Я заранее извиняюсь, что рассказываю всё сумбурно. У меня не получается ровно, как в книгах. Я пишу, как помню, как оно в голове выскакивает. Мы ехали вдвоём: я и Серёжа. Я за рулём, он справа, пальцем по экрану телефона водил и комментировал как заправский навигатор.
— Подкинь печку, я ног ног не чувствую, — сказал он.
— Сейчас, только не засыпай, — отвечаю. — Смотри, чтобы поворот не проскочили.
— Какой поворот, тут вообще молоко, — он ткнул рукой в лобовое. — Я ж говорю, через старый кордон съедем и срежем. Не тянет ехать через райцентр.
— Ты посмотри на карту. Там же болота.
— Болота с краю. Дорога насыпью. Лесники катаются. У меня знакомый недавно ездил.
Мы ругались по-дружески. Сколько в тех разговорах было уверенности — сейчас сам себе не верю. Туман начался за пару километров до развилки, густой, ровный, как будто кто-то натянул белую ткань и держит. Фарами его не пробить. Я сбросил скорость почти до нуля, и всё равно казалось, что несёмся в пустоту. Ветер не шевелил ничего, туман жил сам по себе.
— Вот тут, — сказал Серёжа, — правее бери. Видишь просеку?
— Не вижу.
— Я вижу. Доверяй.
Я повернул на то, что он «видел». Колея была, дедовская, мерзлая. Пахло сыростью и старой хвоей. Через сто метров колея пошла влево, потом чуть вниз. Машина качнулась. Туман плотнее. Фары рисовали на нём стену. Ещё через тридцать метров у меня в руле стало пусто — как будто колёса скользнули в масло. Задница машины осела, и мы сели. Не резко, не с ударом — просто втянуло.
— Стой, стой, блять! — Серёжа схватился за ручку. — Назад! Сука, да что-ж ты делаешь!
— Я пытаюсь!
Я включил полный, поиграл газом. Колёса шипели и рыли, машина с места не сдвигалась. Дно мягко село на то, что под колеёй оказалось не твёрдое. Вышли. Сразу в лицо ударил запах болотной воды — холодной, как железо. Ноги утопали, но не сильно, сантиметров на десять, кочки держали. Вокруг — ни звука, только хлюпанье там, где мы возились возле колёс. Туман стоял стенкой, и от него стало тихо, как будто вату в уши заткнули.
— Ну, красиво, — сказал Серёжа. — Сэкономили полчаса.
— Не начинай. Давай домкрат и траки. Вылезем, — я пытался держать голос ровным.
Мы минут сорок прыгали вокруг машины. Подкладки, ветки, бруски под колёса — всё уезжало вниз, в воду, в чёрную крошку торфа. Казалось, что земля медленно дышит. Не в смысле «поэтическая фигня». Реально под ногами всё то поднималось, то отпускало, как на старом матрасе. Домкрат втыкался и под визг уходил в мох. Телефон Серёжи показывал две палки сети и тут же ноль. Моему было вообще всё равно — значок поиска и пусто.
— Если прямо пойдём, — сказал он, глядя в белую стену, — должны выйти на линию. Там опоры. От них уже не заблудимся.
— «Не заблудимся» — красиво сказал, — фыркнул я. — Подожди. Давай маркеры оставлять. И верёвку кинем, чтобы к машине вернуться, если что.
— Верёвки у нас метров двадцать всего.
— И хватит. Дальше покричим — нас услышат и придут.
Он попытался усмехнуться, но вышло плохо. Взяли из багажника бухту капронового шнура, пару ярких стяжек-«хомутов», нож, фонари налобные — и пошли. Я привязал шнур к фаркопу, Серёжа — к ремню. Каждый метр-полтора он цеплял к ближайшей ветке стяжку. Простейшая схема. Шагнул — защёлкнул — шагнул. Держались кочек, где мох плотнее, обходили тёмные зеркала луж. Всё время молчали. Туман был не «воздух с каплями», а как практически осязаемая стена.
Через пятнадцать минут мох стал ровнее, кочек меньше. Это уже плохо: ровный мох — плавун, держит, пока ходишь аккуратно. Я поднял руку, остановил. Перед нами вылез островок, чуть выше, с редкой травой и жёсткими стеблями, которым по виду лет по десять. Мы на него залезли. Серёжа оглянулся: шнур тянулся к машине, дальше в туман он входил и исчезал — так и должно. Я достал из кармана красную ленту и завязал на сухом кусте, чтобы потом не перепутать остров.
