Валере, электрику с лицом, словно его всю жизнь били мокрым полотенцем по морде, только и оставалось сплюнуть на этот проклятый кафель. «Лепота… вашу мать», – прохрипел он, рассматривая обгоревший щиток. Кто-то, черт возьми, решил устроить тут персональный апокалипсис, а теперь ему расхлебывать.
– Дилшод, ёклмн, это что за херня, цирк приехал? – спросил Валера, поправляя каску с таким видом, будто она – тиара, дарованная самим богом. А Дилшод пусть думает, что он – его оруженосец.
Дилшод, гастарбайтер из Узбекистана, мальчик еще, с усиками, как пух на персике, смотрит на щиток так, будто тот сейчас взорвется.
– Валера ака, тут… очень плохо. Как будто кто-то специально, да?
– Специально, не специально, а у бабок теперь темнота египетская, понял? – рявкнул Валера, выуживая фонарик. Луч света затанцевал по стенам, как таракан, которого вот-вот прихлопнут тапком. – Ключи где, спрашиваю? Ты у нас тут за всё отвечаешь, ёклмн!
Дилшод начинает хлопать себя по карманам. Лицо его – картина маслом: страх и растерянность.
– Валера ака, я… забыл. Сказали же, в ЖЭКе откроют…
Валера впадает в состояние дзена. В состояние глубокого, буддийского похуизма. Потому что злиться уже просто сил нет. Пинает дверь в подвал. Дверь, как старая девка, сразу распахивает объятия. Замка нет. Спиз… одолжили, наверное. Навечно.
– Ну что, Дилшод, пойдем в гости к крысам и тараканам? Может, там у них ключик завалялся?
В подвале воняет так, что слезы из глаз. Смесь сырости, плесени, мочи и гнили. Как будто кто-то решил сварить суп из дохлых кошек.
– Валера ака, может, не надо? Может, лучше позвоним в ЖЭК? – Дилшод стоит на пороге, как олень перед фарами грузовика.
– Дилшод, ты смешной, – Валера усмехается. – В ЖЭКе сейчас, небось, бабы кроссворды разгадывают и чаи гоняют. Сам знаешь. Иначе кто будет страдать? А страдание – это и есть жизнь, Дилшод. Пошли уже.
В подвале темно, как в заднице у негра в полночь. Луч фонарика скользит по стенам, выхватывая куски ржавых труб, паутину, как будто подвал – это логово Человека-Паука-алкоголика. Валера морщится от вони.
– Бля, Дилшод, ну и гадюшник! Как будто тут целый батальон бомжей помер!
– Валера ака, осторожно! – Дилшод указал пальцем на что-то под ногами, дрожа всем телом. Валера опустил луч фонарика. На полу – скользкая, мерзкая масса. Как будто кто-то выблевал ведро соплей.
– Да ладно, Дилшод, это, наверное, кто-то душу излил, – отмахнулся Валера, стараясь шутить, чтобы хоть немного разрядить обстановку. – Не тормози, у нас еще вся ночь впереди, чтобы любоваться красотами нашего города!
Наконец, они нашли щиток. Валера дернул рубильник. Щелчок. Темнота. Стало еще темнее, чем было. Лампочка в фонарике предательски мигнула. Внезапно Валера услышал звук. Хруст. Как будто кто-то грызет кости. Мерзкий, противный звук, словно слушаешь, как сосед по коммуналке грызет курицу посреди ночи, только в тысячу раз отвратительнее.
– Дилшод, тихо! Слышишь? – Валера замер, прислушиваясь. Его сердце заколотилось с бешеной скоростью.
Дилшод прислушался. Глаза его стали большими, как блюдца, расширились от ужаса. Он часто задышал, словно после долгого бега.
– Да, Валера ака… Что это?
– Не знаю, Дилшод. И мне это не нравится. Пошли посмотрим. Тихо. Как мыши. – Валера достал из кармана нож, так, на всякий случай.
Они пошли на звук. Каждый шаг – как по минному полю. Луч фонарика дрожал в руке, подрагивая и создавая причудливые тени на стенах. Хруст становился все громче и ближе. Валера чувствовал, как внутри него все сжимается в тугой, ледяной комок. Страх. Не животный, липкий страх, а такой… философский, что ли. Как будто стоишь на краю пропасти и думаешь: «А может, прыгнуть? Что я теряю?»
Наконец, луч фонаря прорвался сквозь тьму, выхватывая из мрака угол, где притаилось… Нечто. И слово «нечто» тут звучало слишком уж по-человечески. Потому что это существо было за гранью понимания, за чертой, где заканчивается реальность и начинается бред воспаленного разума.
