Приветствую тебя, мой старый товарищ Николай Иванович. Я хотел бы поблагодарить тебя за то, что передал мне сюда, в Стокгольм, новинку советской литературы: рассказ «Олгой-Хорхой» Ефремова. Ты прекрасно знаешь, как я люблю русскую фантастику, но самое главное — как мне близка тема исследований труднодоступных мест земного шара. Ведь именно с геологией я и связал свою жизнь, во многих экспедициях я побывал, многие неизвестные уголки нашей страны нанёс на карту. Но ближе к делу. Я хотел бы, чтобы ты опубликовал это письмо, которое я пишу сейчас, 24 марта 1949 года, в твоём литературном журнале для русской эмиграции. Ты знаешь, что я в последнее время пишу мемуары и рассказы о своих геологических изысканиях. Потому в моей памяти снова всплыл один случай, произошедший со мной в 1913 году, незадолго до Второй Отечественной войны, в Туркестане, точнее говоря, в пустыне Кызылкум. Эту жуткую историю я долго хранил в тайне, но мне кажется, что уже пора облечь её в литературную форму и предоставить широкой общественности. Мне до сих пор стыдно, что я не спас своих товарищей в ту страшную ночь посреди пустоши. Но настало время выговориться. Пусть для кого-то это будет хороший фантастический рассказ, однако мне хотелось бы передать свой завет будущим исследователям тёмных пятен на карте Земли: будьте готовы в своей деятельности столкнуться с тем, что не может объяснить ни наука, ни логика.

Уже тогда в Средней Азии добывали нефть, каменный уголь и многое другое. Задача наша заключалась в поиске новых месторождений. Наша геологическая партия состояла всего из четырёх человек. Я, специалист по минералам П. С. Кривцов, мой ассистент Н. В. Копылов, картограф А. Е. Шеверёв, и проводник-киргиз. Звали его, дай Бог памяти, Агзам или Азат, пусть будет первый вариант. Этот последний, на первый взгляд ничем не примечательный человек, сыграл в моей истории ключевую роль. Честно признаться, при первой встрече, он меня несколько насторожил, ибо выглядел он устрашающе: один глаз у него был слепым, через него проходил вертикальный шрам; сам он был низкорослый, ходил ссутулившись, точно хищник, припавший к земле, а смотрел на нас чаще всего исподлобья. Он был не просто неразговорчив, а как будто избегал общения с кем-либо из нашей партии. Хотя русский язык он знал отлично, он часто делал вид, что либо не слышит, либо не понимает наши слова. То и дело в его присутствии я проверял свой револьвер, — кто знает, что на уме у этого странного человека?

Впрочем, это был единственный проводник, согласившийся отправиться с нами в пустыню. Другие, как только узнали, что мы собираемся в Кызылкум, отказывались помогать нам. Местный народ был крайне суеверен: когда мы спросили, что же мешает хоть кому-то из них показать нам дорогу, все как один затвердили, что в песках, в междуречье Сырдарьи и Амударьи живёт некое зло, с которым лучше не связываться. И только Агзам согласился стать нашим проводником, но потребовал, чтобы мы следовали всем его указаниям и требованиям. Мы согласились, деваться было некуда.

И вот, ранним утром 15 сентября, пополнив запасы воды и провианта, мы сели на спины могучих бактрианов и отправились в путь. Мы двигались несколько недель, останавливаясь, чтобы провести раскопки, взять грунт на пробу, сделать фотографии, нанести новые территории на карту. Впрочем, нет особого смысла подробно описывать всё это. Читатель наверняка куда больше хочет, чтобы я рассказал, как окрашивается красным сыпучий песок на закате. Как холодной ночью смотришь на небо и видишь россыпь звёзд, похожих на замороженную, покрывшуюся инеем голубику. Как вдали то и дело виднеются огромные, старые как мір горы, которые нависают над твоей головой и как будто становятся всё ближе и ближе. Как выскакивает коварная гюрза, укрывшаяся под саксаулом.