— Чё-то тихо, — сказал он.
— Да, — сказал я. — И влажно.
— Гениально, — хмыкнул он. — Ты это запиши. Мокро в болоте.
Диалоги наши кончились где-то здесь. Не потому что поссорились — просто ноги устали так, что говорить уже не хотелось. Мы пошли дальше, нащупывая лёгкий уклон вниз. После ещё пары десятков метров я увидел слева силуэт. Низкий, как старый пенёк. Подошли. Это была старая вешка лесников: вбитый кол, на нём когда-то табличка держалась, теперь отлетела. Серёжа обрадовался: «Вот же, цивилизация». Я из своей ленты порезал кусок и накрутил на кол — второй маркер. Удобный ориентир. Дальше наш шнур провисал, на ветках не за что было цеплять, и в нескольких местах уходил прямо в мох. Мы пытались держать натяжение, но руки мерзли.
— Дальше на слух, — сказал я, — я как будто машины слышу.
— Где? Это кажется звук воды.
— Не знаю. Как будто течёт.
— Здесь всё течёт.
Мы сделали ещё двадцать шагов. Я был уверен, что держу направление — просто прямо. Но когда я попытался посмотреть назад, я не увидел шнур. Он должен был быть над мхом, белой линией. Его не было. Я сделал шаг назад, второй, третий. Под ногами захлюпало. Я присел, руками развёл траву — шнура не видно. «Ну супер», — сказал я внутри. Серёжа склонился рядом, тоже полез руками. Потом показал мне кусок в ладони — мокрый, оборванный край.
— Откуда?
— Откуда-откуда… Зацепился где-то, порвалось, — начал он, но по голосу было слышно: не верит.
Логика простая: шнур порвался — мы делаем круг, ищем вешку, возвращаемся к машине. Вешка была в десяти шагах назад. Мы сделали десять. Её не было. Не исчезла — просто не было. Вместо неё — плоская кочка и два тонких кустика, которых я точно не видел ранее. Я закрыл глаза, постоял так, сосчитал до двадцати. Открыл. Те же кустики. В этот момент я впервые почувствовал, как в грудь входит что-то холоднее воздуха. Паника не сразу выскакивает. Сначала просто не понимаешь.
— Мы не туда пошли? — спросил Серёжа.
— Мы шли прямо.
— А почему тогда…
— Не знаю.
Мы сделали ещё круг. Я искал следы — свои же, свежие, расплющенные, а в этом мху след почти не держится. Уже хотелось привычного: «Ну сейчас, да ладно, бывает». Но не получалось. Всё вокруг стало одинаковым. Даже на ощупь одинаковым. Ты наступаешь на одно и то же. Туман перестал быть «вещью», он стал средой. С той секунды мы начали ходить по кругу, это я только потом понял. Тогда ещё хотелось надеяться, что мы «примерно» знаем, где машина.
— Слышишь? — Серёжа поднял голову.
— Нет.
— Я шаги слышу.
— Это я хожу.
Мы замолчали и прислушались. Слышалось что-то далёкое и неоднозначное. Как будто капля с большой высоты попадает в воду, или как кто-то осторожно переставляет ногу с кочки на кочку. Не гул, не животное. Вполне человеческое по ритму. Я хотел сказать «пойдём к машине», но мы не знали где она. Я сказал другое:
— Давай постоим. Здесь вроде поровнее.
— Давай.
Мы стояли минут пять. Я выудил из кармана сигарету. Затем я решил вернуться за той первой вешкой. «Пять метров назад и чуть влево», — сказал я. Мы сделали пять, потом ещё три. Кочка под ногами уехала. Я удержал равновесие, Серёжа чуть не соскользнул. Его ругательство утонуло в тумане. И мы вышли… к вешке. Той самой. Только лента на ней была не моя. Чёрная. И привязана другим узлом. Я повертел палкой: она та же, подпил внизу, трещина сбоку. Но лента не моя. И на ней было что-то шершавое, словно её изваляли в песке.
— Ты метил красной же?
— Да.
— Странно.
С этого момента «странно» стало основным словом. Мы решили сделать ещё одну попытку, но уже строго по компасу. Компас у меня был в телефоне и в наручных часах. Телефон показывал восток туда, где у нас только что была спина. Часы показывали юг в совершенно другую сторону. «На полюс идёшь?» — зачем-то пошутил Серёжа. Я выбрал часы. Мы пошли. Через семь-восемь минут мы почти уверенно вышли на след — наши же вмятины, параллельные линии. Я обрадовался: «Вот, значит, не по кругу». Мы прошли вдоль следа метров двадцать — и снова встретили вешку. С чёрной лентой. Я не знаю, сколько существует вариантов, как это можно объяснить, но ни один из них мне сейчас не кажется честным. Мы ходили кругами. Но это был не круг, который виден, а как будто пространство замыкалось на себя.
