Веки поднялись, продавливаю затёртый матрас до уровня гнилого паркета и рядом стоящих пустых бутылок. Кое — как приподнялся на локти, осматриваюсь и видимо, сегодня я ночевал на своей кухне. Голова ужасно болела, трещала и сжимала мой череп, эта же самая голова поднялась с подушки набитой петушиными перьями, клочками шерсти диких зверей и лобковыми волосами незнакомок, но зато с белой навалочкой, где ввился синий замысловатый узор.
Полноценно вставая с ночлежки, случайно наступил на бутыль от чачи. Теперь оставляю на паркете ногой тёмно — красные узоры, как на наволочке. Тело само понесло меня к началу кухни, где в квартире находится чёрный угол. Перекрестился двумя руками, лик Господина на иконе одобрительно заморгал многочисленными глазами. Со стороны алтаря стало пованивать сырым мясом и гнилью, иконка замироточила. Ловкими движениями языка слизываю мелкие красные капельки с лица повелителя. Говорящие головы по зомбоящику говорят, что это положительно влияет на вкусовые рецепторы, подтверждая это, язык приятно завибрировал в области кончика.
Походил по кухне, взял пачку беломорканала с зажигалкой и вышел на свежий воздух. Заходя на заставленный всяким хламом балкон, поздоровался височной областью с углом старого стола, споткнувшись об гниющую лошадиную голову. В лошадиной голове что-то закопошилось и сразу же успокоилось. Надо хоть раз прислушаться к советам жены и как нибудь найти часик, чтобы убраться на хате. С хрустом в шейном отделе, но уже без головной боли я поднялся на ноги. Жёлтыми пальцами вытащил такого же цвета сигарету и сделал затяжку. Оказалось, что ещё рано, тёплый летний воздух приятно дует в щетинистое лицо. Панельный дом пока спит и лучи солнца ещё не танцуют на лицах мёртвых цыганских детей, которые уже третьи сутки аккуратными кучками распластались на газоне и на детской площадке, где раньше резвились эти самые дети. Стал осматривать дворовые пейзажи и в впотьмах, среди однотипных детских тел и лебедей из покрышек заметил милое цыганское смуглое личико на изуродованном юном теле, которое улыбалось, и дворника, которой подметал улыбчивую тушку в сторону канализационного стока. День начинается с улыбки.
После очередной затяжки выхаркал кусок здоровенной смолы с кровью на пол. Кусочек зашевелился и быстро скрылся в грудах мусора, оставляя за собой тёмно — жёлтый след. После этого жёлтый табачный прутик был затушен об левое запястье.
Вышел с балкона и побрёл в сторону старого пузатого холодильника, который пожирался коррозией, которая пожиралась средством от неё, которое пожиралось мною вчера с чачей. Дверца холодильника с трудом отворилась. Выбор на закусь не богат: кастрюля, или скорее корыто холодца, свёкла, ну или что-то похожее на свёклу, но имеем то что имеем. Не стал долго всматриваться в холодец, пока его содержимое не начало всматриваться в меня. С трудом достал тару жилейной массы и поставил её на обеденный стол, одновременно выступавший усыпальницей для разложившихся мух. Найдя ложку, уселся на табурет и принялся есть прямо с кастрюли. Проржавевшая ложка бурого цвета разрушала идеальную биомассу жира в перемешку с мясцом. Выемки и трещины на копытах, которые плавали в холодце, складывались в сцены смертей своих бывших хозяев, которых забили на ближайшей скотобойне. Трапеза постепенно начала затягиваться, ибо содержимое кастрюли настолько плотное, что ложка не может сдвинуться с места, а каждый из жилейный кусков с большими усилиями минует моё оральное отверстие, облизывая горло сверху вниз. Некоторые, особо бойкие куски хотели повторить маршрут, но уже снизу вверх.
Разделавшись с холодцом я стал изо стола и направился проведать любимую жену.