Трудно было не восхищаться, видя вокруг столь необычный пейзаж. И нам не мешал ни горячий пыльный ветер, постоянно дующий в лицо, ни палящее солнце. Рыжеусый детина Копылов хотел бы наверное сфотографировать каждую пядь этой пустынной земли, походившей больше на чужую планету, но нужно было экономить фотографические пластинки. Интеллигентный, ещё не привыкший к подобным путешествиям Шеверёв тоже не скрывал своей радости. И лишь один Агзам постоянно оставался серьёзным и напряжённым. Он то и дело оглядывался, точно боялся, что за нами кто-то следует, — хотя в округе не было никого, кроме нас четверых, — озирался, менял маршрут. Но нужно всё же признать: без него мы были бы на этой горячей, негостеприимной земле больше похожи на слепых котят, чем на геологов. К слову сказать, именно это ощущение того, что мы на многие десятки и сотни вёрст — единственные люди, нагоняло страх. Картину дополняли и пустынные миражи. Только если чаще всего в пустыне видят воздушные замки, я то и дело видел боковым зрением чёрные тени, проносящиеся над барханами, или тонкую фигуру, что выглядывает из-за скал. Впрочем, когда я пытался разглядеть это нечто поближе, оптическая иллюзия улетучивалась. Потому я всё списывал на поведение психики в непривычных условиях. От былой эйфории не осталось и следа.

Спустя несколько дней пути мы столкнулись кое с чем по-настоящему неприятным. Кончалась вода. Первым это заметил Шеверёв. Он сразу же задался вопросом, где же мы можем пополнить запасы. Агзам ничего не ответил, точно игнорировал вопрос попутчика. Но чем больше он молчал, тем сильнее паниковал наш товарищ. Вскоре зароптал мой ассистент, и Агзам нехотя выговорил:

— Если двинемся прямо, через четыре-пять дней пути дойдём до железнодорожной станции. Там есть посёлок, сможем пополнить запасы. А пока что берегите воду.

Шеверёв рассвирепел.

— Куда ты нас завёл, а? Почему из-за твоих манёвров мы должны терпеть жажду в течение пяти дней? А может ты вообще не знаешь никакого маршрута? Зачем ты так часто петляешь туда-сюда, а?

Я попытался успокоить картографа, но он меня не слушал.

— Потому что я хочу вас уберечь. — спокойным тоном ответил Агзам. Больше за тот день он не произнёс ни слова.

Его слова порядком насторожили меня. Древнее зло, о котором говорили местные киргизы, странные видения, поведение нашего проводника — всё это в совокупности не давало мне спать холодными ночами. В ту, да и следующую ночь я плохо спал, потому как не мог отогнать от себя один вопрос: от чего он хочет нас уберечь? Ведь здесь нет крупных хищников, а о разбойниках или налётчиках ни Агзам, ни другие проводники нас не предупреждали. Агзам боится только одного — того самого неведомого «зла». И похоже, что боится небезосновательно.

Новый день после недосыпа выдался тяжёлым. Солнце как будто палило жарче, чем обычно, и мы все ещё утром покрылись крупным потом. Верблюды, животные по природе своей выносливые, шли в этот раз как-то устало, и я не понимал, с чем это могло быть связано. Но главное, мы чуть не попали в песчаную бурю, и только Агзам смог отвести нас в безопасное место.

На второй день стало хуже: Копылов начал бредить, но он не просто видел миражи, — ему казалось, что кто-то зовёт его. Что ещё хуже: в этом же признался и Шеверёв. Как ни странно, у меня пока не было слуховых галлюцинаций, но бессонница в сочетании с невыносимой жарой давала о себе знать: голова раскалывалась, точно по ней били молотком.

— Только бы дойти до станции… — бормотал Агзам. — Там нам уже ничто не грозит.

Очередная бессонная ночь мало отличалась бы от предыдущих, если бы посреди тревожной полудрёмы мне в голову не пришло осознание, что Шеверёв куда-то пропал. Перед сном он то и дело ходил по округе с компасом и картой, что-то выискивая. Я хотел его остановить, мол, если далеко уйдёшь — не вернёшься, заблудишься, но он меня не слушал. Думаю, останови я его тогда, ничего бы не случилось.

Утром Шеверёв разбудил меня. На лице его, ярче, чем пустынное солнце, сияла улыбка, что было в диковинку: последние дни он ходил смурной и раздражённый.

— Скорее, скорее! Я нашёл оазис! Идём, потом покажем остальным.

Я тут же поднялся и, не отдавая себе отчёт ни в чём, пошёл следом за ним. Найти оазис в пустыне, особенно когда кончается вода, сродни находке золотой жилы. Было, конечно, у меня чувство лёгкой тревоги: вокруг оазисов чаще всего селятся кочевники, а столкнуться с двадцатью вооружёнными степняками никому из нас не хотелось. Но раз Шеверёв никого не встретил, то опасность не велика.