Серёжа психанул. Взял нож и снял ленту целиком, бросил на землю. Сломал вешку коленом, запыжился. Я хотел сказать «не надо», но не нашёл почему. Он швырнул куски в болотную воду, они сразу уплыли в темноту.
— В какую сторону теперь? — спросил он через зубы.
— Сюда. Куда угодно. Главное — не стоять.
Мы сделали ещё шагов двадцать. Тут началось самое неприятное. Я шёл первым, он — за мной, но по звуку казалось, что он справа. Я остановился, повернулся туда — пусто. «Эй?» — сказал я. Сзади в двух шагах Серёжа появился, как будто вышел из тумана. «Ты чего?» — спросил. Я сказал «ничего». Мы пошли. И так повторялось несколько раз. Он то был за спиной, то вдруг левее, хотя шагал по моим следам. Стоило повернуть голову — его не было. Стоило опять идти — он возникал. Я тогда подумал, что это туман ломает слух. Потом я понял, что дело было не в слухе.
Мы вышли на полосу воды. Не болото — чистая вода, узкая, как канава. По ней неспешно текло что-то тёмное. Это мог быть старый дренажный канал, мог быть ручей. По поверхности редкие пузырьки расходились кругами. На противоположном краю канавы в тумане торчал стальной штырь от какой-то древней конструкций. Хороший ориентир. Я пожал плечами, шагнул на узкий мостик из корней — и проскользнул. Удержался чудом. Серёжа помог. «Держись за меня», — сказал он. «Да держусь», — ответил я. Мы прошли ещё, и снова канал. И снова штырь. Только теперь штырь был с другой стороны и чуть ниже. И на нём висела полоска красного пластика. Моя. Я клянусь, я завязывал её на вешке. Она не могла оказаться здесь. Но была. Я снял её, комок в горле появился сам. Не из-за суеверий. Из-за того, что я не мог объяснить.
— Давай назад к машине, — сказал я.
— Как?
— Просто назад. По шагам. Я буду пятиться.
— Мы уже столько находили, что нужный след не найдём.
— У тебя есть предложения получше? Давай хотя бы попробуем.
Мы развернулись. Я пошёл, не спуская глаз с собственных следов, пятясь аккуратно, чтобы не провалиться. Я так шёл минут десять. Следы вели. Они вели нас ровно туда, откуда мы пришли. Я дышал уже тяжело от напряжения. Пятился. И вышел на… обратную сторону того же самого канала. Штырь теперь был слева. На нём висела чёрная лента. Я встал. Серёжа ничего не сказал. Он просто сел на кочку, схватился руками за голову и какое-то время сидел так, будто у него болит живот.
— Посиди, — сказал я. — Я вокруг посмотрю.
— Не уходи, — тихо сказал он.
— Я рядом.
Я сделал семь шагов в сторону. И услышал, что он встал. Потом голос: «Саня? Ты где?» Голос был близко. Я повернулся — его не было. Ещё голос, теперь ближе: «Саня!» Слева, оттуда же, где вода. Я сделал шаг туда. И ещё. И понял, что слышу свой же шаг, как чужой, с расстояния. Серёжа позвал ещё раз, совсем рядом. Я бросился к звуку, распихивая мох. И никого. Там были следы — свежие, как мои, только крупнее. Они вели в пятно, где почва мягче. И там они исчезали. Я пятился обратно, а он крикнул ещё раз: «Саня, б…!» — и оборвал. Не потому что закашлялся. А просто как будто выключили.
Я побежал обратно на ту кочку, где он сидел. Там не было никого. Совсем. Ни следов, ни вмятины, где он только что сидел. Понимаете? Он был. Я слышал, как он дышит. Я видел, как он сел. И через минуту нет ни его, ни следа от колена. Я не сразу это понял. Понимание пришло, как вползает холод в ботинки — медленно и без вариантов. Я начал крутиться на месте, как собака, которую вызвали. «Серёжа!» — я орал. Голос упирался в туман и возвращался обратно. Почти эхо, только ближе, с другой интонацией. Я стянул с себя рюкзак и ударил им по земле, чтобы хоть что-то произошло. Темнота вокруг осталась той же.