Там, в углу, сидела фигура. Человек? Возможно, когда-то он и был человеком. Теперь это было лишь подобие, искаженное отражение в кривом зеркале ночного кошмара. Сгорбленное, скрюченное, как старый пень, выкорчеванный из земли. Оно склонилось над чем-то, и что-то это было… отвратительно. Куски окровавленной плоти валялись вокруг, как мусор.
Звук. Хруст костей, чавканье, утробное рычание, словно доносящееся из самой преисподней. Это не был пикник, это была вакханалия смерти, пир во время чумы, устроенный существом, которому плевать на все правила и законы. Как будто демон, уставший от адских мук, решил немного развлечься, устроив себе пир из человеческой плоти.
Валера замер, словно его ноги приклеили к полу. Он попытался вдохнуть, но воздух застревал в горле, словно ком ваты. Сердце колотилось в груди, как бешеный кролик, готовое выпрыгнуть наружу. Он хотел закричать, позвать на помощь, но голос застрял где-то глубоко внутри, парализованный ужасом. Руки и ноги онемели.
Мысли метались в голове, как тараканы в банке. «Что это? Что это такое? Это сон? Это бред? Надо проснуться, надо проснуться!» Но он знал – это не сон. Это была реальность. Жестокая, отвратительная, непостижимая.
Существо подняло голову. Медленно, словно выныривая из омута. И вот тут-то все стало по-настоящему плохо. Лица… не было. Была маска. Маска безумия. Бледная, как полотно, кожа, обтягивала кости. Запавшие щеки, словно кто-то высосал из них всю жизнь до последней капли. Губы искривлены в жуткой гримасе, обнажая желтые, гнилые зубы, покрытые кровью. И глаза…
Две черные дыры. Без зрачков, без белков. Просто бездонная, пугающая пустота. Смотришь в них, и чувствуешь, как тебя затягивает в бездну, как умирает последняя надежда, как все хорошее, что было в твоей жизни, превращается в пыль. Валера почувствовал холод. Не просто холод подвала, а леденящий душу холод, проникающий в самую суть, замораживающий все твои внутренности. Как будто его окунули в прорубь, и лед сковал все его тело. Он дрожал, как осиновый лист, но не мог отвести взгляд от этих черных глаз, которые, казалось, высасывали из него душу.
Дилшод заорал. Его глотку словно проткнули иглой, звук – как лопнувший на морозе презерватив. Он пятился назад, спотыкаясь о валяющийся мусор, молясь на своем языке. Существо рвануло в их сторону, двигаясь с неестественной скоростью. Дилшод попытался отпихнуть Валеру, но, знаешь, когда на тебя прет что-то с когтями как у Росомахи на героине, тут уж не до сантиментов.
Оно вцепилось Дилшоду в плечо. Рвало, кромсало, жрало. Кровь брызнула во все стороны, заливая стены и лицо Валеры. Валера сначала обмяк. Словно кто-то выдернул шнур из розетки. Он стоял, как парализованный, не в силах пошевелиться. Потом в нем что-то щелкнуло. Закипела злость и ярость. Он заорал, как резаный и бросился на чудовище, пытаясь оттащить его от Дилшода. Махал руками, как пьяный на дискотеке. Пытался бить его ножом, но лезвие скользило по коже, словно по резине. Пинал его, как футбольный мяч в гетто. Ни хрена. Существу было похер. Оно хавало Дилшода, как будто в последний раз. Как будто завтра настанет конец света, а у него – незакрытый гештальт по поеданию людей.
Дилшод булькал кровью. Его глаза закатились, а рот судорожно хватал воздух. Смотрел на Валеру, как побитая собака. Глаза – два черных колодца отчаяния. «Спаси меня», — кричали они. Но Валера, знаешь, он же не супермен. Он просто сраный электрик, который случайно попал в фильм ужасов. Он понимал, что Дилшода уже не спасти.
Существо продолжало жрать. Забыло про Валеру. Забыло про все. Только голод. Бездонный, как задница наркомана. Валера понял. Дилшоду — хана и точка. Спасти его – это как пытаться заткнуть жопу пробкой от шампанского во время извержения вулкана. Бесполезно. Если останется – сам станет кормом. Следующий пункт в меню. И тогда все повторится. Как дерьмовый сериал по пятому каналу.