— Я думал, это очередной мираж. — судорожно бормотал он. — Но нет: это самое настоящее озеро, вода в нём прозрачная, как хрусталь, холодная и такая вкусная!

Когда мы перешли через барханы, моему взору предстал поистине райский сад. Небольшое озерцо показалось мне тогда настоящим морем, кущи вокруг него — амазонскими джунглями. А на дальнем берегу озера росло единственное крупное дерево во всём оазисе. Я так и не понял сперва, что это за дерево и откуда ему взяться в пустыне, но думать об этом было некогда. Попробовав воды из озера, я понял, что она вполне подходит для питья. Помывшись и наполнив бурдюк, я остался на берегу, а Шеверёв пошёл в лагерь, звать остальных наших попутчиков. Предстоял долгий отдых после тяжёлого пути. Сам же я пошёл ближе к дереву, чтобы отдохнуть в тени его ветвей. Когда я только улёгся под ним, я почувствовал странный, ни на что не похожий неприятный запах, который начал окутывать всё вокруг. Я списал это на запах смолы неизвестного мне представителя пустынной флоры. Даже порадовался на секунду, что нам выпадает удача открыть неизвестный науке вид деревьев.

Копылов и Шеверёв с радостью кинулись пить, умываться и заполнять водой бурдюки. Даже верблюды принялись лакать воду. Один только Агзам стоял в стороне. Увидев, что я за ним наблюдаю, он поманил меня к себе, и я впервые увидел на его лице самый настоящий страх. Не суровую тревогу, не настороженность, а страх. Он зашептал мне прямо в лицо:

— Слушай меня. Я всё понимаю, все устали, все хотят пить, но до рассвета нужно уходить, иначе будет худо.

— Почему? Почему ты вообще постоянно поддаёшься своим страхам и заставляешь нас мучиться от жажды? — неприязнь Шеверёва к этому человеку передалась теперь и мне.

— Видишь то дерево? — Агзам кивнул в сторону, где я недавно отдыхал. — Это не просто дерево. Это… это смерть. Древо смерти.

— Послушай, Агзам. — ответил я. — Я могу терпеть твои суеверия, но сейчас я слишком устал, и тебе лучше не выводить меня из себя.

И я пошёл к своим коллегам.

Мы хотели остаться у оазиса на два или три дня, а затем идти дальше. В тот день мы уже никакой работой не занимались, а просто лежали и отдыхали. Не то чтобы слова Агзама не давали мне покоя, но я стал замечать, что запах, исходящий от дерева, становится всё сильнее. Более того, когда я просидел в тени ветвей около часа, я заметил, что у меня начинает болеть голова. Я взял нож и срезал кусок коры. То, что я увидел под ней, меня в высшей степени удивило. Мягкая, красная плоть скрывалась под чёрной корой. Запах усилился, и рана наполнилась чем-то едким, чёрно-бурым, лишь отдалённо похожим на смолу. Я поделился своими наблюдениями с товарищами, но Копылов слишком устал, а Шеверёв выдвинул самую логичную и прозаичную версию. Похоже, Агзам был прав. Это дерево было ядовитым, наподобие анчара. Оставаться рядом с ним было небезопасно, но это не был повод покинуть оазис.

Близилась ночь. Снова закат окрасил пески в красно-рыжий цвет. Огромная тень дерева, чьи очертания напоминали многорукого великана Гериона из греческих мифов, протянулась через всю пустыню. Только теперь я заметил новую странность: у дерева не было листьев, хотя росло оно у самой воды и в благоприятной почве. Именно это чувство несоответствия, породившее в моей душе зерно тревоги, пожалуй, спасло мою жизнь в ту злополучную ночь.

Товарищи мои обустроили места для сна недалеко от оазиса, тогда как я решил уснуть чуть поодаль, за барханом. Странное чувство подсказывало мне, что так будет только лучше. Когда ночная тьма вытеснила закат по ту сторону горизонта, я постепенно начал засыпать. Мою дрёму прервал какой-то странный шум, доносившийся со стороны другого берега озера. Он был похож на бульканье и кипение смолы, а к нему примешивался и другой звук, напоминавший замогильный стон, в сочетании с грозовым грохотом. «У-у-о-о-о» — раздалось где-то в отдалении. На мгновение мне даже показалось, что подо мной дрожит земля. Я открыл глаза и тут же заметил, что Агзама нигде нет, а вместе с ним пропали и наши верблюды. Я вскочил с места и бросился его искать. На моё счастье, ветер ещё не замёл на песке цепочку следов. Я налетел на проводника, сбив его с ног, и чуть ли не набросился на него с кулаками.