Телефон сел, я не знаю, сколько времени прошло. В тумане времени нет. Стало ужасно холодно, вся одежда была мокрая. Я нашёл то место, где в канаве течёт вода, встал на колени и стал кричать. У меня разбухло горло. Началась паника, настоящая, без слов. Я не мог стоять на одном месте, но и идти не мог. Руки дрожали так, что я не мог застегнуть карман. Сердце колотилось, будто бежал. Казалось, что сейчас я провалюсь лицом прямо в мох и исчезну, как исчез он. И я… я, честно, завыл. По-собачьи. Мне было плевать, кто услышит. В ответ — ничего. Только где-то справа шаг. Один. Потом пауза. Потом ещё один. И так минуту. Не приближалось, не удалялось. Просто кто-то спокойно переставлял ноги. Я стоял и слушал, и от этой уверенности у меня внутри всё сжалось до точки.
Я обратил внимание на движение стрелки компаса, привязанного к лямке рюкзака. Он крутился, как бешеный. Я перевёл взгляд и вдруг увидел на мхе рядом чёрное пятно. Ткань. Я поднял: перчатка Серёжи. Его, точно его, с ободранным пальцем. Она была мокрая и пахла болотом. Я попытался найти второй след — чтобы понять направление. Ничего. Только в десяти шагах от меня, прямо на гладком мху, лежала его шапка. Как будто аккуратно положили. Я поднял шапку, оглянулся — и увидел на краю кочки, куда я секунду назад смотрел и где было пусто, сваленную куртку. Серая, его. Так лежат снятые вещи, когда человек решает залезть в воду. Тихо и аккуратно. Но здесь вода не была рядом. Я подошёл. Куртка была тяжёлая от влаги, но не ледяная. Под нею — ничего. И рядом — отпечаток ладони на мху.
Я двинулся в ту сторону, куда указывал отпечаток. Очень осторожно. На третьем шаге провалился правой ногой по колено. Вода ударила холодом так, что свело икру. Я выдернул ногу, ботинок остался, рука пошла сама туда его вытаскивать. Пока вытаскивал, в камышах рядом кто-то прошёл. Чётко, размеренно. Даже не спрятавшись. Я замер, и мне показалось, что он замер тоже. И весь мох вокруг меня медленно вздохнул. Я не знаю, как это объяснить другим. Это не ветер, не вода. Это когда земля на секунду становится мягкой и возвращается обратно. Я на ощупь нашёл ботинок, насадил его на ногу, не завязывая, и полез обратно на кочку. Шапку и перчатку я держал в зубах, потому что боялся, что упаду в грязь — хотя бы руки выставлю вперёд.
Дальше я действовал как в инструкциях из детства: «Если заблудился — сиди на месте». Я сидел. Кричал. Потом уже не кричал. В какой-то момент мне показалось, что из тумана впереди проступает что-то ровное. Столб? Опора? Я вскочил, дернул фонарь на лоб — батарейки слегка подсели — и пошёл туда. Там был ствол берёзы. Тонкий, с рыжими полосами. Я его обнял, как идиот, и повязал на него красную ленту — остаток, что остался в кармане. Мой маркер. Я решил: «Сейчас обойду круг метров десять и вернусь». Отошёл на десять. Пятился обратно. Берёзы не было. Я сделал ещё круг. Нашёл берёзу. На ней висела моя лента. Рядом на другой берёзе висела чёрная. Чёрная лента на этой второй берёзе висеть не могла — эта берёза была в другом месте. У меня в голове стало тихо, как в вакууме. Мозг отказывался принимать происходящее. Это как когда ты открываешь дверь и вместо коридора — стена. И ты просто не знаешь, что с этим делать.
— Не ходи, — раздался справа голос. Знаете, это ощущение, когда ты как будто слышишь, что кто-то сказал что-то, хотя рядом никого? Меня так однажды позвали по имени, пока я мылся в душе. Сейчас тоже самое, но я был уверен, что я что-то слышал.
Это не был голос Серёжи. Это не был голос кого-то конкретного. Я замер, а потом сделал шаг назад — и наступил в пустоту. Провалился по пояс в чёрную воду. Руки сами упёрлись в кромку мха, мох уехал, он мягкий. Меня подтащило вниз, как будто кто-то взял за ноги. Я заорал, заскрёб ногтями по корням, снова ухватился, откатился на кочку. Запыхался так, что было больно. У меня ещё пару секунд в голове гудело одно: «Вот так». Как будто мне показали, как оно будет. Неброско, без крови. Просто уйдёшь вниз, и над тобой будет только серый плотный туман, а потом И никто не найдёт.
