Дело было под Новый Год.
Я просто ехала с работы и никого не трогала, как тут… Ну, знаете, этот неловкий момент, когда посреди переполненного автобуса в толпе уставших молчаливых людей находится один разговорчивый? Всё ему не так: то локтем заденут, а у него букет в руках, то смотрят слишком грустно, а вы чего не улыбаетесь, девушка?
Сидишь, смотришь в окно и надеешься, что до тебя он не доберётся.
Не улыбаешься, естественно. Отчёты не сданы, подарки не куплены, маникюр не сделан, платье для завтрашнего корпоратива отпарить ещё… Не до улыбок.
— А вот жена у меня всегда улыбается!
Ну да, с таким муженьком себе дороже не улыбаться: всю плешь проест, мозги чайной ложечкой вынесет. Не посмеёшься над шуткой — второй раз наверняка повторяет.
Букет этот ещё. Шуршит чуть ли не в лицо. Раздражает.
— Да, всегда-всегда улыбается.
Кто-то устало вздыхает и вежливо выдавливает:
— Повезло вам.
Ой. Голос надтреснутый, пожилой, ну можно же было за жизнь научиться с такими вампирюгами не разговаривать?
Принцип такой же, как при встрече с медведем: бежать бесполезно, а если встать и заорать не получается, то притворяйся мёртвой и надейся на лучшее.
Может, его жена так и делает, только с улыбкой.
Интересно, цветы он ей везёт? В минус тридцать-то, да в автобусе.
— Ещё как повезло? — и снова шуршит.
Запакован букет паршиво, кстати. Как будто наспех перетягивали, и сверху лепестки торчат какие-то. Округлые такие, плотные, с моим зрением и не поймёшь, что за цветы.
Если на меня со стеблей водичкой накапает, я за себя не отвечаю. Даже медведи офигевают, судя по разным видосикам, если им активно сопротивление начинаешь оказывать. Правда, это только у кошек, насколько я видела, срабатывает, но была не была…
Я поднимаю голову:
— Можно поаккуратнее с букетом своим?
— Это жены, — говорит. И улыбается, а глаза у самого маленькие, в щеках утопленные, бегают нехорошо так. Да и улыбка паскудная.
— На свиной окорок больше похоже, а не на цветы, — бормочу себе под нос.
Нет, правда, у букета форма — как балалайка, да объёмный такой, как будто ногу свиную везёт…
— Вы жену мою свиньёй назвали сейчас, девушка, я не понял? Нехорошо, ой, нехорошо. Вам бы вежливости поучиться.
А вам — до пассажиров не докапываться!
— За собой следите, пожалуйста.
А от меня отстаньте. Фигово у меня, конечно, с настоящим медведем получилось бы. Терпения — ни на грош, хотя ехать осталось буквально пять остановок. Или четыре, невозможно в эти окна замёрзшие ничего разглядеть.
Я тру прикладываю к стеклу ладонь, чтобы отогреть хоть немного, но где там. Оттаивает только посерединке, крохотный пятачок, и я, отчаявшись, убираю руку. А мужик, будь он неладен, перегибается через меня и поверх этого моего пятачка свою лапищу прикладывает.
Воняет от него, будь здоров. Реально как от медведя какого-то.
После того, как он труп прикопал, подождал, вернулся и в тухлятинке повалялся.
Но, справедливости ради, окно разморозить у него получается лучше, чем у меня.
— Спасибо, — бросаю нехотя и хмурюсь, пытаясь по фонарям и рекламам угадать, где мы едем.
— Вы бы не хмурились, а то морщины появятся…
Ладно. У меня отчёты не сданы, подарки не куплены, маникюр не сделан. Не надо ко мне лезть. А если лезешь — будь готов, что я буду шипеть и царапаться. И гнать тебя до ограды, как кошка в видосиках.
Ну, фигурально, конечно.
— Мужчина, — говорю, — так у вашей жены от постоянных улыбок тоже морщины появятся.
Он и сам перестаёт улыбаться.
И глазки у него бегать тоже перестают.
— Не появятся уже. Всё, — говорит так злобно, будто на её ботокс последние деньги выкинул.
— Ага, — отвечаю. — Бывает.
Дальше, слава богу, едем в тишине. Даже тётка пожилая не вмешивается.
Я в оттаянное окошко понемногу начинаю ориентироваться: два поворота и на мою улицу выедем. Пожилая женщина с надтреснутым голосом двигается к выходу, попутно толкая мужика, и он ничего ей не говорит (наконец-то). Только снова качается вперёд и мне на колени с его букета капает.
На новый, блин, пуховик.
Бежевый.
Красным.
Я поднимаю голову, приглядываюсь и как будто издалека слышу, как кто-то начинает орать.
Это не лепестки сверху букета торчат. Это пальцы.
Человеческие, блин, настоящие пальцы. У мужика в руках вместо букета не свиной окорок — натуральная человеческая нога. Низ упаковки, грёбаная крафтовая бумага, вся намокла от крови.
— Девушка, девушка, что с вами? — пожилая женщина перестаёт протискиваться вперёд, разворачивается.
Это я ору, понимаю.
Мне на пуховик падает ещё одна капля, а потом орать начинают и все остальные.
— Это я жене везу, да жены это, чего же вы не улыбаетесь? Она всегда улыбается! — повторяет мужик, пока мы все орём. И пока автобус останавливается, и пока водила вызывает полицию, и пока мы ждём её, прижавшись к обочине.
В новогодние пробки.
В минус тридцать.
У меня подарки не куплены, маникюр не сделан, платье не поглажено, фиг бы уже с ними, с отчётами. У меня, блин, кровь на новом пуховике.
— Это я жене везу, да жены это, чего же вы не улыбаетесь? Она всегда улыбается! — бормочет мужик, когда полицейские без улыбки выводят его из автобуса.
Доулыбалась жена-то, думаю. Доулыбалась.
Пуховик мне потом приходится выкинуть.