и из под низов которой сочилась кромешное ничего.
Какие мысли могут посещать голову в те моменты, когда кажется, что в кадык вонзилось лезвие, а по спине рябью проносятся мурашки? Верно, никаких.
Сделав ещё один шаг к заветной двери, я услышал тихий рёв, предположительно мужской, который издавался всё оттуда же. Рёв то затихал до едва уловимого всхлипывания, то в громкости не уступал крутящемуся барабану моей стиральной машины.
Дом был пуст. По крайней мере, я так думал до всего этого: сейчас, за дверью моего пустого чердака, на холодной, и вот уже слегка поскрипывающей кровати, я слышал плач и какое-то ёрзание. И вот я вплотную у двери: плач унимается и возобновляется. Внутренний голос взял право начать терзать меня сомнениями: «А что я ожидаю увидеть за дверью?», «а как же здравый смысл?», «я ведь просто пьян и всё это мне только кажется, верно?».
Плевать. Обхватил ручку одной рукой настолько крепко, насколько смог, а другой сжимал по дороге схваченный нож. Пора наведаться «в гости» в своём доме. Дверь распахнута. Плач и ёрзанье прекратились в тот самый момент, как только распахнутая дверь дала мне право видеть то, чего увидеть я не ожидал ни при каких раскладах: непроглядно тёмная чердачная комната, но одно единственное, за что глаз уцепился — белая улыбка. Что-то, что ничем не отличалось от темноты в комнате, и рот которого расползся в неподвижной улыбке, также не двигалось. Всё моё тело было сковано этой улыбкой, я не мог пошевелиться. Дыхание перебилось, стук капель дождя о крышу как-то внезапно прекратился.
Окружающая меня тишина стала ещё тише, она стала сдавливать виски, словно тиски. В ушах появился еле слышимый звон, но он перерос в… в непонятные бормотания, столь же еле уловимые. Что-то кольнуло глаза, как будто пыль пустили. Больно, давит на мозг очень… Почему так больно?
Нож выскользнул из разжатого кулака, он ударился кромкой лезвия об пол, тогда «что-то» сомкнуло улыбку.
Больно. Очень.