Никто — плохое слово. Нашли. Только не меня.
Я не знаю, сколько шёл. В какой-то момент я перестал пытаться ориентироваться и просто шёл туда, где туман светлее. Время от времени встречал «вешки»: колышки, ветки, засунутые в мох палки. На них иногда висели ленты — мои красные, чужие чёрные. Я их не трогал. Один раз я увидел на мху круг из маленьких веточек. Ровный, аккуратный. В середине — пусто. Я переступил, и вдалеке, за туманом, кто-то сделал шаг. Шагов было два, оба тяжёлые, на мокрой земле. Я сел снова. Смешно, как будто в игру играли: «вышел-пришёл». Мне не хотелось играть.
Когда стемнело, я понял это не по небу — его не было. Я понял это по тому, что фонарь стал единственным, что отделяет меня от всего вокруг. Свет рисовал небольшой круг. За кругом шевелилось. Не мыши — кто-то побольше. Иногда я видел вдалеке как будто яркий огонёк и бежал к нему, но по приближению ничего не находил. Это повторялось несколько раз. Я подпрыгнул от собственного чиха. Потом истерически смеялся. Но на деле, большую часть времени на месте смеха было только тарахтение зубов.
Ночь прошла кусками. Сидя на мокрой мховой кочке, я попытался молиться. Не знаю чему. Я не религиозный. Просто прошептал вслух несколько имён — мамино, Серёжино, своё. И сказал: «Отпусти». Ничего смешного в этом слове нет, если сидишь один в сером мешке из воды и травы. После этого стало как будто чуть легче дышать. Вдалеке шаги прекратились. И я впервые за весь день перестал думать. Наверное, провалился.
Проснулся от того, что на лице было мокро. Конденсат капал с капюшона на щёку. Я поднял голову и увидел перед собой, метрах в пяти автомобильный капот. Чёрный, грязный, знакомый. Я подскочил: наша машина. Сбоку. Она стояла под углом, как мы её оставили. Вокруг — всё тот же туман. Я заплакал, не стесняюсь. Потрогал капот ладонью. Холодный. Я обошёл сзади. Колёса лежали на брюхе в жиже. Следы вокруг — наши, утренние. Дверь была приоткрыта — я не оставлял так, но мог забыть. Внутри пахло сыростью и болотной водой. На пассажирском сиденье лежала чужая тряпка. Я взял — это была чёрная лента, мокрая и тяжёлая. Я бросил её обратно.
Я сел за руль. Аккумулятор сел, как я и ожидал. Радио включилось на секунду и зашипело, а затем вырубилось. Я попытался включить его ещё раз. Не зашипело. Я взял из бардачка ножик, фонарик запасной, пару батареек, термоодеяло и маленькую бутылку воды. Посидел. И решил: я пойду вдоль колеи обратно — к трассе. Сколько тут — пять километров? Десять? Я живу. Я дойду.
Я не дошёл. Потому что колея ушла в туман и вернулась оттуда с другой стороны. Понимаете, да? Как спираль, которой не видно. Я понял это не сразу. Сначала я бодро пошёл, считая шаги, проверяя компас. Потом увидел валежник, перекрывающий колею. Мы такого не видели утром. Обошёл. Дальше — вода через дорогу. Мы тоже её не видели. Я искал старые следы — их не было. Я остановился на минуту «подумать» и услышал всё то же перешагивание. Но на дороге. Прямо за спиной. Я обернулся резко — пусто. Я сделал вид, что не обращаю внимания, и пошёл. Шаги догоняли, останавливались. Нервы лопались по одному, как нитки. На двадцатом таком «догоне» я не выдержал — развернулся с ножиком в руке, как дебил. В белом круге свет налобника на секунду сложился в что-то узкое и длинное, как собака, но выше. И тут же растворилось. Я замер, а затем присел и ждал, когда ко мне вернётся способность двигаться.