Моя двести килограммовая принцеска лежала в соседней комнате, похрюкивая от сладкого сна. Вся комната была завалена остатками от вчерашнего вечера: ноги, руки, головы, хребты. Весь ковёр на стене был забрызган кровью. Возле её ног — колон валялся обглоданный череп, а сама она в руках сжимала человеческую тушу, или точнее то что от неё осталось. Боясь потревожить её чуткий сон, я на носочках обошёл объедки и поцеловал в её бледную дряблую щёчку. Сквозь сон она ещё крепче сжала огромный кусок человеческого мяса.
Я накинул на себя кожанку, панаму, а треники сменились серыми шортами. Взяв удочку, лопату и ведро я вышел из квартиры. Рядом с дверью человек в маске зебры доедал бомжа. Пожелал соседскому сыну доброго утра и приятного аппетита. Проголодался ребёнок, наверное летняя халтурка детским аниматором требует много сил. Решил размять ноги и проигнорировал лифт. Путешествие с седьмого этажа на первый обещало быть интересным, каждый лестничный пролёт удивлял и не был похож на другие. На каком-то из этажей, какое-то говно гровят седые дети под искусственным светом, а на следующем стая крыс набивают брюшко одним из этих детей. На втором этаже давился вялым Валерий или же уже Валерия. Весь перемазанный в красной помаде и в чёрной футболке, на которой написано: Давайте ж поможем друг другу любить. Иронично. Хороший мужик был, только на мясокомбинате руки отрезали, а другой способ чтобы прокормить семью он не нашёл.
Поздоровавшись с соседями я спустился в подъезд, где как всегда лежал пьяный Вася. Василий вроде местного Прометея, вечно занимает свой пост около обосанной двери подъезда. Иногда к нему приходят бездомные собаки и лакомятся его и без того больной печенью. На следующий день всё заживает и колесо Сансары вновь даёт оборот.
Путь до речки не должен быть долгим, пятнадцать минут быстрым шагом или восемь бегом. Неспешным шагом не замерял, да и спросить не у кого, не выживал никто. Алое солнце, скрипя костями, стало потихоньку карабкаться на небо. Трупы, грязные улицы, всё было освещено солнцем, которое сверкало ярко, как лик Господин, а лисьи хвосты ближайших заводов добавляли рассвету шарма. Из-за размышлений пробежка кажется спокойной, помимо диких псов и редких упырей живность ещё не заметил. В ноздри ударил запах гнили, эта не та уличная гниль, которой много на каждом шагу, эта особая, речная. Значит до речки ещё две минуты. Начали показываться таблички, которые запрещали поедать фекалии и собак. От речки стала отделять лишь лесенка, которую я миновал в два прыжка.
Я зашёл на пирс, где каждая дощечка принимала цвет серо-зелёного ила речки. На самом пирсе я оставил удочку и панаму, на пляжу я принялся копать. Земля легко подавалась и через несколько минут я выкопал труп и принялся искать опарышей для рыбалки. Голову начало напикать, хоть и солнце стало недавно, решил сгонять за панамой обратно. Уже с пирса заметил, что трупа нет. Где-то в метрах двадцати заметил детей голубоватого оттенка кожи и с жабрами, которые волокут труп по земле, наверняка будут использовать жмурика, как надувной круг и поплывут на противоположный берег или же просто напросто сожрут. Но мне и моей лопате было всё равно. Принялся догонять пиздючат, кто-то отбежал сразу, а кто-то стал в стойку шипя, их шипении я раз за разом прерывал ударом, сначала черенка, а затем и совка. Маленькие упырята ретировались с поля моего зрения, и я собрал нужное количество опарышей.
Выйдя на пирс вдохнул речной воздух, присел, свесив ноги в зелёный ил, я аккуратненько нацепил двух жирнющих опарышей на крюк и профессионально забросил удочку в даль. Спустя мгновение леску кто-то резко дёргнул и я оказался в воде, перед глазами появилась огромная рыбина, вся жизнь перед глазами пронеслась: вспомнил рождение, как в первый раз человека забил, как на принцессе своей женился, как Господин в наш город приезжал и как каждое лето рыбачил здесь, в горле сопят комья воспоминаний, много вспомнил хорошего и умирать не страшно стало, как же всё таки хорошо в России жить.