— Что ты творишь, сволочь? — кричал я, взяв его за грудки.

Агзам поднялся, откашлялся и указал в сторону оазиса, оставшегося за бархатном.

— Ты вовремя ушёл оттуда. — только и сказал он.

Снова послышался странный шум. Но теперь к нему примешивался ещё и человеческий крик.

Взбежав на бархан с биноклем в руках, я увидел то, что до сих пор является мне в кошмарных снах. Вода в озере почернела и загустела, став похожей на смолу. Она пенилась, бурлила и кипела, а с её поверхности белыми клубами поднимались ядовитые пары. Смола вышла из берегов и залила всё вокруг. Дерево, ставшее уже не чёрным, а демонически красным, стояло ровно в центре смоляного озера, оно раскачивалось от подземных толчков из стороны в сторону. Но страшнее всего было то, что прямо под ним, окружённые зловонной чёрной жижей, стояли мои товарищи. Они прижались к его стволу, пытаясь залезть вверх, зацепиться за ветки, но они не могли сделать этого. Их тела точно прилипли к коре, потому они могли только трепыхаться, как мухи, попавшие в мёд. Их лица были исполнены первобытного ужаса. Чёрная жижа продолжала прибывать, вскоре мои товарищи оказались по щиколотку в ней. Ядовитый запах, который исходил от дерева, меж тем становился всё сильнее. Снова послышался тот страшный стон:«У-у-о-о-о!». Это стонало само дерево. Из ноздрей Копылова полилась кровь, кожа с его лица в буквальном смысле отслаивалась, обнажив красные мышцы, глаза вылезли из орбит, точно готовы были вот-вот лопнуть. Шеверёв продолжал трепыхаться, из его глаз катились крупные слёзы. Смолевидная жижа, которая была ему по щиколотку, медленно начала оплетать его ноги, точно паутина. Оба моих товарища медленно врастали в красную плоть древесного ствола.

А я стоял, не в силах пошевелиться. Внезапно Агзам одёрнул меня за рукав, да так сильно, что я не удержался на ногах и упал на спину.

— Уходим, уходим скорее. — бормотал он. — Их уже не спасти. Дерево смерти забрало их. Скоро заберёт и нас, оно уже нас заметило.

— Пошёл, пошёл! — кричал Агзам верблюдам, когда я уже вскарабкался меж двух горбов. Как только я сделал это, за моей спиной раздался грохот и треск.

— Быстрее! — истошно прокричал Агзам, и верблюды помчали с небывалой для них скоростью.

Всю ночь мы уходили неизвестно куда. Там, во владениях неведомой пустынной демонической силы, остались все наши документы, фотографии и оборудование. Через пару дней мы пришли к той самой железнодорожной станции, откуда я добрался до города Верный. В своём отчёте я написал, что мои товарищи погибли во время песчаной бури. После этого я окончательно отошёл от дел, это была моя последняя геологоразведочная экспедиция.

Я не расспросил тогда Агзама, с чем мы столкнулись. Да и потом я уже не желал разобраться во всём этом, я предпочёл бы забыть этот случай, как страшный сон. Я бы и забыл его, если бы здесь, в пасмурном холодном Стокгольме, мне не попалась в библиотеке одна книга. Это были записки европейского путешественника века эдак XV об азиатских странах. Меня она привлекла своими гравюрами: на первой же странице, например, был изображён ужасный японский демон, а на другой — арабский строфокамил. Именно в этой книжке я прочитал, что на востоке, в Индии, Малайзии и где-то даже в Средней Азии, есть поверие о древе смерти, одно из названий которому — Богун-упас. Описанное в книге не во всём кореллировало с тем, что я видел: путешественник писал, что дерево это растёт не в пустынях, а в джунглях и болотах, оно постоянно отравляет всё вокруг своими испарениями. Но вместе с тем Богун-упас умеет заманивать свою добычу: оно ослабляет свои испарения, чтобы подманить жертв поближе. Его невозможно убить, но зато можно легко убежать. Но я до сих пор виню себя за то, что мы поняли это слишком поздно.