Вернулась не сразу. Когда вернулась, я пошёл обратно к машине. И не нашёл её. Я ходил по колее ещё час — два — десять — я не знаю. В какой-то момент понял, что иду по своим же кругам — судя по сломанной ветке, которую я ломал минуту назад. Сел на край колеи, открыл бутылку воды, сделал три маленьких глотка. И тут метрах в пяти, на краю света, что-то высунулось из мха. Как рука. Пальцы длинные, между ними трава. Я моргнул — и рука исчезла. На её месте осталась ямка. У меня всё внутри холодом залило. Я встал и начал говорить вслух: «Я ухожу. Я ухожу, отпусти меня.». Повторял, как заклинание. Оно не помогало «как в кино». Но я переставал дёргаться. Я шёл и говорил. В какой-то момент дорога стала твёрже. Под ногами вместо губчатого мха заскрипел мерзлый песок. Затем я увидел силуэт опоры. Настоящей. Не придуманный. На ней — маркировка, ржавый номер. Я потрогал металл — он холодил пальцы. Я на него повесил свою последнюю красную ленту и поставил на землю пустую бутылку, чтобы вернуться и забрать. Пусть кто найдёт, поймёт, что здесь был человек. Я пошёл вдоль опор.
Дальше было просто. Из тумана вывалился трактор, зелёный, с облупленной кабиной. Я застыл, нюхая дизельный запах, как еду. Мужик за рулём выглянул и сказал: «Ты чего?» Я хотел много чего сказать. Сказал: «Помоги… друг пропал». Он посмотрел на меня долго. Потом сказал: «Садись. Чего руки так трясутся?». Я залез к нему, и у меня изо рта сразу выпило все слова. Он вёз меня долго. Меня трясло. В какой-то момент я спросил: «Вы давно тут?» Он сказал: «С утра тут кручусь, дорогу подправлял. Туман, зараза, да?» Я кивнул. Потом спросил: «Вы видели — на дороге, там…?» Он на секунду задержал взгляд, потом сказал: «Первый раз в тумане? Считай, повезло, что вышел.».
Приехали к его домику на краю деревни. Он дал мне суп, я ел молча. Потом мы с ним и ещё двое мужиков, которых он позвал, поехали обратно. Тумана к вечеру стало меньше. Мы нашли машину. Она стояла так же. Ни шагов вокруг, ни моих, ни чужих. Ни следа того, что я оставлял. Мы час искали Серёжу. Нашли на следующий день, когда пришли с группой. Его не было как человека. Он был как предметы. Сначала носок. Потом обрывок куртки, впитавший воду и ставший тяжелой кожей. Потом — то, что хоть как-то напоминает. Я не буду описывать. Главное — было понятно: это не «ушёл и замёрз». Это не «упал один раз». Это как будто кто-то неспешно снимал слой за слоем и уносил. Лесник сказал: «Уже третий». Я подивился этой фразе, но спорить не было сил.
Официально написали: «несчастный случай». В протоколе сухо: «в условиях плохой видимости покинул автомобиль, утонул в заболоченном участке». Я подписал. Родным сказали аккуратно, как умеют. Я потом неделю не выходил из квартиры. Спал урывками. Вода из крана пахла болотом. Когда выключал свет в ванной, в зеркале на секунду казалось, что кто-то стоит за плечом, ближе, чем должен, и длинные пальцы у него. Я не псих. Я понимаю, что это мозг. Но одна деталь не укладывается в мозг. Через неделю я достал куртку, в которой был там, и из внутреннего кармана выпала чёрная лента. Мокрая. Тяжёлая. Я её не брал. Никогда. Я не знаю, откуда. Я вынес её на балкон и сжёг.
Потом я ездил туда ещё раз. Один. Надо было забрать машину. Мужик на тракторе помог вытащить, и я за рулём, с синими руками, довёз её до Сыктывкара. По пути туман вставал местами, как пятна, и каждый раз казалось, что дорога снова уходит в мягкое. У меня теперь привычка — если туман, я останавливаюсь. Где угодно. Сижу и жду, пока воздух станет виден.
Если спросите меня, что это было, я не отвечу. Я знаю только, что в тех местах про туман говорят без шуток. А если вдруг вам покажется, что вы «знаете» короткую дорогу, и что «все ездят», и что «да ладно, это же быстрее», остановитесь и подумайте, кому вы это говорите. Себе? Другу, который вам доверяет? Или тому, кто стоит в тумане, дышит рядом и ждёт, когда вы сами сделаете шаг туда, где не видно глубины. Там дорожки кругами, даже если вы идёте прямо. Там ориентиры уходят, пока вы отворачиваетесь зашнуровать ботинок. Там голос рядом, а человека нет. И если он потом снова позовёт вас из тумана — не отвечайте. Просто не отвечайте. Идите к твёрдому. И повторяйте: «Отпусти». Мне, по крайней мере, помогло. Серёже — нет. Но другого у нас нет.