Валера побежал. Бежит, как будто за ним гонятся все его грехи. Бежит от своей сопливости, от своей бесполезности. Бежит, спотыкается, падает в грязь, поднимается и снова бежит. Легкие горят, как будто кто-то набил их битым стеклом. Ноги – ватные, как после секса с толстой бабой. Но он бежит. Бежит от этого дерьма, от этого безумия, от неминуемой смерти. Он кричит, зовет на помощь, но его крики тонут в тишине подвала.
Вываливается из подвала. Хлопает дверью с такой силой, что она чуть не слетает с петель. Как будто можно захлопнуть ад. Подпирает ее куском арматуры, дрожащими руками. Словно это поможет. Словно железяка остановит то, что у него внутри. Его трясет, словно в лихорадке.
Звонит в полицию. Руки трясутся, как у старого онаниста. Голос – как у кастрата. Он пытается объяснить, что там, внизу, мясорубка. Но слова – как мыльные пузыри. Он орет, плачет, молит. Бесполезно. Полицейский на другом конце провода бурчит что-то невнятное, явно не веря ему. Потом Валера возвращается к машине. Залезает внутрь. Запирается, захлопывая дверь с лязгом. Ждет. Считает трещины на лобовом стекле, как дни до смерти. Он смотрит на свои руки, покрытые кровью Дилшода, и его тошнит.
Время тянется, как менструация у слонихи. Каждая секунда – вечность. Он смотрит в зеркало заднего вида. Ждет. Знает, что эта хрень вернется. Знает, что его найдут. Он чувствует себя загнанным в угол зверем.
Приезжает полиция. Валера рассказывает. Ему не верят, считают психом, наркоманом, пьяницей. Крутят пальцем у виска. Но он настаивает. Требует, чтобы они спустились в подвал. Говорит, там монстр. Он хватает одного из полицейских за руку, пытаясь утащить его за собой.
Они спускаются. Находят останки. Как после бомбежки. Дилшода можно было бы продать в мясную лавку как обрезки. Полицейские бледнеют, один из них рыгает прямо там же.
Существа нет. Испарилось. Словно его выдумал больной на всю голову сценарист. Они осматривают подвал, но не находят никаких следов, кроме крови и кусков плоти.
Валеру допрашивают. Как в гестапо. Его сажают в комнату для допросов, светя яркой лампой в лицо. Он повторяет одно и то же. Как попугай-идиот. Но им похер. Смотрят на него, как на дерьмо. Он чувствует, как его медленно сводят с ума.
На следующий день Валера пишет заявление и валит из этого города. Не может больше видеть эти рожи, эти дома, этот проклятый подвал. Чувствует, что этот город – помойка, в которой завелись черви. Он оставляет все: работу, квартиру, все свои вещи.
Уезжает. Пытается забыть. Топит себя в работе, в водке, в бабах. Но ничего не помогает. Это как пытаться смыть кровь с души. Он постоянно оглядывается, чувствуя, что за ним наблюдают.
Кошмар следует за ним по пятам. Ночами ему снятся черные глаза. Зубы как у пираньи. Дилшод, разорванный в клочья. Он просыпается в холодном поту. Орет, срывая голос. Вскакивает с кровати, шарахаясь от каждого шороха.
Однажды возвращается домой. Квартира кажется чужой, пустой. Дверь открыта. Запах. Этот сраный запах гнили и разложения. Запах смерти, который, знаешь, ни с чем не спутаешь. Он чувствует его даже сквозь толстый слой алкоголя в крови.
Валера медленно входит в квартиру, дрожа всем телом. Каждый шаг дается ему с трудом. Он тянется к выключателю, но тут же передумал.
Хруст костей.
Валера замирает. Знает. Чувствует. Это как удар под дых. Холод пробирает до самых яиц. Он чувствует, как его парализует страх.
В квартире темно. Лишь лунный свет пробивается сквозь щели в шторах, отбрасывая причудливые тени на стены. В углу силуэт. Он видит его очертания, смутные и зловещие.
Хруст. Чавканье. Рычание. Звуки доносятся из угла, мерзкие и отвратительные. Валера чувствует, как его выворачивает наизнанку.
Существо поднимает голову. Медленно, словно приветствуя старого знакомого. Черные глаза. Они смотрят прямо на него, пронзая его насквозь.
– Ты… – шепчет Валера. Голос хриплый и дрожащий. Звучит как последняя молитва. Он чувствует, что всё кончено. Он видит, как существо медленно приближается к нему.
В квартире раздался душераздирающий вопль, а после наступила тишина, прерываемая лишь хрустом костей и противным чавканьем…